Вслепую (СИ)

— Да, мистер Шарп, — она прочла все мельчайшие замечания на странице рецепта, если применить снадобье единожды, никаких побочных эффектов возникнуть не должно.
— Поражен вашей… самоотверженностью, Элис.
Возможно, он хотел сказать глупостью или безрассудностью, но решил высказаться мягче? Сейчас не важно, что на самом деле думает профессор, считает ли он это неэтичным или неподобающим, главное, что подтверждает возможность успеха и не отговаривает.
— На следующей неделе я объявлю распределение по парам, до этого момента поговорите с Оминисом, — Шарп возвращает рецепт. — И не смейте выполнять за Мракса его часть работы, пусть старается наравне с вами, и если все получится, вы оба получите очень высокий балл.
***
Глубоко залегшие под глазами тени куда светлее, чем в прошлую встречу, на щеки вернулся румянец. Анна слаба, исхудалые руки и утомленный болезнью взгляд говорят, что проклятье еще в ней, но лицо оживляется, стоит ей увидеть Оминиса.
В общей палате муниципальной больницы — единственной, что могли себе позволить новые опекуны — полно других пациентов, время приема посетителей только началось, и целитель в белой мантии спешит к выходу. У них с Оминисом всего тридцать минут, чтобы повидаться с Анной, и учитывая, что добирались они сюда полдня, Элис считает, что помощь Себастьяна себя не оправдала. Да, он дал ей верное направление, но способ нашелся вовсе не в запретных трактатах, а в старинном учебнике по особо сложным зельям. По правде, он предназначался для совершенно иных целей, но среди десятка прочих, действительно мог сработать.
— Здравствуй, Элис. Рада тебя видеть.
Элис улыбается, хотя сказать в ответ того же не может. Следуя приличиям, она выдавливает из себя несколько приветственных фраз, интересуется здоровьем и отходит чуть в сторону. Анна вовсе не виновата и не заслуживает сколько-нибудь плохого к себе отношения, но то, как меняется голос Оминиса рядом с ней, определенно раздражает. Слушая их негромкую беседу, она понимает, почему Анна могла ему даже нравится, и почему у его отца сложилось иное мнение. Сестра Себастьяна совершенно не походит ни на кого из их круга, она другая: с мягким голосом и добрыми глазами, с робкой улыбкой и обезоруживающей наивностью. Способная к магии — ведь выжгла с десяток инферналов, даже будучи больной, — но такая беззащитная против озлобленного окружающего мира. Может потому Себастьян продолжал оберегать её, когда она и вовсе от него отреклась? Может потому Оминис, сидящий рядом с ней, так осторожно касается её запястья?
Эта сцена вызывает у Элис щемящую боль где-то глубоко внутри, жжет в горле, горьким пеплом оседая в легких. Ей не в чем упрекнуть кого-то из них, так отчего перехватывает дыхание, стоит Оминису чуть сильнее склонить голову или лишний раз улыбнуться Анне? Элис притворно начинает кашлять, хотя и впрямь ощущает нехватку воздуха.
— Я… подожду снаружи, — не дожидаясь ответа, она пролетает через общую палату — терпения смотреть на то, как они перешептываются, больше нет.
Во внутреннем дворе больницы прохладно. Легкий сентябрьский дождь смывает это минутное, но крайне опасное наваждение, возвращает способность здраво мыслить, хоть и не без усилий. Чувство, прожигающее насквозь, Элис запомнит надолго, и если она не хочет натворить непоправимых глупостей, приходить сюда ей больше не стоит, даже если её об этом попросит сам Оминис.
***
«Никогда не давай пустых обещаний. Ты же не хочешь прослыть лгуньей?» — строго говорит отец на её заявление, что Элис однажды станет великим магом. Ей пять, и, в отличие от десятилетней сестры, магии в ней ни капли. Той магии, что замораживает случайно воду или превращает подсвечники в крыс. Вместо нее что-то иное: серебристые линии, что вьются вдоль улиц, жемчужные сгустки, иногда остающиеся после людей. Ей никто не верит, но Элис собирает их в ладони, они просачиваются в пальцы, звенят изнутри, отзываются силой. Все еще не похожи на привычное волшебство, из светящихся нитей можно сплести разве что непонятных зверей размером с ноготок, но и те растворяются раньше, чем Элис успевает позвать родителей.
 
Сестре двенадцать, когда на каникулах гриндилоу хочет утащить её вглубь заросшего озера. Она кричит, пытаясь оторвать от себя зеленые щупальца, и Элис впервые находит новой силе применение. Выплеснутый наружу комок и близко не напоминает собранное серебро: темным клубком бьет зубастую тварь, прорастает изнутри, рвет тонкую кожу, раздирая на сотни мельчайших кусочков. Все, что остается от нечисти — мерзкая слизь, покрывшая с ног до головы испуганную сестру. «Упала в грязную воду», — оправдывается она перед матерью за испорченную мантию, разумеется, умалчивая и про гриндилоу, и про помощь Элис.
Когда Элис впервые накапливает достаточно, чтобы доказать мистеру Моргану, что не лжет, во всем их доме выбивает стекла. Ей уже десять, она собирает светящиеся капли несколько месяцев, потому что хочет в Хогвартс на следующий год. Поток энергии сначала захлестывает с головой, потом внезапно вырывается как оголодавший зверь и разрушает все, чего касается. Осколки дорогих ваз, содранные шторы и израненные в кровь руки отца чуть не придушившие её возле стены — Элис помнит тот день оглушительно хлестким от затрещин и болезненно ярким от обиды. «Магловских» методов воспитания хватает с лихвой, а разочарование в глазах родных иногда больнее самого Круцио.
Через месяц делегация незнакомых магов шепчется с родителями Элис в гостиной. Никаких школ и прогулок — за пределы дома её больше не выпускают, запрещая прикасаться ко всему волшебному, включая отца с матерью. Они все еще ужинают с ней за одним столом, нанимают хороших портных и гувернеров для обучения этике и прочим совершенно бесполезным наукам, но с того дня смотрят с опаской.
Постепенно привыкая говорить окружающим то, что они хотят услышать, Элис понимает, что лгуньей быть намного проще. Она все еще зачем-то собирает бусины серебряной магии — они остаются от редких гостей, — прячет как сокровища, иногда позволяя сплести из них причудливые фигурки.
И больше никому ничего не обещает. Даже себе.
Когда Оминис появляется среди осенних сумерек, Элис крутит в пальцах рецепт, все еще думая о том, что сказала ему в крипте. Был ли это порыв маленькой девочки, страстно желающей доказать свои способности, или Оминис и впрямь стал для нее чем-то большим? Она обещала ему. Но что, если он на самом деле не хочет этого? Что если зелье не сработает, и она дала ему ложную надежду?
— Почему мы не в Крипте? — спрашивает Оминис, поравнявшись с ней и прерывая поток мыслей.
Как раз вовремя, солнце почти село, и большая часть студентов уже разбрелась по гостиным выполнять домашние задания. На поляне за площадкой для квидича им никто не помешает.
— Там слишком много древней магии, — Элис быстро прячет рецепт и достает темный платок. — Сегодня твоя очередь меня учить.
— Чему слепец может научить «убийцу троллей»?
— Ориентироваться в полной темноте, — вкладывая кусок непроницаемой ткани ему в ладонь, она поворачивается. — Завяжи мне глаза.
В стенах Хогвартса это невозможно, сколько ни лишай себя видимости, серебро древней магии струится по сводам, капает с гобеленов, живет в самом сердце этого места. Блестящие нити прошивают все его пространство. Здесь же, вдали от замка, посреди влажного осеннего воздуха у нее куда больше шансов научиться двигаться вслепую.
— И зачем это тебе? — недоверчиво спрашивает Оминис, но платок повязывает: пальцы легко скользят по мантии на спине, а хвойные нотки кружат голову.
— Для дела, — коротко отвечает она, пока не желая вдаваться в подробности. — Для начала, научи меня заклинанию, которое используешь для передвижения.
Они тренируются каких-то полчаса, но Элис успевает изрядно собрать травы на одежду и синяков на колени. Палочка будто издевается, не желая выполнять простейшую команду. Ориентироваться в темноте и при этом не спотыкаться и впрямь оказывается непосильной задачей. И Элис злится. Но не от неудач, а от собственного обещания, что невысказанным вопросом першит в горле, от зудящих сомнений, впивающихся в голову.