Отравленные клятвы (ЛП)

Я должен был подумать об этом. Мне следовало быть с ней более осторожным. Сожаление обжигает настолько, что оно согревает меня, когда я выхожу на холод, обвязывая ветви деревьев красными полосками пластика, чтобы отметить свой путь. Снег падает густо и тяжело, и нет никаких шансов, что я смогу просто повторить свои шаги на обратном пути. Сильный ветер дует на меня и обжигает царапины на моем лице, там, где Лиллиана вцепилась в меня когтями.
Пройдет немало времени, прежде чем я найду ее, достаточно долго, чтобы я испугался, что не смогу или что, когда я найду, будет слишком поздно. Когда я, наконец, замечаю фигуру на снегу, уже наполовину покрытую толстым слоем снега, я ускоряю шаг, сердце бьется у меня в горле, когда я подхожу к ней.
Моя Лиллиана. Она почти без сознания, когда я тянусь к ней, осторожно беру ее на руки, ее голова откидывается набок с тихим стоном, когда я прижимаю ее к своей груди. Она холодная на ощупь, и я иду так быстро, как только могу, по тропинке, которую оставил позади, обратно к дому. К тому времени, как я возвращаюсь в дом, Лиллиана без сознания, ее голова на моем плече. Это моя вина, это все, о чем я могу думать, когда вношу ее в дом, несу в спальню и укладываю поверх одеял.
У нее все еще есть пульс, но он неглубокий. Я укрываю ее, иду в ванную, чтобы нагреть мочалку, возвращаю ее, чтобы осторожно промокнуть ей лоб и щеки. Я знаю, что мне нужно медленно разогревать ее, но в остальном я не совсем уверен, что делать.
Ей нужен врач. Как только у меня появляется эта мысль, гаснет свет.
Блядь. В доме есть резервный генератор, но он не включается. Я был в процессе двойной проверки всего, когда понял, что она ушла, и теперь я разрываюсь между тем, чтобы спуститься вниз и попытаться выяснить, что с этим случилось, и остаться здесь с ней. У меня растет страх, что если я оставлю ее хотя бы на мгновение, то вернусь и обнаружу, что она мертва.
Предполагалось, что все будет не так. Я иду к шкафу для белья в прихожей за новыми одеялами, чтобы накинуть на нее. В комнате темно, поэтому я включаю фонарик на своем телефоне и отправляюсь на поиски походного фонаря и свечей, чтобы зажечь их. Это ненадолго отвлекает меня, но проходит недостаточно времени, прежде чем мне не остается ничего другого, как сидеть рядом с Лиллианой в тусклом свете, чувствуя сокрушительное давление вины, давящей на меня.
Она мне небезразлична. Чертовски трудно это осознать, но за то короткое время, что мы провели вместе, она сумела заставить меня думать о ней больше, чем когда-либо о ком-либо. Если бы она проснулась и услышала это, я бы перечислил все причины: ее выдержку даже перед лицом обстоятельств, которые привели бы в ужас большинство людей, ее жесткость, даже ее остроумие несмотря на то, что это часто направлено против меня. Если бы она смогла преодолеть свое негодование по поводу обстоятельств нашего брака, она была бы такой женщиной, которая стала бы мне лучшей женой, чем я когда-либо мог ожидать.
Я хотел трахать ее до тех пор, пока мне не надоест, а затем оставить ее в качестве избалованного трофея, чтобы забегать, когда мне понадобится жена под руку. Но она могла быть гораздо большим, чем это. Она умна и хорошо образована, сообразительна, ее нелегко напугать, и она могла бы быть настоящим партнером. Такую жену таким мужчинам, как я, не часто выпадает возможность найти.
Я не думал, что хочу этого. Я никогда даже не представлял себе этого. Я всегда представлял свою жизнь прожитой на моих собственных условиях, а не разделенной поровну с кем-то. Но за очень короткое время Лиллиана сделала больше, чем просто проникла мне под кожу и заставила меня вожделеть ее. Она заставила меня заботиться.
Если честно, что-то в ней заставило меня забеспокоиться с того момента, как я ее увидел, как бы нелепо это ни звучало. Я не из тех мужчин, которые когда-либо верили во что-то подобное. Но она поразила меня с того момента, как вошла в кабинет моего отца, не только своей красотой, но и своим присутствием. Ее отказ позволить моему отцу, или мне, или кому-либо еще сломать ее, поражал меня.
 
Пока я не сломал ее.
Ту самую женщину, о которой я сейчас понимаю, что забочусь больше, чем когда-либо о ком-либо в своей гребаной жизни. И я в ужасе, что может быть слишком поздно. У меня такое чувство, что она, скорее всего, все равно не простит меня, что бы я ни сказал или ни сделал, если она переживет это. Она, похоже, не собиралась прощать меня до того, как я наказал ее, и не испортил ситуацию. Но есть шанс узнать, только если она выживет.
Через некоторое время в комнате становится достаточно холодно, чтобы я забрался к ней в постель, забираясь вместе с ней под груду одеял, все еще полностью одетый, в попытке согреть нас обоих. И именно тогда я понимаю, что, хотя ее кожа была холодной на ощупь раньше, когда я привел ее в дом, сейчас она вся горит.
Стараясь выпускать как можно меньше тепла, я снова встаю, на этот раз собираюсь намочить мочалку прохладной водой. Она издает еще один из тех тихих стонов, когда я провожу ей по ее лбу и щекам, и я ловлю себя на том, что скучаю, когда эти стоны были по другой причине. Не из-за дискомфорта, а из-за удовольствия, которое доставлял ей я. Удовольствие, которым она не позволяла себе наслаждаться в полной мере.
Во мне нарастает разочарование, когда я сижу там, охлаждая ее лицо тканью, все еще пытаясь согреть ее, наблюдая, как она дрожит под грудой одеял, время от времени пытаясь заставить ее сделать глоток воды. Мне никогда не нужно было ни о ком заботиться. Мой бизнес всегда был прямо противоположен этому, разделять людей, а не собирать их вместе. В этой ситуации я в полной растерянности.
Лиллиана единственный человек, которого я когда-либо хотел защитить, кроме, Марики. И в этот момент я понимаю, насколько я совершенно беспомощен, чтобы сделать это в любой ситуации, которая не требует насилия. Я думал, что был ее лучшей надеждой.
Но теперь я вижу, что она заслуживает гораздо лучшего, чем я.
ЛИЛЛИАНА
Когда я начинаю приходить в сознание, я понимаю, что никогда в жизни не чувствовала себя так дерьмово.
Комната наполнена туманным рассветным светом, когда мои глаза распахиваются, и я понимаю, что в постели со мной кто-то есть. На мне столько одеял, что это неудобный вес, и я вся в поту.
Я поворачиваюсь в сторону, оглядываясь, чтобы понять, что это Николай, пристроившийся рядом со мной и спящий, склонив голову набок. Он выглядит измученным даже во сне: фиолетовые круги под глазами, лицо немного бледнее обычного. Я вижу наполовину зажившие царапины на его лице, в тех местах, куда я вцепилась в него когтями, прежде чем он вышел из комнаты.
Я медленно пытаюсь принять сидячее положение. Я чувствую себя слабой и опустошенной, как котенок, пытающийся ходить, и мне удается преодолеть примерно четверть пути, прежде чем я падаю обратно на подушки.
По комнате разбросаны походный фонарь и свечи, сейчас все задуты. Когда я поднимаю голову, чтобы выглянуть из окна рядом с кроватью, я вижу простор белого снега, который покрывает все в пределах видимости. Рядом со мной Николай начинает шевелиться. Его глаза распахиваются, а затем широко раскрываются, когда он видит, что я проснулась.
— Лиллиана!
То, как он произносит мое имя, поражает меня. Это звучит…счастливо. С облегчением. Как будто он ждал этого момента, затаив дыхание.
— Что случилось? — Слова вырываются с трудом, как будто мой язык работает не совсем правильно, а челюсть болит, как будто я сжимала ее в течение нескольких дней.
Николай проводит рукой по волосам, выпрямляясь. Я никогда не видела его таким неопрятным, по-прежнему одетым в джинсы, толстый свитер и тяжелую рабочую куртку.
— Ты заблудилась в лесу, — медленно говорит он, его пристальный взгляд скользит по мне так, как я никогда раньше не видела. Он оценивающий, но не похотливый. Как будто он пытается убедиться, что со мной все в порядке.