Дамнат (СИ)
Слова не важны. Не важен и смысл. Важны лишь мы и то, что мы хотим добиться, изрекая слова. Ты понимаешь меня, человече?
Иван улыбнулся. Монах часто говорил с ним, глядя на него с толикой сожаления.
«Понимал ли ты, друг, с кем имеешь дело? Понимал ли, от кого и зачем прячешь? Наверняка. Ведь ты мудрец. Ты спас меня, и понял»
В голове возникали сменяющие друг друга образы. Долгий путь по пыльным дорогам. Частые монологи этого странного монаха, в которых звучало — и правда, звучало ведь! — проклятое слово дамнат. Порой монах, не замечая вокруг ничего, пускался в пространные рассуждения. Книжная мудрость изливалась из него успокаивающим душу потоком.
— Я радуюсь, — бормотал Иван, подбрасывая в костер дрова. Языки пламени играли на его усталом лице. — Хотя радоваться нечему. Ну и пусть. Я должен найти тебя.
Смутный образ возник в голове: монах, уже немного постаревший, сгорбленный, уходит, тяжело опираясь на посох. Иван сидит на скамье, у своей землянки, и тупо глядит на землю. Перед ним деловито снуют полудохлые куры, склевывая просыпанное в примятую траву зерно. В деревянной бадейке, с пеньковой веревкой вместо ручки, плещется только что пойманная рыба.
Я сделал все, что мог, сказал монах, оглянувшись и поправив котомку на плече. Надеюсь, ты не проснешься никогда. А ежели это случится, то что ж… так тому и быть. Но сначала ты найдешь меня. Ты будешь следовать невидимому пути, подчинившись бессознательному демону, живущему в тебе. Прощай, Ваня.
Он был очень несчастен, этот монах.
Где нет зла, нет добра
Посреди болота притаилась незаметная хижина. Вела к ней извилистая тропка, сложенная из трухлявых стволов деревьев. Иван улыбнулся, опершись о длинную палку, которой он прощупывал почву. Чтобы найти монаха, мало следовать невидимому. Пришлось пройти немало лиг, блуждая по неприветливому краю.
— Долго же я шел к тебе, монах, — сказал он.
В полуразвалившейся хижине, среди крайне аскетичного убранства — лишь дощатая кровать, покрытая соломенным тюфяком, грубо сколоченный стол с единственным кувшином на нем и чугунный сосуд на полу, наполненный углями, — сидел он. Ветхий старец, слепой. Трясущийся. И посох, в которого старец вцепился.
Мутный свет, лившийся сквозь местами порванный ястык, превратил бы хозяина в невидимку, если бы не его седины, белевшие в полумраке.
— Входи, кто бы ты ни был, — сказал он слабым дрожащим голосом.
Иван сел рядом.
— Тот самый посох, — сказал он, положив суму на земляной пол и вздохнув. Тут пахло сырой землей.
— Тот самый, — кивнул монах. — Взял его в привратницкой. Это посох Богохульника. Помнишь Богохульника? Да нет. Вряд ли.
— Не всё. Но большинство. Богохульника не помню. А помню… вот как пробирались мы лесом, задыхаясь от горячего ветра. Помню, как опадала желтевшая прямо на глазах листва. А наутро от нее оставалась только пыль. И мне казалось, что на сапогах моих… мертвая природа.
Монах улыбнулся.
— Да. Так и было, так оно и было. Каково там нынче?
— Не хотел бы очутиться там.
— Но многие шли, идут сейчас и будут стремиться попасть туда. Странно, не правда ли?
— Странно.
Монах кашлянул. Пошарил рукой по столу, схватил кувшин.
— Пуст. Принеси воды, человече, будь так добр. Дай старику утолить жажду.
Иван отыскал ручеек за домом, набрал воды. Помог монаху напиться.
— Хорошо, — пригладив бороду сказал монах. — А то я уже плохо хожу. Да и не вижу ничего.
— Ты сильно постарел, дорогой друг.
Монах хихикнул, а затем пощупал лицо Ивана.
— Ты тоже, Ваня. Ты тоже.
Помолчали. Наконец монах спросил:
— Итак, человече, ты нашел меня. Зачем?
— Чтобы получить ответы.
— Чтобы получить ответы… Хочешь, значит, вспомнить… А что я могу сказать тебе? Ты Иван, сын Марии Кровопийцы…
— Мне неинтересна она, — нахмурившись, прервал старца Иван. — Я не хочу ничего знать об… сыне Марии. И плевать на того… кто там был моим отцом?..
— Квотон, архимаг. Безумный старик, прозванный Слабовольным. А ведь так и есть, слабовольный…
— … И кто был моим братом, что охотился на меня в горах Вехании…
— Петр Усекновитель, палач и убийца. Страшный был человек…
— … Меня интересует дамнат. Я слышал, как Рогволод назвал меня… назвал его Беркутом. Расскажи мне все, что знаешь, друг!
Монах вздрогнул, услышав это имя.
— Рогволод, Рогволод… Он впустил тьму в Арут…
Старец умолк на некоторое время, затем, уставившись невидящим взором прямо перед собой, забормотал, тихо и как-то самозабвенно:
— Я все спрашиваю себя, долгие годы спрашиваю — зачем спас тебя? Старался убедить себя же, понимаешь, человече, что делал это из какой-то цели. А цель всенепременно должна быть великой. Как же иначе-то? И боялся признаться, себе же самому, понимаешь, признаться, что просто… боялся. Боялся я, Ваня, боялся. Что демон — тот, что внутри тебя, овладеет мною. Боялся сгубить душу. Вот так. Вот и весь секрет. Потому и прятал тебя. Потому и ловушки ставил. Чтоб никто не нашел, и не прошел…
— Не знаю, благодарить тебя за это, или нет, — сказал Иван, хмурясь. — Кстати, рех, или как его… фантом — твоих рук дело? И волканы… Что это за магия?
— Хе-хе… это древняя магия, Ваня, древняя. Магия эта зовется гвеллед. Придет время, и тот, кто стоит за твоей спиной, подскажет тебе, что это такое. Ибо он знает. Он все знает.
— Волканы мне сказали, что я их создал.
— Так и есть.
— Но как?
— Тебе лучше знать.
— А ты откуда знаешь? Тебе кто подсказал?
— Арут, сынок, многое скрывал в себе. Очень многое… А я был неутомимым искателем…
— Так ты не ответил на мой вопрос.
— Это какой же?
— Кто такой Беркут? — Иван задумался на мгновение, припоминая видения в Ахане, потом несмело добавил: — Его ведь звали… Иола… Иолариё? Ты его имеешь в виду, говоря о демоне?
— Так и есть. Иолариё, чистокровный древний, и Беркут — его сокровенное имя. Каждый имер, ежели по-нашему, получает в младенчестве такое. Его и имею ввиду. Он и демон, и…
Монах запнулся, как будто подбирая слова. Высохшие пальцы нервно шуршали по отполированной за годы поверхности посоха.
— Я хочу знать! — крикнул Иван и тут же смутился. — Прости, друг…
— Давай-ка я расскажу тебе историю. Она небольшая. Жил да был один древний. Искал он мудрость. Искал познание, тайну. И нашел, представляешь? Нашел-таки мудрость. И мудрость эта гласила: «Нет зла и нет добра. А есть лишь равновесие» И понял он, что равновесие есть мера всего. И прозрев, отправился в путь. Это — путь ку́дха. Понимаешь?
— Нет.
— И я долго не понимал. Только вот сидя здесь, в одиночестве, я долгое время размышлял. Все последние годы — это сплошь мысли, мысли, мысли. Можно ли назвать демоном существо, которое жаждало вылечить природу. Во благо всем живущим. Понимаешь, человече? Прислушайся к себе же. Может, найдешь ответ.
— Еще вопрос, друг.
— Спрашивай.
— Кто убил ее?
— Кого? Марию? Не знаю. Честно. Думаю, что не ты. И не он. Ты был чист, руки не были заляпаны кровью. Да не способен ты был, в том-то состоянии…
Монах еще раз прикоснулся к лицу Ивана. Шершавое, сухое прикосновение. Иван вздрогнул.
— Более не скажу ничего. Ибо уже дал тебе больше, чем должен был. Буду ли проклят, или буду забвен спасительно? Время покажет.
— А как же я, друг? Что ждет меня?
— Только ты ответишь на этот вопрос. Если честно… Даже не представляю, какого тебе, Иолариё. После стольких-то лет заточения и мук, коих не осмыслить нам никогда. Прощай. Оставь старика умирать в тиши.
Иван закинул за плечо суму. На пороге обернулся и спросил:
— Как тебя зовут, монах? Ты так и не сказал.
— А я позабыл. Словно меня и не было.
С этими словами монах… исчез. Иван долго стоял, не веря своим глазам.