Звоночек 4

— Ну? Как прошло? — спросила она меня, подойдя вплотную, положив руку мне на грудь и заглянув прямо в глаза.

— Отвратительно! — буркнул я, не в силах справиться с душившим меня раздражением, местами переходящим в натуральное бешенство.

— Тогда бери самовар, пойдём домой чай пить, там всё и расскажешь, — улыбнулась она, начисто проигнорировав моё состояние. — Я туда такие травки заварила, что вмиг душа согреется и любая беда пустяком покажется, ты уж мне поверь!

И жена, игриво посмеиваясь и покачивая бёдрами, улизнула из моих рук, направившись к задней двери крытого двора из которой я сам только вышел, загнав машину.

— Детей хоть спать уложила? — проворчал я по инерции, прихватывая самовар за ручки полами парадной шинели, хотя в груди уже отлегло и даже заметно потеплело.

— Не бойся, никто нам не помешает, — хихикнула Поля и, пригнувшись, нырнула в по-старинному низкий дверной проём.

В избе, поставив медного пузана на стол, я занял своё законное место во главе. Поля прихватив от печки фарфоровый чайник и пироги, села рядом и очень близко, чтобы уместиться с торца, а не как обычно сбоку через угол.

— Ну, давай, жалуйся, кто тебя обидел, — улыбнулась она, разливая по чашкам душистую заварку.

Если б обидели! На меня, где наскочишь, там и слезешь! Не уж то я, здоровый мужик, цельный генерал-полковник, не мог укорот дать?! Здесь другое. Подстава! Да ещё какая! Шуленбург, паскуда, по случаю своего отъезда в Фатерланд с большей частью сотрудников посольства, прощальный приём устроил. Отходную, так сказать. Пригласив всех видных, и не очень, лиц СССР. По принципу известности. Почему немцы вдруг решили уехать, наши товарищи иллюзий не строили, но, посовещавшись, решили сходить. С уговором. По одному не расползаться и друг за другом присматривать. Речи о проделанной совместной плодотворной работе, лживые тосты с пожеланиями её продолжения, всё это было ожидаемо. Но когда к нам со Смушкевичем подошёл сам посол со своим переводчиком и сказал то, что сказал, даже я, никогда за словом в карман не лезший, растерялся.

— Господа, в день своего отъезда, я просто обязан обязан сказать, что конфликт между нашими странами был бы сущим сумасшествием, — произнёс он с лёгкой грустью, подождав, когда пройдёт перевод, продолжил. — Но, мы живём на планете, и без того охваченной безумием Мировой войны. Было бы очень жаль, если такие достойные люди, как вы, пропали бы в её водовороте. Утопающий, как известно, хватается за любую соломинку. Для вас такой соломинкой, даже спасательным кругом, могут стать любые документальные свидетельства о содействии Третьему рейху.

— Что вы имеете в виду?!! — растерялся от такой беспардонной вербовки Смушкевич.

— Увы, господа, к сказанному мне нечего добавить, — ответил Шуленбург и он с переводчиком недипломатично отвернулись от нас, направившись к Микояну с Кагановичем.

На экстренном «разборе полётов» по итогам приёма выяснилось, что подобные предложения получили абсолютно все, кроме товарища Сталина. Да и то, только потому, что его не пригласили. А может, не пригласили именно по этому. Мать их, немку, за ногу, да в воду! Чего бы гитлеровцы не добивались, но недоверие посеять между нами они сумели. По глазам видел, с каким подозрением товарищи из разных «кланов» стали друг на друга посматривать. Мол, этот точно с гнильцой, предаст! И очень было неприятно ловить слишком много таких взглядов на себе!

— Ничего, пустое, — сказал я Поле, подставляя её кружку под самоварный краник, — Просто немцы устроили идеологическую диверсию, собрав всех наших и объявив, что пощадят только тех, кто будет на них работать.

— А вы что же? — удивилась жена.

— А что мы? На всякую бесполезную глупость внимание обращать? — усмехнувшись спросил я, с глубоким удовлетворением отметив про себя, что, внутренне пережив, в который уже раз, гитлеровскую подлянку, в присутствии жены сумел-таки морально с ней справиться. На испуг решили взять! Чего нам бояться, когда у нас такой тыл?! Да за одни полькины голубые глаза я всю эту поганую Европу со всеми каннибалами под танки закатаю!

То, что я весь проникся воинственностью, оказалось очень кстати, поскольку вслед за моральной диверсией в моей жизни приключилась самая натуральная. Брызнуло стеклянными осколками окно и, ударившись точнёхонько об самовар, на стол упала ребристая РГО. Поскольку я уже был на взводе, то и реакция моя последовала незамедлительно. Хорошо, что хлипкую мебель из всяких там отходов вроде ДСП, ещё не изобрели! Опрокинутый от нас, вместе со всем, что на нём было, стол, защитил меня и Полю своими толстыми досками от осколков. Но, не успев обрадоваться и схватиться за висящую на спинке портупею, я увидел, как через другое окно влетает бутылка, разбивается и растекается жидким, чадящим огнём на полу.

— Детей на двор, к машине выводи! — крикнул я Поле, толкая её одной рукой к лестнице на второй этаж, а второй борясь с клапаном уставной кобуры.

У глухой задней стены, да за прочной столешницей, я мог бы продержаться. Если б не огонь. Пока я тащил себе в лапу «Браунинг» стукнуло, с характерным звоном, ещё раз пять-шесть, даже наверху, а во всех обозримых окнах заиграли жёлто-оранжевые отблески. Бороться с такой напастью с моей позиции было совершенно невозможно, оставалось только палить от отчаяния по окнам в надежде отпугнуть супостатов и шумом позвать на помощь. Хотя, такой костёр, думаю, не только с «Острова», но и из всех окрестных деревень видно!

Дым уже заполнил гостинную почти целиком, оставляя только небольшое пространство над полом, как по лестнице скатились Вика с Петькой, а за ними и Полина.

— Не вставать! Задохнётесь! На коленях ползите! — отдал я вполне бесполезные команды, поскольку моя дорогая, виляя кормой, без напоминаний уже выползала в дверь, подталкивая впереди детей.

Выскочив на полусогнутых вслед за ними, я бросился к водительскому месту своего «Тура», молясь только, чтоб машина завелась. Пока мы дышим, в принципе, дизелю воздуха тоже должно хватить, только вот всасывающий патрубок у вездеходов специально вытягивают повыше… Вопреки моим опасениям, тёплая ещё машина завелась сразу и я, убедившись, что все внутри и двери закрыты, бросил сцепление, утопив газ в пол. «Тур» с места прыгнул вперёд и вынес ворота, выскочив на улицу, резко повернул и помчал нас вдоль неё прочь от реки в сторону Нагатина. Все действия я совершал на автомате, потрясённый тем, что от удара машиной во дворе сразу же рухнула горящая крыша. Ещё бы чуть-чуть…

— Ты куда?!! — криком заставила меня остановиться Поля. — Там люди!!!

Понял, что она хотела мне сказать, не сразу, но широко открытые, отчаянные глаза, которыми она показала мне назад, устаканили в голове скачущие мысли. Пожар в деревне — всеобщее бедствие. И противостоят ему сообща. Вот и сейчас соседи «островитяне», не смотря на стрельбу и вообще, наверное, полностью не осознавая, что происходит, высыпали на улицу кто с чем, кто с ведром, кто с багром.

— Давай за руль и чешите отсюда! — приняв решение, скомандовал я, стараясь внешне быть как можно хладнокровнее. — Подожди, только возьму в багажнике кое-чего.

В багажнике у меня лежал не только дежурный чемоданчик, но и «Сайга», поскольку на днях я застал Петьку за неполной разборкой ружья, которое он взял без спроса. Ремня сынуля, конечно, получил, но стреляющую «игрушку» я решил спрятать от греха подальше туда, куда отпрыск точно не доберётся. Подумав, убрал туда же и сундучок с полным набором наградных пистолетов. Замочек на нём отнюдь не сейфовый, а Петька у меня парень рукастый и головастый, захочет — вскроет. «Мой» меч тоже оказался в машине, поскольку на приём в посольство, по привычке и для пущего виду, я явился во всеоружии, а уезжая снял его, чтоб ехать не мешал. И, конечно, бронежилет, который, по настоянию Поли, был неотъемлемой частью моего тревожного набора. В общем, я единственный из всей семьи, оказался не только более-менее одетым на будущее, но и до зубов вооружённым.

Времени было в обрез, поэтому я только подхватил ружьё и накинул броник, хлопнув багажником и постучав по крыше «Тура», чтоб уезжали. Тем временем на Инженерной улице, освещаемой от реки моим горящим от фундамента до конька домом, поднялась стрельба. Спустя секунды с вышки на берегу острова ударил вдоль разлива прожекторный луч, а вслед за ним и пулемёт дал пару коротких очередей. До эпицентра событий бежать мне было метров триста и я припустил со всех ног. Мысль о том, что поступок мой противоестественный, ведь налётчики пришли именно по мою душу, крутилась в голове, но иначе я действовать просто не мог. Ноги несли сами. Да и жена, всегда трепетно относящаяся к моему благополучию, выразила свою волю однозначно. Разве можно «закосить», когда любимая женщина сказала: «Иди и сражайся!»? Потом, может, задним умом, она уже по-другому рассудит, но в этот момент душевный порыв у Поли был именно таков! И потому, в том числе, она мне так дорога!

Увы, лично посчитаться с теми, кто напал на мой дом, мне не удалось. У инженеров-«островитян», вплотную занимавшихся оружием и боеприпасами, оказалась припрятана по домам куча неучтённой стрелковки от револьверов до ружей и винтовок. А поскольку соседи все друг друга знали в лицо, то и выявить поджигателей-террористов труда не составило. Огневое и численное превосходство оказалось полностью на правильной, на нашей стороне и двое из налётчиков, кому повезло пожить немного дольше, бросились к реке, где их ждала лодка. Но по дороге напоролись на Яжку с Вяхром. Лодку же с ещё одним паршивцем, вздумавшим палить по моей воспитаннице, утопили пулемётчики с караульной вышки.

Всего потом нашлось восемь мёртвых тел и ни одного «языка». Вот, блин, ворошиловские стрелки! Нет, чтобы хоть кого только подранить, чтобы по душам поспрашивать можно было! Особенно возмутила меня Яжка, когда я застал её всю в слезах, в соплях, но верхом, без седла, на бесящемся Вяхре, который в тот момент полностью соответствовал своему второму имени. Синий, в белый цветочек лёгкий сарафан забрызган кровью и задран так, что попоной лежит на крупе коня, а босые девичьи ноги оголены почти на всю длину. Зато в руке окровавленный подарок японского премьер-министра, как же без него!

— Кто тебе разрешил оружие брать?!! Слезай с коня! Платье одёрни!!! — стал орать я на неё, разъярённый тем, что два тела, по которым настырно топтался коняга, превратились в месиво из мяса пополам с землёй.

Впрочем, кое что всё-таки осталось, голова заодно с плечом, чисто отсечённая, валялась метрах в двадцати поодаль. Удар такой, что сам маршал Будённый обзавидуется, да ещё и без стремян! Учудит же, когда не надо!

— Я… Я… — задыхаясь от слёз и по-прежнему гарцуя, пыталась то ли оправдаться, то ли просто что-то сказать девчёнка.

— Слезай, сказал! Амазонка недоделанная! А если б в тебя попали?! Меч отдай!


Голося, я сумел-таки ухватить узду и остановить коня, который наезднице-то совсем не подчинялся, да, буквально силой, стащить воспитанницу на землю.

— Я как увидела, дом загорелся, сразу тушить поскакала. А тут стрельба. И эти двое на пути. Они кричали по-польски. Вяхр взбесился. Меч в руке был. Само получилось, — отрывисто, между судорожными вздохами, вытолкнула из себя Ядвига и снова разрыдалась.

— Ну всё, всё, — как всегда, не выдержав женских слёз, сбавил я обороты и, обняв, принялся маленькую героиню успокаивать. — Обошлось и ладно… А за то, что меч японский утащила, выпорю, как Петьку, имей в виду!

Между тем, на Инженерной улице народ не терял времени даром. Мой дом, вовсю полыхавший, выбрасывавший в верх будто вулкан горящие головешки, спасать было уже поздно, надо было заботиться о себе. Мужчины помоложе влезли на крыши и сбрасывали с них летящие угли, а женщины подавали им от реки воду. Ею же обливали и ближайшие строения. Сперва всё висело на волоске, даже занялся чердак за два дома от моего. Туда прилетел тяжеленный горящий будильник из нашей с Полиной спальни на втором этаже и, пробив кровлю, упал в сено. Но обошлось. Успели. Вскоре подбежали поднятые по тревоге бойцы охраны острова, подтянулась нагатинская пожарная команда, стало легче. А ещё через полчаса из главного шлюза вышел заводской пожарный катер и огненную стихию удалось окончательно обуздать.

Только я устало приставил к обуглившейся стене моей хаты багор, как на мою голову свалилась другая напасть, представившаяся как капитан отдела «Смерш». Вообще, в ГУГБ, в Управлении Особых отделов, этот отдел, занимающийся охраной тыла и контрразведкой в прифронтовой зоне и противодиверсионной работой в отношении стратегических объектов, должен был начать работать с объявлением мобилизации. Но оказалось, что в круг ответственности «Смерша», идею которого я Меркулову и слил в ходе споров по штрафбатам, входит и высший комсостав РККА. Пришлось мне капитану Солоднёву объяснять под протокол, что же здесь произошло. Его подчинённые, тем временем, трясли соседей, осматривали пожарище и трупы «диверсантов». Мало того, вслед за ними примчался и сам нарком внудел, генеральный комиссар госбезопасности товарищ Берия. Судя по времени прибытия, он был в Наркомате и выехал сразу, как ему доложили.

— Полина твоя с детьми в Нагатинском отделе милиции, оставил там дополнительно людей, чтоб охраняли, — первое, что сказал мне сердитый на весь белый свет нарком. — Поляки говоришь?

— Вяхр не ошибается, крепко в него это вбили, — пожал я плечами.

— Вот! А ты их из лагерей в армию! — горячо упрекнул меня чекист. — Так тебе и надо!

— С моим делом, уверен, разберётесь, — ответил я сдержанно, — но обобщать не надо. Сила-то она в правде. Так ведь? А до неё ещё докопаться надо.

— Так то так, конечно, — вздохнул Берия. — Переночуешь у меня в наркомате. Едем!

— Э нет, товарищ генеральный комиссар госбезопасности! Тут вашей власти нет! — возразил я. — Как нибудь сам разберусь, где ночевать.

— Это ради вашей безопасности, товарищ генерал-полковник! — ледяным тоном, вслед за мной перейдя на уставное обращение, возразил Лаврентий Павлович.

— Моей безопасности сейчас ничего не угрожает! Вряд ли у организаторов диверсии есть запасные планы на все случаи жизни, — усмехнулся я. — Во всяком случае, на ближайшее время.

— И всё же. Если не хотите ехать ко мне в наркомат, то куда направитесь? Давайте я прикреплю к вам охрану? — настаивал на своём нарком, всерьёз, а не напоказ, беспокоясь.

— Лучшая защита — незаметность. Не надо прикреплённых, чтоб каждая собака в округе знала, где Любимов остановился.

— Вы всерьёз намерены спрятаться? Это даже не смешно! Мы можем выделить вам охраняемую госдачу или квартиру. Но на это потребуется время. Хотя-бы завтрашний день. Поэтому я настаиваю, чтобы сегодня вы ночевали в наркомате.

— Какая дача? Какая квартира? Учебный год кончается, дети должны его завершить в той школе, где учатся. На машине их через всю Москву возить? Нет, отсюда, из Нагатино, я уезжать не намерен! К тому же, скоро такое начнётся, что жить придётся на службе! Там до меня никому не добраться, никаким диверсантам! А семью, уверен, не тронут. По мою только душу приходили.

Убедившись, что я твёрдо намерен стоять на своём, Берия демонстративно попрощался, поговорил со следователями и убыл. Однако, как показали дальнейшие события, не успокоился. Ночевать-то я собирался у самых близких друзей, у Миловых, так и живущих в старом домике Полины. Забрав жену с детьми из отделения милиции, мы всей гурьбой завалились к ним на двор, благо перепуганная Маша не спала из-за пожара. Хозяина, Петра, дома не случилось, был в командировке на Урале, помогал налаживать автоматическую сварку бронекорпусов на УВЗ.

— Вот, дорогая, принимай цыганский табор, кибитка, конь, барон, женщины и дети, — горько пошутил я, поздоровавшись.

— Вы что ли погорели? — всплеснула она руками.

— Не мы, а нас! — поправил я её. — Приютишь, пока не осмотримся, как дальше жить?

Конечно, Маша не отказала, в тесноте, да не в обиде. Тем более, не первый уж раз. Мне выпало место на пустом к концу весны сеновале, но только я сомкнул глаза, как из дома прибежала перевозбуждённая хозяйка и стала дёргать меня за ноги.

— Телефон! Тебя! Быстрее давай!

— Иду, — буркнул я сердито от того, что не дали толком заснуть и полез вниз.

— Слушаю, Любимов, — взял я в сенях трубку под заинтригованными взглядами всех без исключения обитателей дома, прежних и новых. — А ну, быстро спать! — тут же отреагировал я на неуместное под утро любопытство, прикрыв микрофон рукой.

— Здравствуйте, товарищ Любимов, — спокойно, даже с ленцой в голосе, поприветствовал меня Сталин, — Как вы себя чувствуете?

— Невыспавшимся себя чувствую, товарищ Предсовнаркома, — сказал я чистую правду.

— Товарищ Берия доложил мне о происшествии. Мы тут посовещались и решили, что вам следует поселиться в доме коменданта на острове, где вы жили, когда работали в НКВД. Завтра же и переезжайте. Спокойной ночи!

— Спасибо, товарищ Сталин! Спокойной ночи!

Вот такие, самые простые слова. Если не брать в расчёт, что произнёс их глава правительства СССР, которого поднял по среди ночи из постели нарком внутренних дел! И всё ради какого-то генерал-полковника. Гордись, товарищ Любимов, стал ты птицей высокого полёта, раз дела твои у таких людей вызывают искреннее беспокойство! Аж на душе потеплело! Оборотной стороной медали является, правда, то, что меня этим вечером в покойники списать какая-то тварь пыталась. Но ничего, ничего, «Смерш» на то и «Смерш»! Тем более, что это у них, наверное, самое первое дело, почин, так сказать. Здесь ударить в грязь лицом никак нельзя! А Берия хитрец… Знал, что с самим Сталиным спорить не буду и пошёл на крайности, лишь бы поместить меня под надёжную охрану да так, чтоб и мне было удобно.

Следующий день, несмотря на 13-е число, стал одним из самых счастливых в моей жизни. По уважительной причине ни мы с Полиной на службу не пошли, ни дети в школу. Мотались по магазинам и рынкам, транжиря честно заработанные деньги и восполняя потерянное в огне имущество от кухонной утвари до одежды и всего прочего, необходимого для жизни. Накупили в запас и всяческих вкусностей. С простой едой к концу весны особого изобилия не наблюдалось, зато сладостей и прочей экзотики — хоть отбавляй. А вечером устроили новоселье на давно обжитом месте, двойной, как бы, праздник. Душа пела, позабыв все служебные проблемы и заботы. Когда ещё доведётся провести время с семьёй вот так?

Впрочем, под конец настроение мне всё же испортили. Дотошные следаки, за неполные сутки разобрав пепелище по головешкам, раскопали мой тайник с «иномирными» артефактами. Мобильник и местную зарядку к нему огонь не пощадил, а вот закопчёный Штурмгевер с выгоревшим боезапасом неизвестного калибра, да немецкие штык-ножи со свастикой к нему, попали в руки военной контрразведки. Причём, мне никаких вопросов по этому поводу пока не задали, стали трясти соседей-островитян с Инженерной улицы, не их ли это поделки. Объяснение с Берией было теперь попросту неминуемо и я одну за другой сочинял по себя байки, пытаясь непротиворечиво обосновать находки в моём доме. Но… Но 14 мая меня никто не трогал, поскольку пришла весть о капитуляции Англии, не Британской Империи, а острова. А 15-го всем стало и вовсе не до мелочей.