Не тихий Тихий океан

Несколько таких же станций можно было, по его мнению, разместить и на дозорных судах. Поскольку получаемые армией в течение войны аппараты почти все были судового типа фирмы Маркони, трудностей с этим возникнуть не должно было. Там можно даже отказаться от хрупкого бензодинамо, используя корабельную электросеть. Получалось дешево и сердито.
Штабом проект приняли безоговорочно. В Петербург немедленно отправили запрос на дополнительные поставки радиоаппаратуры, имея в виду и перспективную прокладку радиолинии вдоль всей Курильской гряды до Камчатки, а может, и далее. Это позволило бы быстро и радикально решить вопрос контроля за промысловыми районами у всего нашего дальневосточного побережья [21].
Вполне предсказуемо ответственным за реализацию своих идей назначили именно Андреева, снабдив его весомыми бумагами от наместника. Тот, несмотря на возраст, за дело взялся рьяно и, в свою очередь, предложил, не дожидаясь подвоза из Европы заказанных станций, позаимствовать хотя бы часть у Штакельберга, что прошло без возражений. Для ускорения дела он лично выехал в Харбин, где квартировала 3-я Восточно-Сибирская телеграфная рота, так и не добравшаяся до фронта. Спустя две недели особым литерным генерал уже прибыл во Владивосток с ценным грузом и обученными людьми, да вдобавок имея детально проработанный план на руках.
Такая обстоятельность и распорядительность приятно удивили уже изрядно замотавшегося великого князя Михаила. Дел у него было невпроворот, хоть теперь часть из них и взял на себя прибывший из столицы принц королевства Сиам Чакрабон, с недавних пор ставший личным порученцем наместника.
Этот приятный молодой человек был вторым и самым любимым сыном короля Чулалонгкорна. В Санкт-Петербург он прибыл по личному приглашению Николая II еще в 1898 году. До этого учился в Англии и немного говорил по-русски. В России принц закончил императорский Пажеский корпус, получив блестящее военное образование, в 1901 году начал службу в гусарском полку. Светской жизни он не чурался, но меру и приличия понимал хорошо.
Еще до начала войны на одном из раутов он встретился с дворянкой Екатериной Десницкой, судя по всему, глубоко запавшей в его смуглую азиатскую душу. Настолько, что, прочитав в газетах о зверствах японцев на Сахалине, он рванул вслед за ней на Дальний Восток, куда Екатерина уехала ранее сестрой милосердия [22].
Хоть и других помощников, толковых и не очень, становилось все больше, немалую часть приходилось буквально проталкивать самому великому князю. Статус обязывал. Вот и распределение журналистского поголовья после личной встречи с ними тоже невольно оказалось в его обязанностях.
Самых матерых иностранцев, учитывая их личные пожелания, но в первую очередь соображения целесообразности, закрепили за гвардейскими полками. Рассуждали при этом так: раз уж желательнее всего именно им присутствовать с самого начала на переговорах, охранять первое лицо императорской фамилии на которых предстоит, естественно, гвардии, при гвардии им и быть. Вопрос комфорта при этом тоже решался сам собой.
Менее притязательных немца и француза определили на вспомогательное направление к Небогатову. А троим отобранным отечественным представителям пишущей братии предоставили право определиться самим, чтоб не на кого было потом обижаться. Каждый из них прекрасно понимал, что пытаться угадать, откуда выплывет более перспективный материал, не стоило и начинать. Тут уж кому как повезет. К тому же приоритеты в творчестве у них были разные.
К примеру, прибывший из столицы еще в июне Михаил Матвеевич Стасюлевич являлся редактором либерального литературно-художественного журнала «Вестник Европы» и приехал, заинтересовавшись резким скачком грамотности в матросской среде на Второй эскадре. Он вообще вопросу продвижения грамоты в массы уделял большое внимание. А уж в столь необычном разрезе, так сказать… Вот и не удержался. А тут еще и такая тема подвернулась!
 
Другой гость из центральных губерний, начинающий поэт и писатель Иван Бунин, пустился в дальнее путешествие в поисках вдохновения и заработка. Хоть в данный момент он и сотрудничал довольно плодотворно с издательством «Знание», особой популярности и достатка пока не достиг. При этом писал быстро и гладко. А на подъем был легок и до новых впечатлений жаден. К тому же, несмотря на несколько излишнюю нервозность, ни в чем предосудительном до сих пор замечен не был. Так что в предстоящем деле пришелся, так сказать, ко двору.
Третий участник – Матвеев Николай Петрович – был из местных, владивостокских писателей и издателей одновременно. Фигурой в городе он являлся достаточно известной. Начинал с мастерового в литейном цехе на механическом заводе. Смолоду печатался в старейшей газете «Владивосток», а в прошлом году выпустил у Сытина книгу «Уссурийские рассказы». Сейчас работал над своим научно-популярным журналом, единственным в Сибири и на Дальнем Востоке, планируя выпустить его первый номер в конце года.
Родившись и проведя все детство в Японии (в Хакотдате и окрестностях) среди японцев, он любил Страну восходящего солнца, прекрасно знал язык и культуру, а потому просто не мог не поехать. Сведения, что состоял на учете в жандармском управлении Владивостока как сторонник социал-демократических идей фактами подтверждены не были, поэтому знание языка и прочие достоинства перевесили подозрения в политической неблагонадежности.
Всех троих еще раз тщательно проверили и официально утвердили только после беседы с новым наместником. С каждым он говорил отдельно. Правда, по причине хронической нехватки времени, неизменно в дороге, при переездах с объекта на объект или с отряда на отряд. Тем не менее собеседники оценили. Кстати говоря, эти переговоры стали для Михаила Александровича чуть ли не самыми приятными минутами за долгие недели перед выходом в море.
Сам же Михаил, составив свое мнение, выкроил полчаса, чтобы перед началом рискованного мероприятия навестить Рожественского. Тот шел на поправку, но его все еще мучили нестерпимые головные боли. Доктора говорили, что это нормально и должно вскоре пройти. Для облегчения самочувствия давали какие-то порошки. Что в них было, морфин или кокаин, им виднее, но порою от них он бывал немного не в себе. Видимо, в такой день и попал к нему великий князь.
Было раннее ненастное утро воскресенья. С залива тянуло промозглым сырым ветром. Но в палате ничего этого не ощущалось. Сухое тепло шло от хорошо протопленной печи, а дождь и ветер остались за высокими окнами. Выглядел Рожественский неважно. Какой-то угрюмый, бледный. Полулежа в постели, он вглядывался в хмарь за стеклом. Визитеру обрадовался, пошутив, что тут словно уже под арестом. Некоторое замешательство Михаила, вызванное этим своим сравнением, не заметил, указав на диван рядом, явно готовясь слушать и предложив не терять времени.
Сначала все было нормально. Выспросил о ходе подготовки к походу, одобрил, особенно затею с журналистами. Но, к удивлению Михаила, из всех троих кандидатов-соотечественников знакомой ему показалась только фамилия Бунина, совсем еще молодого и далеко не настолько популярного, чтобы о нем мог слышать морской офицер.
Неизвестность Стасюлевича можно было объяснить тем фактом, что сей господин прибыл из Петербурга уже после ранения Зиновия Петровича, а раньше они точно нигде не пересекались. Однако Матвеева бывший наместник точно должен был знать, как известного местного краеведа. При организации обороны Приморья штаб активно сотрудничал с организованной им в июне геолого-этнографической группой. Но теперь Рожественский, услышав эту фамилию, только одобряюще кивнул, совершенно без эмоций, словно впервые об этом слышал.
Зато про Бунина сразу что-то начал рассказывать. Причем говорил так, словно был знаком не только с его творчеством. Даже обронил пару фраз про него самого, в том числе про характер, пояснив, что это из-за папаши-выпивохи. Со временем пройдет.