Кошки-мышки (сборник)

Мистер Карпентер: Он лежит на столе прямо перед вами, Макферсон.
Лейтенант Макферсон: Вы знали, что у Лоры есть дробовик?
Мистер Карпентер: Я сам дал его Лоре. Лора часто оставалась в загородном доме одна. На дробовике инициалы моей матери – Дилайлы Шелби Карпентер.
Лейтенант Макферсон: И потому вы взяли машину миссис Тредуэлл и поехали в Уилтон?
Мистер Карпентер: Да. Но ваш человек следовал за мной на такси, и я не решился зайти в дом. Постоял немного в саду, борясь с нахлынувшими чувствами: все вспоминал, как много значил для нас этот маленький коттедж с садом. Так что когда я вернулся в город и встретил вас у миссис Тредуэлл, то в моих словах о сентиментальном путешествии была доля правды. Позже вы попросили меня подняться в квартиру Лоры. Предполагалось, что я удивлюсь, обнаружив Лору живой и невредимой, а раз уж вы намеревались наблюдать за мной, я решил вести себя в соответствии с вашими ожиданиями. Надеялся, что еще смогу спасти положение.
Лейтенант Макферсон: Но после того, как я ушел, вы переговорили с Лорой. Рассказали ей о своих подозрениях.
Мистер Карпентер: Мисс Хант ни в чем не созналась.
Мистер Солсбери: Лейтенант Макферсон, мой клиент приложил немало усилий и к тому же рисковал собственной безопасностью ради спасения другого лица. Он не обязан отвечать на вопросы, которые могут привести к тому, что это лицо обвинят в совершении преступления.
Лейтенант Макферсон: Хорошо, с этим все ясно. Если понадобится, Карпентер, я с вами свяжусь. Не уезжайте из города.
Мистер Карпентер: Спасибо, что отнеслись ко мне с пониманием, Макферсон.
 
Часть IV
  
Глава 1
 
На прошлой неделе, собираясь замуж, я сожгла напоминание о своей жизни в девичестве и дала себе слово, что больше никогда не заведу дневник. Прошлой ночью, когда я вернулась домой и обнаружила у себя в квартире Марка Макферсона, который отнесся ко мне лучше любого из друзей, первой моей мыслью было: «Как же хорошо, что те постыдные страницы уничтожены!» Представляю, какой взбалмошной особой он бы меня счел, если бы прочитал мои записи! Я никогда не умела толком вести дневник и жить по принципу «ни дня без строчки», выставляя завтрак шестнадцатого числа таким же значимым событием, как влюбленность семнадцатого. Просто всякий раз, когда я отправляюсь в долгую поездку, или встречаю интересного человека, или берусь за новую работу, мне нужно провести несколько часов в размышлениях. Предположение, что я умная женщина, – выдумка чистой воды. Я воспринимаю абстрактные понятия только через эмоции, и прежде чем начать что-либо обдумывать, мне нужно увидеть описание этого факта на бумаге.
На работе, когда требуется спланировать рекламную кампанию пудры «Леди Лилит» или мыльных хлопьев «Джикс», я мыслю четко и последовательно. Я придумываю броские заголовки и дополняю их логичными, связными и убедительными доводами в пользу рекламируемого товара. Но когда я думаю о себе, мои мысли кружатся, словно карусель. Все лошадки, веселые и унылые, танцуют вокруг сияющей зеркальной оси, а исходящие от нее слепящие лучи и легкомысленная музыка не дают сосредоточиться. Я пытаюсь осмыслить все, что произошло за последние несколько дней, вспомнить факты, усадить их на лошадок и отправить их ровным строем, как я делаю с коммерческими аргументами для «Джикс» или «Леди Лилит». Факты не слушаются, кружат и танцуют под музыку, и я думаю только о человеке, который, услышав, как меня обвиняют в убийстве, обеспокоился тем, что я плохо сплю.
«Вам надо поспать», – сказал он. Как будто сон можно купить в магазине «Все по десять центов»! Он ненадолго ушел, а потом вернулся с пакетиком из аптеки Шварца. Принес для меня снотворное, но оставил только две таблетки – знал, что я сама не своя от тревоги и страха.
– Вы верите, что я убила Дайан? – снова спросила я.
– Неважно, что я думаю, – ответил он скрипучим голосом. – Не мое это дело, думать. Мне нужны факты и ничего, кроме фактов.
 
Шелби следил за нами. Сейчас он больше, чем когда бы то ни было, напоминал красивого кота, приготовившегося к прыжку.
– Осторожнее, Лора! Не доверяй ему! – предупредил меня он.
– Да, – подхватил Марк. – Я – полицейский, мне опасно доверять. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас.
Он говорил сквозь сжатые губы, почти не открывая рта.
– Вы собираетесь меня арестовать? – спросила я.
Шелби тут же напустил на себя вид главы семейства и защитника слабых женщин. Всего лишь красивая поза, ведь его смелость была не толще папиросной бумаги, внутри он трепетал от страха. Шелби щеголял выражениями вроде «незаконный арест» и «косвенные улики» и явно гордился знанием профессиональной лексики. Точно так же его распирает от гордости, когда выпадает возможность объяснить кому-либо правила фехтования или игры в триктрак. Однажды тетушка Сью сказала мне, что я скоро устану от ребенка ростом в шесть футов. Еще она сказала, что если женщину влечет к подобным мужчинам, ей нужно срочно родить. Я размышляла о словах тети Сью, пока Шелби говорил о косвенных уликах, а Марк расхаживал по комнате, разглядывая мои вещи, включая бейсбольный мяч с автографом, мексиканский поднос и полку с любимыми книгами.
– Она обратится к своему адвокату! – распинался Шелби. – Вот что она сделает!
Марк подошел ко мне.
– Лора, вы не должны выходить из квартиры.
– Хорошо.
– На улице дежурит его человек. Ты бы все равно никуда не ушла, – заметил Шелби. – Он установил за тобой слежку.
Марк ушел, не проронив ни слова, не попрощался и не сказал, что мне нужно поспать.
– Не нравится мне этот тип, – заявил Шелби, как только закрылась дверь. – Хитрец, каких мало.
– Ты это уже говорил.
– А ты, Лора, излишне доверчива. Слишком легко доверяешь людям.
Я стояла спиной к Шелби и глядела на полку с любимыми книгами.
– Он был очень добр ко мне и держался уважительно. Похоже, он хороший человек. Никогда не думала, что бывают такие сыщики.
Почувствовав, что Шелби протягивает ко мне руки, я отодвинулась. Он молчал. Даже не оборачиваясь, я знала, какое у него выражение лица.
Он взял со стола две таблетки, которые оставил Марк.
– Думаешь, стоит их принимать?
Я резко повернулась.
– Боже милостивый, неужели ты считаешь, что полицейский хочет меня отравить?
– Ему положено быть жестче. От таких людей ждешь грубости. Мне не нравится, что он пытается вести себя как джентльмен.
Я фыркнула.
– Ты просто ничего не замечаешь. Он хочет тебя очаровать, чтобы ты размякла и во всем созналась. Ему нужно твое признание, вот он и старается. Чертов прохвост!
Я села на диван и стала колотить кулаками подушку.
– Ненавижу это слово! Прохвост! Я тебя миллион раз просила его не употреблять!
– Совершенно обычное слово, – возразил Шелби.
– Устаревшее. Сейчас никто не называет людей прохвостами.
– Прохвост есть прохвост, и неважно, устарело слово или нет.
– Мне надоела твоя позиция джентльмена-южанина! Не строй из себя праведника! К черту твою галантность!
Я разрыдалась. Слезы побежали по щекам и закапали с подбородка. Мое золотистое платье промокло от слез.
– Дорогая, ты переволновалась, – сказал Шелби. – Этот чертов прохвост вел себя очень коварно, он попытался взять тебя измором.
– Я же просила не употреблять это слово! – воскликнула я.
– Слово как слово. Вполне обычное.
– Ты это уже говорил. Миллион раз повторял!
– Это слово есть в словарях. Взять хотя бы словарь Уэбстера.
– Как я устала!
Я вытерла глаза кулаками, потому что никогда не могу найти носовой платок в трудную минуту.
– Превосходное слово, – настаивал Шелби.
Я вскочила, держа подушку как щит.
– Уж кто бы говорил о прохвостах, Шелби Карпентер!
– Я пытался тебя защитить!
В его голосе слышался упрек, и я в очередной раз почувствовала, что обижаю беззащитного ребенка. Шелби прекрасно знал, как на меня действует его голос, и умел добавить в него ровно столько укоризны, чтобы я сама начала ненавидеть бессердечную стерву Лору Хант. Шелби прекрасно помнил тот день, когда мы пошли на утиную охоту, он расхвастался, я сказала, что презираю его, и ему удалось вновь добиться примирения только благодаря своему голосу; он помнил, как мы поругались на корпоративной вечеринке и как я целых два часа ждала его в холле отеля «Парамаунт», и нашу ужасную ссору в тот вечер, когда он дал мне ружье. Все эти ссоры всплыли сейчас в нашей памяти; почти два года ссор и взаимных упреков, а еще два года любви, прощения и милых шуток, которых никто из нас тоже не мог забыть. Сейчас я ненавидела его голос за то, что снова все вспомнила, а еще мне было страшно, ведь я всегда уступала этому тридцатидвухлетнему ребенку.