Избранные эссе
В таком рассуждении все подлежит опровержению.
Верно, что монах — это один, инок — иной. Но это верно только в смысле их внутренней установки, в смысле отъединенности от поисков «своего» в мире. Но подлинное одиночество, сопрягаемое и с внешним одиночеством, во все века существования монашества было уделом самого незначительного числа монахов. Общежительные монастыри никогда не были местом уединенной созерцательной жизни, а скорее растили братскую любовь на основании совместной молитвы и совместного труда, совместных трапез и совместного подвита. И особенно уж наши русские монастыри всегда неизбежно организовывали не только духовную жизнь своих уединенных насельников, но организовывали хозяйственную и культурную жизнь всей общины, всего монашеского коллектива. Они не только предавались созерцанию и молитвам, — они сеяли, косили, ловили рыбу, училидетей, колонизовали окраины, были религиозными, культурными, экономическими центрами.
Правда, за последние столетия они в большой степени утратили такое значение, — и это от того, что вообще в течение последних столетий вся Церковь утратила свое первенствующее значение.
Таквот, при сознаниинашей безмерной ответственностив церковных делах, речьне может идти только о том, чтобы у нас вообщебыло монашество. Этого недостаточно: наше монашество должно поставить перед собою задачу занять такое же организующее место в нашей жизни, какое ему принадлежало в отдаленные времена. Задачу надо ставить во весь рост и не смущаться ее размерами.
Посмотрим, что происходит сейчас фактически. Постригаются в монахи. Постригаясь, совершенно искренне думают чуть ли не об отшельничестве. Вслед за пострижением рукополагаются и вскоре оказываются на приходах, во всей гуще жизни, активными священниками. Так жизнь предъявляет свой запрос монашеству.
Вопрос не исчерпывается, конечно, своеобразным поглощением монашества приходами. Мы стоим накануне новых чисто монашеских форм его существования. И эти формы должны организовывать самые разнообразные жизненные потребности.
Мне хотелось бы привести один из возможных проектов такой организации. Представим себе большое женское трудовое общежитие. Со стороны экономической это означало бы организацию жизни по принципу трудовой коммуны, с возможностью максимально дешевого существования для каждого члена такого начинания. При этом деле должны существовать большие мастерские, берущие на себя выполнение самых разнообразных дешевых работ. Дешевизна общежительного быта давала бы возможность не тратить всего дня на заработок, а оправдывать свое существование четырьмя–пятью часами труда. Остальное время можно было бы проводить — для одних — в учение. При пяти часах труда их вполне можно сочетать даже с высшей школой, обеспечивая себе самим стипендию, необходимую для этого. Другие, имеющие склонность к настоящей монашеской жизни, могли бы и ее организовать на основе такого общежительного дела. А кроме того постепенно к нему можно было бы приспособить и практические миссионерские курсы, — в дальнейшем, может–быть, и миссионерское дешевое издательство, обслуживаемое собственной типографией с собственными наборщицами.
Таким путем можно былобы создать центр нового активного монашества, центр, концентрирующий в себе подлинное духовное ядро, удовлетворяющий большой потребности, которая несомненно существует. Это ядро несло бы на своих плечах большие творческие задачи активного православия и организовывало бы около себя не только духовную, но и экономическую и бытовую жизнь значительного числа людей, находящихся сейчас в той или иной степени распыления.
Что против этого можно возразить? Разве только то, что наряду с нашими планетарными теориями задача эта не планетарного размаха. Но для того, чтобы планетарные теории хоть что‑либо значили, их необходимо укоренять в самой будничной конкретности. Мы обычно очень хорошо знаем, что мы делаем сегодня и что мы будем делать послезавтра. Провал только относительно планов на завтрашний день. Все написанное и есть попытка восполнить этот пробел.
Монахиня Мария (Скобцова).
Журнал"Новый Град"№5
Есть ли в поле жив человек?
Источник - http://agios.org.ua
Еженедельник «Дни» под редакцией А. Ф. Керенского, Париж
Думаю, что молодежь, живущая в России, не знает, с каким обостренным вниманием мы следим за ней и как спорим о ее духовном облике.
Собственно, споры эти сводятся к двум основным точкам зрения. Одни утверждают, что в России сейчас настолько сильно утомление от революционных годов и так давит не только аппарат власти, но и казенное мировоззрение правящей коммунистической партии, что никому — и в том числе молодежи — в голову не приходит думать над какими‑либо вопросами идеологического характера, — не на то время уходит. Идеология, мол, не может справиться ни с надвигающимся голодом, ни с нелепостью большевистской хозяйственной политики, ни с произволом отдельных представителей власти. Далее, — говорят люди, придерживающиеся этой точки зрения, — русская молодежь настолько американизировалась, что ее могут интересовать лишь вопросы, имеющие практическое значение. И на этом основании все ее недовольство властью выливается в недовольство оппозиции, критикующей отдельные правительственные мероприятия. Кроме того, война, революция, гражданская война настолько понизили образовательный уровень молодежи, что она не в силах одолеть мало–мальски серьезный вопрос, связанный не только со злободневностью.
И надо сказать, что такой взгляд может казаться очень трезвым и убедительным: действительно, какая уж идеология, если с детства долбили катехизис политграмоты и слушали внушения о непогрешимости ленинской миросозерцательной аракчеевщины. Да и по существу, — просматривая отчеты комсомольского съезда, читая сборник «Комсомольский быт» и другие советские книги, разговаривая с людьми, приезжающими из России, — выносишь довольно точное впечатление: большинство приспособилось, большинство забыло, что такое свобода, большинство очень трезво учитывает свои практические возможности и против коммунистического рожна не попрет. Общее впечатление от всех вестей, доходящих из России, — это впечатление глубокого упадка, охватившего души. Ни живого слова, ни живой мысли не видишь. Творчества нет. Нет ни одной мечты, так или иначе выводящей людей из повседневных будней. Наступают беспросветные постреволюционные сумерки, самая предельная идейная контрреволюция, мыслящая лишь по обязательному марксову трафарету, высушивающая всякий порыв.
Но есть и другая точка зрения. В самом деле — очень трудно допустить, чтобы страна Достоевского и Блока, страна самой крылатой и огненной мечты, вдруг вся, без исключения, снизилась до бухаринского миропонимания. За коростой официальных отчетов и официальных исповеданий, под прессом Советской цензуры должно быть какое‑то живое, подлинно революционное ядро молодежи — пусть меньшинство ее, — до которой доходят иные голоса:
Был краткий период, когда каждая мысль сверялась с «заветами Ильича». Непогрешимый коран давил правоверных.
Ну, а жизнь‑то шла? А запросы пытливого человеческого ума не могли быть удовлетворены этими заветами? Как вогнать свободную мысль в рамки корана? Да еще какого? Плоского и поверхностного ленинского корана?..
И эти чисто теоретические рассуждения находят подтверждение при чтении советских книг.
Правда, опыты большевиков и плоские бухаринские толкования плоской ленинской мысли наводнили Россию непроглядной скукой, которой переполнена каждая строчка, доходящая к нам оттуда. Скучный быт, новое и торжествующее мещанство, всем надоевшие слова, обескровленные, лишенные всякого смысла и силы.
И зачастую молодежь обращается к «старшим товарищам» — Бухариным, Смидовичам. Как строить жизнь? Как применить свои силы? Где искать правду?..
И в ответ «старшие товарищи» тоскливо бубнят: нет малых дел, занимайтесь физкультурой, чистите зубы, обтирайтесь ежедневно до пояса холодной водой: