Ты у меня одна (СИ)

— Нет, не крутая. Самая крутая. Таких больше нет. Она такая одна.
— Да. Оба вы такие… — ухмыльнулся Гера.
— Какие?
— Ну… типа, чё по муравьям топтаться? Вот слона завалить — это да-а… — Иван в ответ хмыкнул. — Завалили тебя слоняра? Завали-и-и-ли… — Гера хлопнул Шаурина по плечу.
Тот качнулся чуть назад и выдохнул:
— На лопатки. — Говорил, и все внутри отзывалось на эти слова. Хотя отголоски злых чувств еще бушевали. Поэтому в ближайшие дни с Алёной видеться не хотел. У него тоже свой лимит. Пять дней, чтобы до конца остыть.
_____
Выдержать перерыв Шаурину не удалось. На следующий день ему позвонил Игорь и сообщил, что Алёна попала в аварию. Эта новость повергла Ивана в шок. На мгновение у него отнялась речь, и он молча слушал друга, не в силах задать хоть какой-то вопрос. Хорошо, что Радченко обладал способностью ясно и лаконично выражаться.
Какого хрена… Надо позвонить Алёне, а он тупо смотрел на список контактов в телефоне, забыв, как это делается. Потом оторопь отпустила, и Ваня набрал ее номер.
Алёна ответила не сразу, а когда ответила, голос дрожал. Она пыталась взять себя в руки, но получалось плохо. Испугалась, наверное, сильно. Игорь сказал, что у нее легкое сотрясение мозга и ушиб плеча. Она повторила то же самое, добавив, что ей сделали рентген головы и плеча — все хорошо.
Хорошо… Как же… Не стал Шаурин выспрашивать по телефону подробности, пообещал приехать через час. Твою мать… Как назло, сегодня дел по горло. Но вырвался. Правда, приехал чуть позже, чем обещал. Забрал Алёну из больницы и привез к себе. Поразительно: она даже не сопротивлялась. Скорее всего, потому что все еще находилась в шоке. Он сам тоже не совсем отошел от потрясения.
Дома молчали. Шаурин слонялся по квартире, Алёна сидела на диване и в сотый раз перечитывала бумажки, которые ей дали врачи. На кухне возилась домработница, и Лейбе казалось: как только женщина уйдет, царившая безмятежность растает.
Так и случилось…
Алёна вышла из душа. Плечо болело, но не настолько, чтобы лишать себя удовольствия помыться. Шаурин ждал ее на кухне. Гремел шкафами, будто что-то искал. Есть не хотелось, но она села за стол.
— Тебе даже сотрясение не помогло поставить мозги на место, — не глядя на нее сказал он и в очередной раз хлопнул дверцей.
— В каком смысле? — Алёна скривилась. Ну что он там потерял? И так голова раскалывается, еще он громыхает на всю квартиру.
— В прямом, — хмуро сказал он. Потом вдруг развернулся, медленно поднял ладонь, и Алёна поняла, что надо затыкать уши. — Почему я, о том, что произошла авария, узнаю от Игоря, а не от тебя?! — начал орать он. — Почему? Нет, я понимаю, что ты тупишь, я даже к этому уже привык. Интрига у тебя такая! Но не надо тупить, когда вопрос касается, здоровья, жизни, безопасности! Не надо тупить, надо звонить мне! Я чувствую себя полным долбо*бом, выслушивая Игоря, и он чувствует себя так же, сообщая мне, что случилось с моей женщиной! Ты же не в беспамятстве! Слава богу…
— Стесняюсь напомнить, — немного ошарашенная от такой отповеди проговорила Алёна, — что у нас сейчас не все так ладно в отношениях, чтобы звонить непременно тебе. Я как бы… черт его знает… — пожала бы плечами, если бы не боль. А так сидела закаменев.
— Не беси меня, — рыкнул он сквозь зубы. — Какая разница, как у нас сейчас с тобой в отношениях! Какие у нас отношения!.. Будь там вообще! все! не ладно! Кому ты еще позвонишь?!
Ее губы тронула невесомая и совсем неуместная улыбка. Шаурин бушевал, злился. Он был вне себя. Но от его слов внутри стало так горячо, что боялась расплавиться. Словно сдерживаясь, обхватила себя за локти, но жгучая волна, поднимаясь откуда-то снизу, добралась до глаз — в них запекло.
— Ванечка, ты вернулся? — несмело спросила Лейба.
— Я никуда и не уходил. Я просто уезжал в командировку.
Алёна прикрыла дрожащие веки и долго молчала, не открывая глаз. Пыталась сдержать накатившие слезы.
Шаурин устало рухнул на стул и опустил голову на сложенные на столе руки, прижав горячий лоб к тыльной стороне ладоней.
Алёна потянулась к нему, тронула плечи. Зарылась пальцами в жесткие волосы на затылке.
— Я знаю, — прошептала она и рвано вздохнула, — ты орешь на меня, потому что сильно переживаешь. Ты беспокоишься, поэтому кричишь. Я тоже напугалась. Но все же хорошо… Ванюша прости меня, я была не права. Что-о? — протянула в ответ на его взгляд. Он сел прямо, скрестил руки на груди и посмотрел на нее так, будто она сказала какую-то несусветную чушь. — Ну, это же ты у нас Божество — умный-умный и всегда прав. А я — нет. И мне не нужны железобетонные факты, мне просто можно все объяснить по-человечески, и я пойму. Прости. Я была не права. Теперь, если у меня что-то случится, я буду звонить тебе — первому. Даже с того света буду тебе звонить.
Наверное, последнее было сказано зря – взгляд Шаурина потемнел.
Переживал? Беспокоился? Да у него сердце остановилось, когда Игорь рассказал об аварии. Оно точно остановилось, а потом забилось так, что в груди стало больно. Это ни хрена не беспокойство. Кажется, он сегодня умер и воскрес.
— И какого черта ты отказалась лечь в больницу? — строго спросил.
Когда приехал, Алёна уже написала отказ и ждала его в холле. Если бы успел раньше, то не позволил бы этого сделать. Пусть полежала бы пару суток, чтобы врачи понаблюдали. Ни за что бы не позволил ей уйти…
— Потому что у меня всего лишь легкое сотрясение и ушиб плеча. И потому что я не хочу лежать в больнице.
Он хмыкнул:
— Все коты придурки, кроме кошки Мурки.
Надо же! Даже в такой ситуации Шаурин не теряет чувства юмора. Оно у него тонкое, а иногда острое, как игла, — может больно уколоть.
Алёна засмеялась. Но ее смех быстро перешел в слезы.
— Что за ф-ф… фигня, — заикаясь, проговорила она и глуповато улыбнулась. Вытерла ладонью мокрое лицо.
Это был не тот плачь, что разрывает грудь, отнимая дыхание и силы. Эти слезы текли удивительно легко. Струились по щекам и, кажется, на вкус не были солеными.
Ваня поднялся, обошел стол и прижал Алёну к себе. Сначала не понял, что она плачет. Она держала руки у лица, и плечи ее чуть содрогались от смеха. Но она плакала, давилась смехом и плакала. От этого ему стало не по себе. Но, может, и к лучшему — пусть поплачет. Хотя те слезы как ножом по сердцу. Потому что там, в сердце, уже ничего не осталось лишнего, что могло бы защитить от этой боли – ни злости, ни обиды, ни ревности. Только страх, что мог свою Мурку потерять. Но какая же это защита?
Алёна, невзирая на боль в плече, крепко обхватила Ивана, наконец-то прижалась к нему, как давно хотела. Руки у него жесткие, и сам Ваня очень напряжен. Она чувствовала это, когда гладила его по спине. Слышала, как грохочет его сильное сердце. Но это самое уютное объятие. Самое нежное и теплое. И пусть Шаурин сейчас злой, неосторожный в словах и грубоватый. Но зато настоящий — без налета равнодушия и отточенности в каждом движении. Нервный и переживающий. Пусть он будет такой. Невозможный. Но любимый. Невозможно любимый.
— Ванечка, ты меня простил?
— За что?
— Ну… за ту глупость…
— Не помню я никакой глупости. Ты сначала натвори что-нибудь, а потом я буду решать: прощать тебя или нет.
— Я соскучилась. — «Соскучилась» - какое-то совсем неправильное слово, но другого Алёна подобрать не смогла. — Это ужасно, когда тебя нет рядом. Это очень неудобно.
— Неудобнее, чем когда я рядом?
— Гораздо.
Он тихо говорил. Она тихо отвечала. И слушала его, закрыв глаза. Но знала, точно видела, как на его мягких губах появляется легкая улыбка, по обыкновению, неприлично обаятельная.
— Хочу шампанского, — очень неожиданно сказала она.
— Какое тебе шампанское? У тебя сотрясение.
— Обычное. Хочу.
— Нельзя. Я точно знаю, что алкоголь противопоказан при сотрясении.