1000 не одна ночь

— Ты ранен.

— Я с утра встану на ноги. А надо будет встану и раньше. Отправляй людей. Я хочу, чтоб завтра у меня было собрано новое войско. Доложи мне кто из наших остался в живых. Разобьем отряд на несколько мелких отрядов.

Приподнялся и рывком схватил флягу с водой, открутил зубами крышку, выплюнул в сторону. Сделал несколько больших глотков, вытер рот тыльной стороной ладони и поставил флягу обратно на пол. На повязке пятна крови расползались все шире.

— Твоя рана открылась. Я должен позвать Икрама пусть посмотрит тебя.

Аднан кивнул и его лоб начал нова покрываться испариной. Рана действительно открылось и перед глазами периодически темнело. Усмехнулся сам себе — рядом с белокурой девочкой-зимой у него не то что ни черта не болело он готов был ее взять немедленно, как осатаневший от похоти самец. Распластать на полу и наконец-то врезаться в ее тело. Даже сейчас пока Рифат говорил ему о потерях ибн Кадир все еще ощущал под своими пальцами ее шелковистую кожу, ее каждую мурашку и твердые, сжатые в комочки манящие соски. От его поцелуев-укусов они стали малиновыми, и ее горячая плоть внизу так жадно приняла его пальцы, что он чуть не завыл от адского возбуждения. Какие к черту раны? В ее присутствии он бы восстал из мертвых.

— И еще…я хотел кое-что сказать тебе, Аднан…

Голос Рифата вырвал его из воспоминаний о теле русской рабыни и ибн Кадир с раздражением посмотрел на помощника.

— Говори.

— Я насчет этой девчонки…

— А я считал, что мы уже давно выяснили все вопросы касающиеся девчонки. Более того, я думал ты достаточно умен, чтобы не злить меня ненужными разговорами.

Рифат молча стерпел все что говорил ему раненый предводитель, а потом спокойно продолжил.

— Она спасла тебе жизнь, Аднан. Это все что я хотел сказать. Ты должен был знать об этом.

В глаза не смотрит, смотрит в сторону…

— Разве не ты вытащил меня из огня?

— Не я. Все же не я. И я никогда себе этого не прощу. Твоя рабыня пыталась сделать это сама. Она смогла вытянуть тебя из самого пекла и бросилась на помощь.

Дыхание ибн Кадира резко участилось и на скулах заиграли желваки. Какое-то время он молча смотрел в одну точку, не произнося ни слова. Потом все так же, не глядя на Рифата произнес:

— Спасибо, что сказал мне об этом. Не вини себя. Ты защищал женщин и детей. Ты не мой телохранитель. Мы не в Каире. Иди. Я хочу побыть один.

Едва тот вышел из хижины Аднан закрыл тяжелые веки и запрокинул голову. Он улыбался…Да, спустя долгие годы он смог снова улыбнуться и это не была ухмылка полная сарказма или наигранное веселье, когда от него требовалась реакция. Нет, в этот раз он улыбался потому что смаковал и всячески произносил про себя фразу, сказанную Рифатом.

«Она спасла тебе жизнь».

Будь это кто-то другой эти слова не имели бы столь весомого значения для него. Он бы либо вернул долг, либо задумался бы чего от него хочет спаситель. В его мире никто и ничего не делает просто так. Всегда в ожидании каких-то благ или привилегий. За исключением его преданных воинов, проверенных временем и не одной битвой, где все стояли насмерть друг за друга. В его отряде предательству не было места и за ложь наказывали так же жестоко, как и за самые тяжкие проступки. Аднан не считал, что маленькая русская рабыня, его ледяной цветок, который он так ревностно оберегал даже от самого себя, смог раскрыть для него свои диковинные лепестки. Ибн Кадир, никогда не знающий сомнений, всегда взвешивающий свои решения. Обдумывающий каждый поступок вдруг стал импульсивным и нервным именно рядом с ней. Аднан никогда не позволял себе ошибаться и не умел признавать своих ошибок. Потому что их у него не могло быть никогда…Но Альшита…Да, именно Альшита. Ее русское имя ему не нравилось. Оно казалось ему слишком чужеродным и слишком потасканным другими женщинами. Тогда как придуманное им принадлежало только ей и ему. Эта девчонка всегда была для него совершенно непредсказуемой, он опытный и искушенный в отношениях с женщинами, вдруг обнаруживал себя загнанным в очередной тупик. Она переворачивала все его знания с ног на голову, взрывала ему мозг своей непокорностью, отчаянной смелостью и дикой самоотверженностью. Рядом с ней его швыряло то в жар, то в холод и Аднан никогда не знал, чего именно от нее ожидать в следующую секунду это заставляло испытывать сумасшедший диссонанс. Когда он считал, что она немного оттаяла по отношению к нему — маленькая дрянь выпускала коготки и доводила до исступления своими словами. До такой ярости, что хотелось швырнуть ее на пол и хлестать плетью до мяса и костей, а потом понимал, что не может поднять на нее руку…ее хочется не бить и не ломать. Ее хочется ласкать и…он не верил сам себе, что думает об этом. Ее хочется любить.

А в момент…когда его трясло и ломало от понимания как сильна ее ненависть и эта самая ненависть осела на зубах привкусом горечи…она вдруг начинала таять в его руках и гореть как тысячи костров вместе взятых. Его до безумия тянуло к ней, с такой непреодолимой силой, что он злился сам на себя. Трахал тогда танцовщицу. А сам смотрел на спину девчонки и на разметавшиеся по подушке белые волосы. Трахал и представлял себе, как однажды вот так же исступленно будет брать именно ее…брать так чтоб она кричала под ним от наслаждения и извивалась всем телом. Упрямая ведьма будила в нем то ураган ярости и самой грязной похоти, то лавину какой-то восхищенной нежности.

Альшита спасла ему жизнь…это заставило сердце взорваться бешеной радостью. Настолько неуправляемо сумасшедшей, что ему показалось он способен вскочить на ноги забыв о своих ранах и идти к ней…идти чтобы смотреть ей в глаза и спросить «почему спасла?».

Аднан хотел с ней большего, чем с другими. Ничто и никто не могли помешать ему взять ее в любой момент, но он не торопился. Это было слишком просто. Слишком не то. До нее его мало волновало, что он видит в женских глазах в момент, когда вдалбливается в покорное тело. Чаще всего это был страх и безоговорочная покорность. Обычно ему было этого достаточно если только ему самому не хотелось сожрать совсем иную эмоцию. Например, боль или подарить агонию наслаждения. В постели он мог быть как жесточайшим эгоистом, так и самым чутким, искусным любовником. И это никогда не зависело от конкретной женщины это зависело только от его собственного желания.

Есть те, кто после секса с ним страдали от жутких кошмаров и наложили на себя руки не выдержав жестокости, а есть те, кто охрипли от воплей экстаза и мечтали об еще одной ночи с царем Долины Смерти.

Аднан не привык сдерживаться, давал себе волю всегда, привык упиваться пиршеством страсти и брать все что может дать женское тело, включая душу, сознание, разум и даже жизнь. Если это интересно в данный момент.

Отнимал все что хотел и выбрасывал за ненадобностью или оставлял на потом. В Каире его ждали постоянные любовницы и молодая жена, которую выбрал для него отец. Для Аднана она ничем не отличалась от его содержанок разве что имела иной статус и должна была родить ему наследников. Он вспоминал о раз в пару месяцев и ехал исполнить свой долг, чтобы покинуть ее до следующей встречи, если спустя определенное время ему не сообщали о ее беременности.

Ни одна женщина не волновала Аднана как его новая игрушка. Ни одна не сводила с ума столь сильно. С Альшитой весь его внутренний мрак начинал рассеваться, словно там внутри становилось светло…но и с ней же он становился черным вязким как болотная вязь.

Касался ее нежной белоснежной кожи и зверел от одного вида ее закатывающихся темно-фиолетовых глаз, зверел от прерывистого дыхания. Он даже чувствовал, как меняется аромат ее тела. Как она начинает пахнуть возбуждением. Как ее ненависть пылает изнутри вместе с самой чистейшей похотью и это он разбудил в ней этот адский коктейль.

И ибн Кадиру слишком нравился это острый аромат вожделения, он был настолько вкусным и ядовитым, как алкоголь, который Аднан попробовал в жизни лишь раз и захмелел. А наутро дал себе клятву, что этот раз был первым и последним в его жизни…Только мозг помнил о том удовольствии, которое испытал …Но Альшиту не сравнить с жалким алкоголем, а что такое наркотики сын бедуинского шейха знал лишь по наслышке. Но он видел жертв этой пагубной страсти. Видел эти подобия живых людей, с остекленевшими и безумными глазами, тянущих руки за дозой. Знал о том, как мучительно они загибались в чудовищной ломке…и он приходил в ярость от мысли, что русская рабыня вызовет в нем такую же адскую зависимость.

И желание наконец-то получить вожделенную плоть периодически сводило с ума, застилало пеленой глаза, а он сдерживался. Впервые. И не знал почему…Задавал себе этот вопрос сотни раз и не получал ответа от себя самого. Ему хотелось испытать с ней то самое чувство снова и снова. Чувство, когда она тянет его к себе сама и сама целует в губы. Хотел слышать свое имя ее голосом. Потому что лишь она осмеливалась нагло называть ее по имени и все еще не поплатилось за это.

Она не смотрела на него покорно. Ни разу не смотрела…но она единственная кто смотрела на него как на мужчину равного ей. Не господина, ни покровителя, а именно на мужчину. Так как смотрят женщины из ее мира на своих мужчин. Когда желают их просто потому что желают и не по какой другой причине. Аднан видел этот взгляд и его трясло от бешеных эмоций от понимания, что, если это все сломать и раздавить. То он больше никогда не увидит этого взгляда.

Страх он мог получить от кого угодно и от нее в том числе. В два счета. Поставить на колени показать, что значит физическая сила и боль…но Аднан жаждал иных взглядов и иных эмоций.

Стоны ее хотел, губы сминать своими и вбиваться между ними жаждущим языком. И чтоб ее язык порхал в ответ так осторожно и неумело. И чтоб сердце билось в его ладонь от волнения и возбуждения, а не от ужаса.

То, что ему давала Альшита было намного острее всего к чему он привык до этого. Она опьяняла его сильнее того алкоголя, и он сравнил бы ее с наркотиком, если бы знал с чем сравнивать.

И когда гонец прискакал и сообщил, что деревня горит ему показалось, что он сходит с ума. В его голове не возникло мыслей о своих людях, о потерях ни о ком кроме нее. В груди впервые рождался страх. Липкий, холодный, неведомый никогда ранее после смерти его матери.

Он начал бояться потерять свой наркотик. Бояться до такой степени словно точно знал какой жестокой станет его ломка без нее. И когда искал ее, врываясь в горящие дома и не находил, и когда этот самый страх лишил его разума, и он рыскал как обезумевший зверь, принюхивающийся к запаху своей самки. А когда нашел был способен убивать ублюдка голыми руками. Потому что кто-то осмелился посягнуть на то, что принадлежит ему, осмелился угрожать его женщине, осмелился захотеть лишить ее жизни.

Очнулся посреди ночи с задурманенной травами Икрама головой и тут же осмотрел помещение вокруг — ее рядом не оказалось. И снова ни одной мысли кроме того самого страха, отнимающего способность чувствовать боль. Вскочил с постели и вышел на улицу, набирая полной грудью все еще пропитанный дымом воздух. Невольно прижимая к груди ладонь и чувствуя, как немеют от слабости конечности. Осмотрелся вокруг…и заметил Икрама сидящего у костра, прикармливающего кусками мяса, оголодавшего Анмара. Направился к нему и махнул рукой, когда тот в почтении встал и склонил голову. Но тот даже не пошевелился, продолжая смотреть себе под ноги и Аднан остановился напротив старика, понимая, что тот чувствует за собой какую-то вину.

— Она здесь, мой господин…ваше право наказать меня и даже казнить…мне не хватало рук. Она не наша. Вызвалась помогать, и я позволил.


Начал опускаться на колени, но Аднан удержал его за плечо.

— Что значит вызвалась помогать?

— Пришла ко мне и попросила ухаживать за ранеными, а мы с Казимом не справлялись. Она провела здесь целый день… и я думал вы проспите до утра.

— Где она?

Очень тихо, но старик в эту же секунду зашептал молитву и сложил вместе обе руки.

— Я сейчас отведу…она спит. Устала. Много раненых, много операций. О, мой Господин, я так виноват. Велите меня наказать.

Идет впереди Аднана, который все еще держится за грудь и следует за знахарем, не веря своим ушам. Разве девчонка не говорила, что боится крови и боли? И как посмела вызваться помогать без его ведома? Касаться других мужчин и видеть их голые тела! Но вместе с этим снова поднялась эта необъятная волна восхищения, она захлестывала и топила собой все иные эмоции. А когда увидел Альшиту спящую на подстилке вместе с маленькой осиротевшей Аминой, волна расплескалась внутри огненной магмой…Знахарь поспешил ретироваться, продолжая кланяться и отступать спиной назад. А ибн Кадир некоторое время смотрел на спящую девушку и девочку рядом с ней. У обеих на щеках следы от слез, грязные разводы и пятна крови.

Подул ветер и Аднан наклонился, чтобы накрыть обеих одеялом, затем развернулся и пошел к костру Икрама, опустился рядом с ним на песок и усталым голосом сказал:

— У меня разошлись швы. Подлатай меня. Сегодня ты не умрешь…но ты отвечаешь за нее головой. Завтра я найду тебе помощника, а ее приведешь обратно в мою хижину.





ГЛАВА 20




Она не пришла утром. Да, он ждал, что строптивый старик приведет девчонку, но этого не случилось и ибн Кадир начал чувствовать, как внутри просыпается волна ярости, она бурлит и колышется, набирая обороты и увеличивая амплитуду. Слишком много себе позволяет его строптивая игрушка. Слишком выходит у него из-под контроля так же, как и его эмоции к ней, которые то злят, то дух от них захватывает как когда-то с матерью на аттракционах, куда отец разрешил им поехать один единственный раз незадолго до ее гибели. Именно тогда, глядя сверху вниз на улыбающееся лицо матери, на то как она прикрывает от солнца свои зеленые глаза и смотрит на него с нескрываемым обожанием и он, гордый собственной смелостью, несется навстречу ветру и не кричит…нет, он счастлив испытывать адский страх и не дать ему отразиться на лице, потому что он граничит с невыносимым восторгом.

То же самое Аднан чувствовал к Альшите. Страх быть зависимым от нее и бешеный восторг от собственных эмоций после которых казалось, что и не жил он раньше никогда. Все пресное по сравнению с этим ураганом, все какое-то…ни о чем.

Поднялся с постели, все еще ощущая слабость во всем теле и легкую дрожь в коленях. Но отлеживаться в хижине не хотелось. К ней хотелось рвануть и привести ведьму упрямую насильно, а знахарю пару плетей всыпать, чтоб не своевольничал. Солнце уже скатывалось с небосклона вниз и не так беспощадно жгло все живое вокруг. Иногда ему казалось, что это место и в самом деле самый настоящий ад. Пекло, в котором отец приговорил своего бастарда корчится до самой смерти без права претендовать на что-то иное. Но он бы никогда в жизни не показал, что недоволен. Хотя отец именного этого и добивался — сломать строптивого младшего сына и заставить жить так, как хочет сам Кадир по его правилам и под его дудку. Ждал когда тот сам взмолится забрать его из пустыни и попросит прощения за своевольный отъезд.

Но Аднан скорее сдохнет в песках, чем проявит слабость и сбежит с долины смерти. Пусть теперь пекло и станет его домом навечно. После перехвата оружия у Асада поедет ненадолго в Каир, как того требует отец и грядущие семейные торжества с религиозными праздниками, а потом снова сюда в пекло…только последнее время грудь не давило тоской и от мысли, что с ним будет Альшита дышалось намного легче, так словно рядом с ней он обретал какую-то странную свободу, которой у него раньше не было. Она возрождала ту часть его, которая казалось была погребена вместе с его далеким прошлым. Даже в пекле рядом с ней его обдавало прохладой.

Привычно ступая босыми ступнями по раскаленному песку, Аднан приближался к лазарету. Издалека виднелась сгорбленная фигура Икрама, расхаживающего между ранеными и Казима, сидящего у деревянной балки и вырезающего что-то из дощечки. Альшиту не было видно рядом с ними и он, вначале решительно направился к знахарю, а потом услышал смех. Два голоса детский и женский. Один из них он узнал совершенно безошибочно, а второй скорей всего принадлежал нелюдимый маленькой сиротке Амине у которой из родни осталась лишь двоюродная тетка. Мать погибла около полугода назад, ее разорвали кайоты, когда она пошла к дальнему колодцу без провожатых. Отца убили люди Асада еще два года назад и малышка жила вместе со старшей сестрой Джумой…но и она умерла. По всем правилам малышку должна была взять к себе Гульшат и так оно и будет. Пошел на голоса и замер…они играли с Анмаром. Само по себе это зрелище совершенно обескураживало огромный, как тигр пес носился за палкой, которую Альшита бросала девочке, а та швыряла ее как можно дальше и Анмар, свесив язык на бок, как обычная домашняя псина несся за палкой, чтобы притащить ее Альшите и сидеть, преданно выжидая, кому та ее бросит Амине или ему. Когда пес гнался за Аминой та верещала и пряталась за девушку. Ничего подобного Аднан раньше здесь не видел или не хотел видеть и это не имело значения. Но сейчас эта картина его заворожила и перед глазами появилась совсем иная — мать самого Аднана, играющая с ним в мяч во дворе их дома. Он словно наяву увидел, как она смеется, как развеваются ее волосы и даже почувствовал, как пахнет ее кожа. Они пахли иначе…русские женщины. Не лучше и не хуже своих, но совершенно иначе. Это был какой-то нежный аромат ванили и молока. Последний раз он вдыхал его ребенком и совсем недавно почувствовал, что кожа Альшиты пахнет именно так.

Вздрогнул и снова перевел взгляд на нее — голова непокрыта и волосы сверкают на солнце, как снег на вершинах гор, переливаются и крутыми локонами хлещут ее по лицу и спине. Она бегает по песку, прихватив джалабею до самых колен и белые стройные икры манят сумасшедший взгляд бедуина. Ему до дрожи в пальцах хочется сжать ее лодыжки, разводя эти ноги в стороны и устраиваясь между ними, прежде чем наполнит ее собой. И ее смех…он не просто завораживает он заставляет оцепенеть он оказывается давно не слышал настоящего искреннего смеха и ни разу не слышал его от нее. Ее лицо совершенно преображалось, когда она смеялась и ему вдруг как-то совершенно одержимо захотелось оказаться посреди этого веселья. Первым его заметил Анмар. Он остановился на месте и повел ушами, а затем бросился к хозяину. Амина в ту же секунду перестала смеяться и побежала к Альшите, прячась у нее за спиной. Сама же своенравная девчонка застыла на месте. Улыбка пропала с ее лица и она настороженно смотрела на ибн Кадира. Настороженно, но без страха…и, черт бы ее побрал, без покорности.

— Иди ко мне, Альшита, а ты, Амина, ступай к Гульшат.

Девочка хотела было бежать к деревне, но Альшита схватила ее за руку и никуда не пустила, стиснула маленькие смуглые пальчики своими. Аднан нахмурил брови чувствуя, как наливаются кровью глаза. Не только смеет ослушаться сама, но учит этому других. Наглая рабыня повела Амину за собой к Аднану. А он…он вместо того, чтобы взяться за плеть, невольно залюбовался тем, как утопают ее ступни в песке, как колышется под тонкой белой джалабеей грудь и белые волосы опутывают ей плечи. Они сводили его с ума. Эти белые волосы. Альшита приблизилась к нему и тихо спросила.

— Тебе уже лучше?

Но он даже не посмотрел на нее, а рявкнул Амине, которая осмелилась ослушаться сына своего шейха.

— Быстро пошла к Гульшат и чтоб я не видел тебя здесь больше!

— Нет! Она никуда не пойдет!

От этой наглости мгновенно вспыхнул огонь перед глазами, и он стиснул руки в кулаки.

— Я прикажу тебя выпороть до костей! Еще одно слово, Альшита!

— Она ее бьет. Тетка Гульшат бьет девочку и старшую сестру ее била. А еще ее сын трогает Амину…везде трогает. — она говорила это по-русски, но он не сразу это заметил, — А ей всего лишь девять, Аднан! Девять! На ней следы от побоев, и она никогда не спит по ночам. Я не пущу ее к старой ведьме. Можешь бить меня до костей, до мяса и вообще убить.

Ибн Кадир повернулся к ребенку и присел на корточки, а Альшита протянула руку девочки и задрала край рукава — на тоненьком запястье отчетливо виднелись следы чьих-то пальцев. Он нахмурился и с трудом сдержался, чтобы не рвануть к хижине Заира…Но пока деревня не вынесла это на всеобщий суд он не должен вмешиваться в семейные дела и порядки в деревне.

— Амина сосватана Заиру еще в младенчестве и едва ей исполнится двенадцать ее отдадут за него. Я лично прослежу за этим. А ты не вмешивайся туда, где с твоим менталитетом ни черта не понять. Как там говорят по-вашему не ходи со своим уставом в чужой монастырь?

— И что? — ее лицо исказилось как от боли, — И что это значит, что до двенадцати этот ублюдок будет трогать маленького ребенка? А двенадцать…это же совсем малышка …это…девочка. Ребенооок.

— По нашим законам половозрелая девушка способная к зачатию. И не мне енять эти правила. Здесь все не так, как в твоем мире.

— Это не законы…это педофилия! Я бы убила того, кто тронул бы мою сестру. Амина наложит на себя руки! Она не вернется туда так мне сказала. Это же адские издевательства! Они бьют ее, как провинившуюся зверушку. К животным так не относятся! А она всего лишь маленькая девочка, за которую теперь некому заступиться!

— Это не твое дело, как Гульшат воспитывает свою подопечную. Пусть скажет спасибо, что ее готовы кормить, поить и дать крышу над головой.

— Это чудовищно! Я не могу в это повнрить…неужели тебе все равно? Ты бы хотел, чтоб кто-то обижал твою сестру или дочь? Ты бы позволил? Ты ведь можешь ее не отдавать. Ты ведь все можешь. Они послушаются тебя. Пусть девочка останется хотя бы в лазарете. Не надолго…Пожалуйста, Аднан. Я умоляю тебя.

Так отчаянно просит, так смотрит с мольбой и с такой верой в огромных глазах цвета ночного неба и у него сердце сжимается под ребрами. Он хочет ей сказать, что брак с Заиром это самое лучшее, что ждет Амину. Семья Гульшат богата и имеет в Каире две усадьбы и свой бизнес. Только не может…потому что видит слезы в ее глазах и эту отчаянную уверенность, что он всесилен. И да, он всесилен. Да, он может. Особенно, если она вот так его просит. И прежде чем понял сам, произнес.

— Пусть останется возле тебя. Прислуживать. Пока я не приму иного решения!