1000 не одна ночь

— Я здесь не живу, но я сюда приезжаю. Мой дом в Каире…возможно, ты скоро его увидишь, если до этого не разозлишь меня, и я тебя не убью.

Звучало довольно обнадеживающе, но не настолько, чтоб напряжение отступило.

— Я хочу, чтоб ты была покорной этой ночью…посмотри на меня.

Заставил поднять голову и заглянуть в его невыносимые зеленые глаза.

— Я хочу сделать тебя своей.

— Шармутой?

Это вырвалось само, неожиданно, потому что крутилось на языке и жгло горло с того момента, как он снова меня так обозвал.

— Не важно кем…Альшитаааа…это не имеет никакого значения в данный момент. Ты как чистый лист, на котором я собираюсь рисовать.

— Рисовать или пачкать грязью?

Улыбка пропала с его лица, и он стиснул мои скулы с такой силой, что на глаза навернулись слезы.

— Ты девка, которую везли продавать в бордель, подаренная мне. Шлюха, которая стоила копейки. Ты считаешь, что ты слишком чистая для меня?

Тяжело дыша смотрела ему в глаза и чувствовала, как внутри поднимается ненависть яростная и клокочущая, как бурлящая лава.

— Да или нет?

— Да!

Оскалился мне в лицо, заставив невольно дернуться всем телом.

— Значит такова твоя участь потонуть и захлебнуться в грязи. Тебе уже никогда не отмыться, Альшита.

— Настя! — чувствуя, как слезы катятся из глаз, — Меня зовут Настя!

— Ты разве не поняла? Мне плевать как тебя звали. Своим вещам и животным я сам придумываю имена или клички. И впредь если осмелишься принять ванну раньше меня я окуну тебя в помойную яму.





* * *


Я слышала, как издалека доносится музыка, ритмичные удары по табле* вместе со звоном риков* мужские голоса и смех…женский. Довольно странно было себе представить, что бедуинские женщины будут смеяться там среди мужчин, но себе больше ничего не представляла я с ужасом ждала ночи, когда вернется Аднан и заставит меня быть покорной, как он сказал.

Только я не стану такой, как он хочет, а значит, возможно, не переживу эту ночь. Нет, я не думала о том, что Аднан меня убьет…но меня убьет насилие над моим телом, я не смогу этого пережить. Меня это сломает и от Насти уже ничего не останется. Она не сможет поднять голову и прокричать в лицо бедуина свое имя с такой вызывающей гордостью, как сегодня. А если я больше не смогу быть Настей….зачем мне вообще быть?

Я ходила по комнате измеряя ее углы шагами, прислушиваясь к тому, что происходит снаружи и к лаю собак где-то вдалеке. Ко мне вошла какая-то женщина и расставила по полу свечи в глиняных подсвечниках. Она двигалась бесшумно и не смотрела на меня, а когда я ее окликнула даже не повернулась ко мне, а пулей выскочила из помещения и даже не прикрыла за собой своеобразную дверь. Если б она была христианкой, то, наверное, перекрестилась бы в ужасе…они знают кто я вот и относятся ко мне так презрительно. Потому что я продажная девка для мужских забав и недостойна их взглядов я уже молчу о том, чтобы заговорить со мной. Это ранило намного сильнее жестоких слов Аднана. Хотя, чем уже можно ранить пленницу, рабыню без имени и прошлого, которая не имеет права даже слово сказать только смириться со своей участью. Но самое страшное — это потерять уважение к себе, потерять свои воспоминания о доме, маме и об отце, о своей семье. Отречься от них. Лучше смерть…Не увидит он от меня покорности, не дождется, чтоб на колени стала и голову опустила, как их женщины. А принудит — руки на себя наложу.

Снаружи продолжала доносится музыка, смех и голоса. Женщины хохотали вызывающе громко и мне до зуда было любопытно, что там происходит. Я выглянула за приоткрытую дверь и прикрыв голову и лицо куфией вышла из шалаша. Прокралась у стены и затаившись посмотрела, что там происходит у костров. В начале не поверила своим глазам — на помосте, сколоченном из досок и обложенном кирпичом танцевали полуголые женщины в прозрачных шароварах, мужчины отбивали очень ритмичную мелодию, а женщины призывно крутили бедрами, выплясывая «танец живота» и позвякивая сагатами*3. Так вот как они развлекаются здесь в пустыне. И эти женщины явно не жительницы деревни. Тогда откуда они здесь взялись? Осмотрелась по сторонам и в глаза бросилось несколько джипов, стоящих под навесом. В контрасте с окружающей меня нищетой это вызывало шок, но я уже начала привыкать, что здесь все совсем не такое, каким кажется на первый взгляд. И бедуины возможно далеко не бедные люди, просто ценности и приоритеты у них совершенно другие, как и менталитет…это не значит, что мне не казалось все это дикостью, хотя в то же время возникало странное чувство внутри, как волнение и оно не утихало, а лишь набирало обороты. Особенно когда смотрела на мужчин у костра и увидела среди них Аднана. Он вальяжно развалился на подушках и курил кальян и даже издалека я видела его невероятно правильные черты лица и эту животную грацию, скрытую в небрежности движений, и я уже знала, как молниеносно двигается этот хищник и даже как профессионально он убивает.

Но сейчас Аднан был расслаблен он смотрел на выплясывающую перед ним девушку, она исполняла свой танец именно для него, крутилась вокруг, опускалась прямо в песок на колени, пощелкивая сагатами. Я не видела ее лица она скрыла его за прозрачной накидкой, но я видела ее гибкое смуглое, полуобнажённое тело. Каждое движение пронизано эротизмом и чувственностью. И он смотрит на нее, усмехаясь и потягивая кальян, выпуская струйки дыма из своих очень полных, резко очерченных губ.

Внутри что-то едва ощутимо кольнуло, когда он склонил голову на бок, явно наслаждаясь танцем и сочным телом, которым трясли у него прямо перед носом. Танцовщица упала на колени, бешено вращая бедрами и потряхивая грудями, ее длинные волосы метались по песку, а спина изогнулась в красивую дугу. Мужчины что-то громко сказали и Аднан засмеялся, продолжая смотреть на девушку тем взглядом от которого у меня самой подгибались колени и мурашки шли по коже.

Что ж возможно ему не потребуется моя покорность этой ночью. Эта танцовщица удовлетворит все его потребности. Какая разница какую шармуту трахать русскую или египетскую, или откуда там ему их привезли. И вдруг увидела как он поднялся с подушек, передал трубку Рифату и отряхнув от песка шаровары прошел мимо девушки, которая протянула вслед ему тонкие, увешанные браслетами руки и направился ко мне. У меня тут же дух захватило с бешеной силой, и я метнулась обратно в шалаш, чувствуя, как сердце бьется где-то в самом горле, как сильно оно сжимается то в ужасе…то все в том же странном волнении. А еще там, на грани где ненависть сплетается в смертельной схватке с диким желанием снова почувствовать его руки на своем теле. Распахнул дверь и повернулся ко мне…уже нет той улыбки, с которой смотрел на танцовщиц, нет того взгляда …зато есть другой от которого сердце бьется с утроенной силой и дышать нечем становится. Прикрыл дверь и двинулся ко мне, срывая на ходу куфию и стягивая джалабею через голову, отбрасывая ее в сторону. Заставляя меня шумно втянуть воздух от одного взгляда на его мускулистое очень темное тело без единого волоска на груди, разрисованное орнаментом, переплетающимся в замысловатые узоры. Кожа лоснится, блестит в блеске от множества свечей, расставленных по полу. Приблизился почти вплотную и потянул за край куфии, открывая мое лицо у усмехаясь уголком невероятно чувственного рта. Неожиданно привлек меня к себе, взяв за руку чуть выше локтя.

— Что тебя больше смутило то что эти женщины танцевали для меня или то что ты подсматривала и нарушила мой приказ не выходить наружу без меня?

Смотрю на него снизу-вверх и кажусь себе какой-то маленькой, убогой, не похожей на тех танцовщиц…Так странно все это я вижу нищету, вижу, как живет его народ и при этом он все равно дает почувствовать насколько он выше меня и любого другого человека даже если бы тот был несметно богат.

И я против него ничто. Беспомощная и бесправная. И нет больше ни одного пути к отступлению.

— Я не подсматривала…мне хотелось выйти отсюда.

— Ты могла подождать меня, — а сам распускает мои волосы, расплетает косу, его пальцы неторопливые и очень проворные. Словно он не раз распускал женские волосы. — так что насчет покорности, Альшита?

Я ему не ответила…молча смотрела в ярко-зелёные глаза. Они казались мне ядовитыми и токсичными, они отбирали у меня желание сопротивляться и порабощали мою волю.

Вздрогнула, когда увидела, как темнеет его взгляд, превращаясь в из изумруда в мокрую листву дремучего леса или джунглей, где затаилась опасность. Он вдруг схватил меня за талию и посадил на один из стеллажей, опираясь на него обеими руками и выдыхая в мои дрожащие губы кипятком.

— Мне нужно наказать тебя за своеволие…каждый раз смотрю на тебя и понимаю, что должен три шкуры с тебя содрать и не могу. Что-то ты делаешь со мной, Альшита…что-то странное.

Его ладони заскользили по моим ногам, задирая подол джалабеи, по обеим сторонам от моих ног.


— Кожа гладкая…прозрачная и мои руки на ней черными пятнами. Как уголь на снегу.

Пальцы едва касаются кожи, вызывая дрожь во всем теле. Неправильную, ненавистную дрожь. Я не хочу ее испытывать по отношению к нему. Хотела отпрянуть, но он стал между моих ног и сильно сжал меня за поясницу, не давая увернуться или отпрянуть. Склонился вдруг к моей груди и прикусил сосок через ткань. От неожиданности я выгнулась назад, а он тут же обхватил мгновенно затвердевший кончик горячим жадным ртом и тут же ощутила, как что-то твердое уткнулось мне между ног и в низ живота.

Аднан потянул меня за волосы, заставляя прогнуться и запрокинуть голову назад, его губы и язык обжигали мою кожу, поднимаясь вверх, к ключицам, шее, подбородку, захватывая голодными губами кожу и покусывая, оставляя мокрые, зудящие от укуса следы, пока не набросился на мой рот, проникая в него языком, быстро, голодно, яростно и одновременно неожиданно касаясь кончиками пальцев влажной плоти внизу.

— Ненавидеть и вожделеть…трястись от страха и от желания заполучить от меня то что уже получала. Да, девочка-зима? Твой лед течет мне на пальцы.

Всхлипнула ему в губы, когда потер напряженный и пульсирующий узелок между набухшими складками плоти и услышала тихое рычание.

И тут же едкой волной протест…не покорюсь. Не стану его шармутой, не отдамся ему добровольно. Уперлась руками в его плечи и закричала:

— Нет!

От неожиданности он отпрянул, а я оттолкнула его от себя изо всех сил.

— Не течет! Я не хочу тебя всем своим естеством, я ненавижу все, что ты любишь, я чужая, мне не нравятся твои прикосновения, мне не нравишься ты…лучше умереть, чем стать покорной тебе.

Впервые я увидела, как побледнело, несмотря на смуглость его лицо, как вытянулись и заострились черты. Рот исказился в каком-то чудовищном оскале.

— А возьмешь насильно — я убью себя. Найду способ. Найду тысячи способов сдохнуть.

Тяжело дыша смотрит мне в глаза и я понимаю, что наверное именно так люди приговаривают себя к смерти…Он вдруг с рыком сгреб все что стояло рядом со мной на стеллаже и тряхнул его изо всех сил, замахнулся и я зажмурилась, услышала грохот и треск…а когда открыла глаза его уже не было в помещении.

Он вернулся под утро. Не один… с той самой танцовщицей. Я услышала ее смех и закрылась с головой тонким покрывалом, забившись в самый дальний угол.

Но я все слышала….слышала как она протяжно стонала и громко вскрикивала. Слышала его рычание и удары тела о тело. В нескольких метрах от меня. Он трахал ее. Не стесняясь моего присутствия, доказывая мне что я на самом деле ничто и никто… и меня попросту и нет вовсе.

Женщины громко вскрикивала, словно заходясь в стонах и всхлипах, а я смотрела в стену на узор ковра и чувствовала, как ненависть переплетается еще с чем-то до безумия ядовитым и разъедающим изнутри, как серная кислота. С чем-то намного сильнее ненависти и сильнее всего, что я когда-либо испытывала. Мне хотелось его убить…так же как и тогда в пустыне. Но сейчас мне это желание жгло глаза и я кусала губы, чтобы не позволить себе заплакать…





ГЛАВА 15




Меня разбудили громкие крики. Вопли, от которых кровь стыла в жилах и сердце от страха сжалось с такой силой, что я подскочила на подушках лихорадочно оглядываясь по сторонам. Глаза опухли от слез и теперь с трудом открывались. Я не помнила, как уснула…помнила только, что она ушла. Девка та-танцовщица. Он не оставил ее рядом. Но легче от этого не стало кислота внутри разлилась и продолжила жечь в груди под ребрами. Помнила, как Аднан вышел из хижины и слышала, как он о чем-то говорит с Рифатом, они собрались проверить северную дорогу у каких-то камней, а потом я видимо уснула.

Сейчас снаружи творилось что-то ненормальное, словно ад разверзся за хлипкими стенами сарая, и я в панике вначале бросилась к двери, но едва хотела ее распахнуть, как на нее кто-то навалился спиной с низким хрипом и через связанные между собой палки, просочилась кровь, она стекала на пол, собиралась в лужицу, а я пятилась назад, чувствуя, как вопль ужаса застрял прямо в горле, но закричать так и не могу, все клокочет внутри, адреналин зашкаливает и шипя носится по венам. Расширенными глазами смотрю на то, как темно-бордовая вязкая жидкость растекается по ковру и не могу избавиться от шокового оцепенения. Я с трудом понимала, что кричат там снаружи, но на деревню напали и я уже немного разбираясь во всем происходящем понимала, что скорей всего это тот самый Асад, который так хотел меня выкрасть, чтобы продать по частям мое тело. Месть за смерть его людей и за то, что меня ему не отдали и не променяли на воинов. Только от мыслей об этом не легче и я словно в дурном фильме, которые так любила смотреть моя мама и так хочется в ужасе забиться в угол, зажмуриться и кричать «мамочка, мне плохой сон приснился, спаси меня, мамочкааа». Стать вдруг маленькой и надеяться, что вот она войдет в комнату и включит свет, прижмет к себе укачивая и нет ничего на самом деле. Ни пустыни проклятой, ни бедуинов, ни бойни этой. В этом месте кошмары не кончаются они становятся только страшнее, смертоноснее, выматывающей. С каждым днем все глубже и глубже погружаешься в ад. И никакого света в конце тоннеля.

«Настенька, моя хорошая, ты чего испугалась? Мама рядом. Просыпайся, милая, открой глазки. Сон это. Слышишь? Просто сон дурной посмотри в окошко и скажи, как я тебя учила — куда ночь туда и сон».

Только я уже не проснусь, потому что теперь это моя реальность — вот этот хаос в пустыне и обратной дороги уже не будет. Никакой это не фильм и не сон. В окно вдруг залетел горящий факел и ковер вспыхнул ярким пламенем, огонь с бешеной скоростью перекинулся на стены. Я громко закричала и бросилась к двери, распахнула настежь и замерла на пороге — снаружи царил не просто ад там словно начался конец света и на песке валялись мертвые тела, истекающие кровью друг на друге, с жуткими гримасами на перекошенных лицах. От ужаса меня затошнило, ком подкатил к горлу, застрял где-то поперек, мешая дышать, мешая сказать хотя бы слово. Никогда в своей жизни я не видела, чего-то более ужасного, чем эта свалка мертвецов и громкие вопли и стоны, разносящиеся рядом, крики женщин, сводили с ума, хотелось зажмуриться и зажать уши руками. Я боялась представить, что с ними делают люди Асада…а потом вдруг поняла — они над мертвецами кричат. Сидят на песке и раскачиваются из стороны в сторону, а бойня рядом продолжается.

И мне вдруг стало страшно, что ЕГО убить могли. Я вскинула голову и принялась искать Аднана взглядом. Лихорадочно, в паническом отчаянии, разглядывая дерущихся людей, катающихся кубарем по песку и сцепившихся всадников, вонзающих в друг друга ножи. Ни одного выстрела — люди Асада просто жестоко вырезали всю деревню. Наверное, ибн Кадир уехал ночью к тем камням и тогда эти твари напали.

Я так и не нашла Аднана, не увидела его среди дерущихся, тяжело дыша начала рассматривать мертвецов и раненых на песке, борясь с подкатывающими волнами и с сжимающимся в камень желудком. С каждой секундой становилось все страшнее от того, что он мог оказаться среди этих тел. И это не просто ужас, не просто страх остаться без его защиты, а совершенно не понятное мне чувство безумного, надрывного отчаяния, что никогда больше не увижу этот дикий взгляд и не услышу хрипловатого низкого голоса так похожего на тихое рычание хищного зверя. Я сама не поняла, как громко закричала его имя, перекрикивая мужские голоса и ржание лошадей. Один из бедуинов вскинул голову и посмотрел прямо мне в глаза, а потом взмахнул кривым ножом, перерезая горло противнику, которого придавил к песку, и вытирая нож о грудь мертвеца, встал с колен. Он двинулся в мою сторону, а я с тихим криком бросилась бежать куда глаза глядят, виляя между домами, которые еще не успело охватить пламя.

Я должна спрятаться, затаиться, как он учил… а потом меня найдут. Он обязательно найдет. Но если он мертв моя жизнь больше ничего не стоит. Меня прикончат и это самое лучшее, что меня ждет. А еще могут продать по частям или отвезти к Асаду. Наверное, тогда все же лучше смерть. Взять один из ножей, валяющихся возле трупов и перерезать себе горло. Нет! Он жив! Он слишком сильный и ловкий, чтобы умереть. Я должна была в это верить иначе сошла бы с ума на месте от паники. Подхватила джалабею и побежала, подворачивая босые ноги к самому дальнему дому возле которого метался барашек, привязанный веревкой к колышку. Он издавал жалобные звуки, словно звал на помощь. Подбежала, чтобы развязать веревку, обернулась и всхлипнула от ужаса, когда увидела, что тот бедуин с окровавленным ножом в руке, выскочил из-за горящего дома, мне не удалось от него скрыться. И я кажется узнала его…он не из чужаков, я видела его в отряде Аднана. У меня хорошая память на лица. Я их прекрасно запоминаю.

Дернула изо всех сил колышек, освобождая барашка и бросилась уже не в хижину, а к другим домам. И мне вдруг показалось, что смерть она на самом деле рядом и дышит в затылок, идет по пятам и она вовсе не выглядит уродливой и костлявой старухой с косой она имеет множество лиц…настоящих, человеческих. И это она гонится за мной сейчас следом, крадется между домами, пронизывает взглядом мертвых глазниц. Этот бедуин в черной куфие и есть смерть — он хочет меня убить…Не глумиться, не насиловать, как те, другие, а лишить меня жизни. Я прочла это в его жутком взгляде исподлобья. Он, как запрограммированный фанатик, шел следом и не видел ничего вокруг. Появлялся из-за угла и упрямо преследовал именно меня.

Паника рассыпалась по коже острыми мурашками везде по всему телу от затылка, стянутого как ледяными клещами, и дальше вдоль позвоночника к копчику и вниз, замораживая пальцы рук и ног. Я бросилась в проход между хижинами, задыхаясь и видя, что половина шалашей полыхает огнем. И меня убьют в общей суматохе так, что никто не заметит.

Набрав в легкие побольше воздуха, я громко закричала, чувствуя, как рыдание клокочет в горле:

— Аднаааааан!

Уперлась спиной в стену одной из хижин в отчаянии понимая, что бежать мне больше некуда и глядя, как приближается ко мне араб с закрытым наполовину лицом и блестящими черными глазами навыкате. В его руке поблескивает окровавленная сталь. Он перекидывает ее из руки в руку и ухмыляясь идет на меня. Когда приблизился почти вплотную я, широко распахнув глаза, смотрела на нож в его руке. Один удар и весь кошмар закончится прямо сейчас. Может быть это и есть спасение. Может именно так правильно. И в этот момент кто-то сверху спрыгнул, отгородив меня от смерти с человеческим лицом широкой спиной. Узнала эту спину…несмотря на то, что на всех одинаковые одежды. Узнала потому что сердце сильно дернулось внутри, очень сильно. Оно так дергалось только когда он рядом появлялся. А еще, наверное, потому что только он мог вот так стать между мной и смертью. Только он был настолько отчаянно и по-сумасшедшему смелым и сильным. Я сильно зажмурилась и услышала глухой стон, звук борьбы, а потом сдавленный крик и бедуин в черной куфие упал замертво на песок. Вскрикнула, а Аднан резко обернулся ко мне и сдавил лицо горячей ладонью, вглядываясь в него с тревогой в ярко-зеленых глазах. И я сама не понимаю, как руки его за запястья перехватила и стиснула до боли. Услышал меня. Нашел. Пришел за мной. Мгновения, когда ненависть куда-то исчезла, растаяла, испарилась. И дикая радость взметнулась внутри, накрыла горячей волной.

— Тронул?

— Нет…не тронул.

Выдохнул, как-то устало улыбаясь, перепачканный кровью и глаза на меня смотрят затуманено не так, как всегда. Трогает мое лицо, волосы гладит. К себе вдруг рывком прижал, и я сама непроизвольно руки вскинула и за шею его обняла…не отдавая себе отчет в том, что до безумия рада, что он живой. А Аднан вдруг начал вместе со мной на песок оседать. Пока не упал навзничь, а я на него сверху и под ладонями его джалабея мокрая от крови к рукам липнет.

— Аднан! — закричала и тряхнула его за плечи с ужасом понимая, что он ранен и не слышит меня, голову запрокинул и тяжелые веки глаза закрывают. Он пытается их открыть и не может. А сердце дрожит и болезненно сжимается от понимания, что он между нами стал как раз тогда, когда тот ублюдок ножом замахнулся. Разорвала джалабею и вскрикнула, когда увидела рану у него на груди ближе к ключице и из нее кровь сочится, пульсирует и стекает по его руке. Внезапно рядом с собой потрескивание услышала и дым мгновенно наполнил легкие, затягивая всю видимость вокруг — огонь перекинулся на хижину, за которой я пряталась.

Наклонилась и схватила Аднана под руки, попыталась потащить по проходу, но с трудом сдвинула лишь на несколько сантиметров. Беспомощно осмотрелась по сторонам. Ни души. Только языки пламени алчно пожирают сухие ветки и солому. Потянула снова, но мне удалось лишь слегка передвинуть раненного Аднана, но он слишком тяжелый и я слишком маленькая, а песок мешал, заставлял ноги расползаться, и я падала на колени, видя перед собой бледное до синевы лицо и чувствуя, как сама бледнею, как сердце тревожно замирает.

— Я сейчас…сейчас приведу кого-то. — то ли ему, то ли себе.