Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном
— Эй, Спиридон! — крикнул Ростопчин своему дворецкому. — Подай — ка гостям…
— Спички? — услужливо изогнулся тот.
— Балда! Водки налей. Горячее дело будем обмозговывать.
Мужики оживились. Дружно выпили, рожи раскраснелись.
— А помните, ваше сиятельство, — сказал приземистый мужичок по имени Никодим, занюхивая рукавом, — как мы с вашим сиятельством, будучи ребятишками, в грозу соседскую псарню подпалили? Небось, они и сейчас всё на молнию пеняют.
— Ты что, шельмец, государственные тайны выдаешь! — вспыхнул Ростопчин, покосившись на остальных. — А-ну прикуси язык! Сам, поди, до сей поры соседские курятники поджигаешь?
— Да что курятники, ваше сиятельство. Пшык — и нету! Какое ж тут удовольствие?
— Погоди — ка, да не ты ли в том году часовню на Красных прудах спалил?
— А то кто ж!
— Да тебя за это… — побагровел губернатор, — самого на костре бы сжечь!
— Спички подать, ваше сиятельство? — показалась в дверях голова дворецкого.
— Балда! Еще водки тащи. А тебя, Никодимушка, сукин ты сын, я…
— И — и — и счастлив буду гореть синим пламенем, ваше сиятельство. С песней вознесусь, как протопоп Аввакум.
— Молчи, богохульник!
Никодим рухнул на колени.
— Ваше сиятельство, дозвольте искупить! Все, что прикажете, подпалю. Бороды своей не пожалею.
— Ладно, шут с тобой. А за часовню перед Богом ответишь.
Ростопчин обернулся к дворецкому:
— Спиридон, спички мне… тьфу, черт, не спички, а карту Москвы. Быстрей, балда!
Разложив на столе карту, он долго учил мужиков, чьи дома и где поджигать. Мужики внимали ему с горящими глазами.
— Да! И еще дом купца Мясомухова не забудьте: этот подлец на московское ополчение ни копейки не пожертвовал, — закончил губернатор и, довольный собой, развалился в кресле.
— Не беспокойтесь, ваше сиятельство, — отвечали мужики, — всем припомним. Так займется, что в аду позавидуют.
— Молодцы! Отечество на вас уповает.
Ростопчин позвал дворецкого:
— Спиридон, прикажи подать…
— Водки, ваше сиятельство?
— Балда! Карету давай. Хочу к Кутузову съездить.
Был полдень, когда Ростопчин приехал на Поклонную гору, где располагался штаб Кутузова.
— Михаил Илларионович, я готов спалить Москву хоть сегодня, — заявил губернатор, представ перед светлым оком главнокомандующего.
— Позвольте, голубчик, а что же я тогда буду защищать? — ахнул Кутузов. — Дымящиеся головешки?
— И дым Отечества нам сладок и приятен!
— А для кто — то сапоги всмятку вкусней колбасы — и что с того? Будь я поэт, быть может, с вами и согласился бы. Но я полководец. И для меня дым моего Отечества горче самой горькой редьки.
— Стало быть, вы намерены дать сражение у стен Москвы?
Старый полководец устало вздохнул.
— Дам, голубчик. Отчего ж не дать.
— А коли проиграете, как Бородино?
— Под Бородиным мы одержали победу! — рассердился Кутузов.
— Но наша армия отступает.
— Мы не отступаем, а водим Буонапарте за нос. Таков у нас маневр. Вы в военных вопросах ни бельмеса не смыслите, граф. А я вам прямо скажу: придет нужда — и по городу будем маневрировать. И посему ваш пожар нам только помеха.
Ростопчин погрустнел.
— Ну что ж, придется потерпеть. Но коли этот Антихрист в Москву сунется, мы ему непременно красного петуха подпустим.
Кутузов с печалью смотрел на раскинувшийся перед ним златоглавый древний город. Он знал, что никакого сражения ни завтра, ни послезавтра Наполеону не даст. Обескровленная русская армия, потерявшая под Бородино десятки тысяч солдат и офицеров, готова без тени страха умереть под стенами Москвы, но тогда погибнет и вся Россия.
— Вы уж, Михаил Илларионович, намекните, когда можно будет поджигать, — твердил губернатор. — Хоть подмигните, что ли.
«Наполеон сейчас подобен быстрому потоку, который нам не остановить. — думал Кутузов. — Москва же всосет его в себя как губка».
Нужно было выиграть время, дать войскам отдохнуть и набраться сил. Кутузов прекрасно понимал, что если Москва сгорит, Наполеон сразу бросится догонять русскую армию или двинется на Петербург. И то и другое сулило катастрофу.
У Кутузова задергалось левое веко.
— Что, уже можно? — обрадовался Ростопчин. — Дозвольте поджигать?
— Не спеши, граф, — проворчал полководец. — Просто глаз зачесался. Ступай себе с богом.
— Эх, признаться откровенно, Михаил Илларионович, ежели б моя воля, спалил бы все к чертовой матери! — в сердцах сказал Ростопчин и откланялся.
На военный совет в Филях, где решалась судьба города, Кутузов Ростопчина не позвал, известив его только к вечеру письмом, что нового сражения не будет и армия отступает через Москву.
— Ах Кутузов, старый лис, объегорил, околпачил, в самую душу плюнул! — ругался Ростопчин.
Он тут же собрал у себя полицейских чиновников вместе с поджигателями из горожан, отдав им новые распоряжения. Оберполицмейстеру Ивашкину он приказал немедленно вывезти из города все пожарные насосы.
— Пусть Наполеон своими соплями пожар тушит, — сказал Ростопчин, высекая искры из глаз. — Запомните, господа, как только французы вступят в город, тотчас все предать огню!
Под утро губернатора озарила еще одна идея, и он велел выпустить из Временной тюрьмы всех арестантов, а из желтого дома в Сокольниках всех умалишенных, — вручив каждому по спичке, а особо буйным — по три.
Настало утро 2‑го сентября.
Ростопчин, словно капитан тонущего корабля, оставлял древнюю столицу одним из последних.
Все казенные документы и вещи уже были погружены в экипаж. Ростопчин присел на дорожку, как вдруг к нему в кабинет прибежали перепуганные слуги.
— Ваше сиятельство! У дома собралась толпа народу. Орут, ругаются.
— Чего они хотят? — недовольно поморщился губернатор. — Хлеба или зрелищ?
— Вас требуют.
— Я им что — кулебяка какая — нибудь?
— Говорят, вы в своих афишках жизнью клялись, что Наполеон никогда не вступит в Москву, ан иначе вышло. Такие все свирепые — страсть!
Ростопчин задумался.
— Как же мне отсюда укатить?..
— Через задний проход, ваше сиятельство, — сказал дворецкий.
— Ты что! да ты… ты кому это говоришь?! — вскричал губернатор. — Подлюка!! В такой момент потешаться надо мной вздумал?! Вот я тебя сейчас… Где розги? Подайте розги! розги мне! то бишь ему! А-ну снимай портки, кровопийца!
Дворецкий рухнул на колени.
— Не погубите, ваше сиятельство… от чистого сердца… я, ить, про крыльцо.
— Какое крыльцо, убивец?
— Заднее, вестимо.
Черты Ростопчина разгладились.
— Спиридон, дорогуша, выручил. — Он помог рыдающему дворецкому подняться. — Скорее подавай экипаж. Надо только народ как — то отвлечь… Вот что, братцы, — обратился он к слугам. — Ступайте в кладовые. Берите пряники, сушки, баранки, все. что под руку попадется. И кидайте в толпу. С парадной лестницы, из окон. Все что есть кидайте.
— Ваше сиятельство, — всхлипнул дворецкий, — у вас в чулане Верещагин заперт.
— Что? Это такая ватрушка?.. А-а, это тот грамотей, что наполеоновы газетки переводил! И его кидайте. Будет народу и хлеб и зрелище.
Сушки, плюшки и баранки были умяты разъяренной толпой в мгновение ока. Беднягу Верещагина постигла та же участь.
Московский генерал — губернатор успел отъехать черным ходом.
Глава 41. На семи холмах
Наполеон стоял на Поклонной горе в ожидании депутации с ключами от города. Белокаменная Москва во всем своем великолепии, обнаженная и прекрасная, возлежала перед ним. Золотые купола церквей словно огромные груди с торчащими сосками крестов сияли под лучами солнца, слепя глаза.
«Какой необъятный город, — подумал Бонапарт. — Женщин хватит на всех!»
Французская армия ликовала. Отовсюду неслись радостные возгласы и приветствия императору.
Изнывая от нетерпения, Наполеон время от времени склонялся над расстеленной на земле картой Москвы, и штабной генерал в который раз принимался объяснять ему устройство города.