Шаг до падения (СИ)

 — Этот нищеброд ничего полезного тебе дать не сможет, — цедит отец, и его лицо становится таким красным от гнева, что мне хочется все бросить и бежать до тех пор, пока ноги не подогнуться и больше не останется сил. — Однажды ты станешь главой компании, которую создал я. — Он бьёт себя кулаком в грудь. — И мне становится страшно, что кто-то вроде тебя, — он с отвращением махает рукой в мою сторону, — угробит дело всей моей жизни. Твоя нерадивая мать так и не смогла дать мне наследника, которому я мог бы довериться, не боясь, что он все разрушит.
 Я стискиваю зубы и невольно сжимаю кулаки — сам я давно привык к оскорблениям отца, но никогда не привыкну к тому, как он порой отзывается о маме. Иногда, когда он унижает ее, мне хочется наброситься на него и бить его головой об пол до тех пор, пока он не заткнется.
Но я знаю, что не могу сделать этого. И не потому, что он мой отец. Наши силы не равны — отец занимается боксом и в два счета меня скрутит. Но однажды...
Этим «однажды» я все время себя успокаиваю.
 — Дядя Питер многому учит меня, — отваживаюсь возразить отцу, вскинув подбородок.
Зря я это. Понимаю тут же, что совершил ошибку. Глаза Престона сужаются до состояния щелочек, и когда он вновь заговаривает, слова с шипением проскальзывают сквозь надменно сжатые губы.
 — Учит? Чему же, Джейсон?
Собственное имя из уст отца как звонкая оплеуха — в нем все его разочарование, недовольство, презрение. Я всегда знал, что не достоин носить фамилию Рид — ведь мне вдалбливали это едва ли не с тех пор, как я научился ходить. Не достоин быть сыном Престона Рида, не достоин благ, которые имеет моя семья. Не заслуживаю, потому что не умею ценить.
Каждый мой шаг, каждый вздох вызывали недовольство в родителе. Видимо сам факт моего рождения был ошибкой.
 — Он рассказывает мне о машинах, — не выдержав прессующего взгляда со временем побледневших голубых глаз, я потупился, внутренне кипя из-за гадкого, скребущего чувства, что собственный отец загнал меня в угол и наслаждается, наблюдая, как я корчусь, пытаясь вырваться. — Показывает, как что устроено внутри, — продолжаю едва слышно, а внутренний голос вопит, чтобы я заткнулся. Просто заткнулся.
 — Что ты мямлишь! — рявкает отец, хлопнув ладонью по столу, и я непроизвольно вздрагиваю всем телом.
 — О машинах, говоришь, рассказывает тебе? — уже спокойней — но я знаю, что это ложное — переспрашивает он. Тянет время, путает меня, только для того, чтобы продлить мучение.
Напряжение охватывает все мышцы тела, почти достигая пика. Каждую клеточку будто заковывает в лед. Я смотрю на свои руки — сжатые пальцы стали почти белыми — кровь, жизнь покинула их.
 — И что же ты собираешься делать с этой информацией? — Отец опирается о кухонную стойку и скрещивает руки на широкой груди.
Устроился поудобней, приготовившись к своему любимому развлечению.
 — Мне нравятся машины, — глядя себе под ноги, негромко, но твердо отвечаю ему. Знаю, что если промолчу, будет еще хуже. Думаю, не стоит посвящать отца в то, что однажды я хочу связать свою жизнь с автомобилями. Мне и правда приносит удовольствие возиться в мастерской, наблюдать, как дядя Питер разбирает внутренности по деталям, приводит их в порядок, если требуется — заменяет, а потом вновь собирает, словно давая машине вторую жизнь.
Есть в этом какой-то чарующий, определенный порядок, который успокаивает меня.
 — Отлично — нравятся машины, так иди и смотри на них! Для этого не обязательно копаться в них, как в каком-то дерьме!
Отец с силой хватает мою правую руку и вздергивает вверх, кривясь при виде мазута на моих ногтях.
 — Прекрати! — Не выдерживая, я дергаю рукой и, не ожидая сопротивления, он отпускает меня.
Глаза отца неверяще таращатся на меня — мои сейчас такие же — ни он, ни я не ожидал, что я стану кричать на него.
 — Ты только что повысил свой голос на меня, щенок?! — с тихой угрозой цедит он. С его губ разве что слюна от бешенства не капает.
Сердце падает на пол — я почти слышу этот противный, шмякающий звук.
 — Нет, сэр, — выдавливаю из себя каким-то чудом, но уже поздно. Я вижу мутную пелену на его глазах — в них такая жажда наказать, приструнить, задавить за непослушание, за порыв воспротивится, что пока он не сделает этого, не успокоиться.
 — Следуй за мной, Джейсон, — с протяжным шипением велит отец, потом разворачивается и больше не оборачиваясь, направляется туда, куда я бы не за какие блага в мире не хотел возвращаться.
На слабеющих ногах, опустив голову, плетусь за ним в личный спортзал Престона Рида. Для большинства людей нет ничего страшного и опасного в обычном спортзале, но не для меня. Именно здесь отец так любит преподносить мне свои «уроки».
 — Надевай!
Он бросает мне боксерские перчатки, не сводя поверхностного, победного взгляда с моего бледного лица, пока надевает свою пару.
Вес моего отца составляет девяносто один килограмм, он двадцать лет занимается боксом и достиг хороших успехов в нем.
У меня нет шанса. Я знаю это, он знает это, но пощады мне ждать не стоит. На ринге я для него противник и обращение соответствующее. Даже при том, что мы в очень разных весовых и возрастных категориях.
 — Ну же, умник, покажи, чего ты стоишь, — глумится он, разогреваясь. Пружинит по импровизированному рингу, рассекая воздух руками, а мои внутренности тем временем холодеют — сейчас будет больно. Я слишком хорошо знаю это.
 — Давай же, бей, — подначивает отец, сверкая злорадным блеском глаз. Он всегда разрешает мне бить первым — обманная тактика. Мой удар едва ли причинит ему существенного повреждения, тогда как...
 — Я не хочу, — стиснув зубы, заявляю я, исподлобья глядя на него. Мои руки в боксерских перчатках висят вдоль туловища — ни за что не поддамся ему. Пусть даже отлупит меня до потери сознания.
 — Что ты только что сказал? — Отец наклоняет голову набок, словно ослышавшись.
 — Я не хочу драться с тобой! — громче повторяю я, зная, что мне в любом случае несдобровать.
 — Слабак! — отец сплёвывает себе под ноги, а потом, потеряв терпение, сражает меня таким сильным апперкотом, что вмиг вышибает из меня весь дух. Я падаю на пол как подкошенный, больно приложившись левой стороной лица. Зажмурившись, лежу, подогнув колени, до крови прикусив губу, только бы не заплакать.
 — Ну что, не научил тебя твой дядя Питер мужиком быть, а? — рявкает он, склоняя ко мне свое рассвирепевшее лицо. — Ты ничто, Джейсон! Мелкий, бесполезный паразит! И если ты не начнешь думать, — он тычет рукой в перчатке в свою голову, — то так и останешься никчемным неудачником. А теперь прекрати хныкать как сопливая девчонка и поднимай свою задницу!
Хныкать? Разве я хныкал? А ведь так старался и звука не издать, чтобы еще больше не злить его.
Вся левая сторона моего тела болит, лицо горит огнем и пульсирует — наверняка опухнет. А через секунду понимаю, что моя левая бровь рассечена — из раны струится ручеек теплой, липкой крови, заливая глаз. Я моргаю, поднимаю руку и рукавом рубашки пытаюсь вытереть кровь, но делаю только хуже.
 — Дерись, дерись, мать твою! — кричит отец, и одним глазом я вижу летящие брызги слюны из его рта. Вены на его шеи вздулись, став похожими на синие, толстые трубки. Я представляю, как эти трубки лопаются, и артериальная кровь хлещет во все стороны, заливая собой все вокруг.
Если она окажется черного цвета, я ничуть не удивлюсь.
 — Давай еще, расплачься, как девчонка! — Его лицо искажается, будто он почувствовал тошнотворный, отвратительный запах гниющих отходов.
Боль горячим потоком планомерно разливается по телу, наполняя каждую молекулу. Я не заплачу. И не потому, что не хочу дать ему лишний повод унизить меня. Я не стану плакать, потому что я зол — нет, я в ярости. На своего отца, на свою слабость перед ним, на неспособность стать лучше, быть таким, чтобы мной можно было гордиться.
Я неудачник. И я не хочу быть им. Я должен. Должен перестать быть слабаком и жалким слюнтяем.