Девушки здесь все такие милые
И моя база – наша комната. Половина Флоры была безупречно опрятна. Даже лаки для ногтей она выстраивала радугой. «Даже не спрашивай, – сказала она. – Бери что хочешь». Я воспользовалась предложением, хотя и не сразу.
Я развесила наши с Билли фотки и в каком-то сентиментальном порыве пришпилила к доске один свой снимок с Мэттом – единственный, который после разрыва избежал превращения в оригами. Вместе нам уже не быть – разве что еще раз по пьяни следующим летом, но тогда я об этом еще не знала, – однако я хотела сделать вид, что кому-то нужна, потому что быть желанной, – местная валюта.
Мне ненавистна была его физиономия на стене, но это было напоминание – не расточать доверие на кого ни попадя. Больше я так не подставлюсь. Не буду дурочкой, которая поверила бойфренду, когда тот сказал, что приболел и поэтому не сможет пойти с ней на вечеринку. Не буду дурочкой, которая вместо него пошла на эту вечеринку с Билли. Самый унизительный миг в моей жизни – когда я, спьяну пошатываясь, сползла в подвал и увидела голову Мэтта у Джессики Френч промеж ног.
Хуже всего была даже не эта похабная картинка, навеки выжженная в моей памяти. Хуже всего было то, что я встала столбом, не в силах выдавить ни слова. «Это не Мэтт», – попыталась я себя убедить – но это был, конечно, он. И, вместо того чтобы обрушить на него гнев, которого он заслуживал, я на цыпочках выскользнула из комнаты, пока меня никто не заметил, и стала поедом есть себя за собственные недостатки, из-за которых он и променял меня на великолепную Джессику Френч. «Конечно, он мне изменил, – говорила я себе. – Во мне нет ничего особенного!» Каждый комплимент, которым он когда-либо меня одаривал, взрывался в моем мозгу. Все его слова оказались ложью.
Когда Билли нашла меня на крыльце, я превратилась в хлюпающий кисель. Она обняла меня крепко-крепко и принялась честить Мэтта на чем свет стоит.
– Да ну его к черту, Амб! Я серьезно! Порви с ним да цапни напоследок побольнее!
Мы поехали домой к Билли и сочинили эпичную речь, в которой я объявлю ему о расставании, напридумывали кучу обидных слов. Я вырубила телефон и продрыхла все выходные. Когда в понедельник я увидела Мэтта в школе, он как ни в чем не бывало положил руку мне на талию и поцеловал в щеку. Я не смогла собрать в кучку нужные слова и, как попугайчик, лишь повторила за ним «я тебя люблю», ненавидя себя все сильнее с каждым слогом.
– Тебе уже лучше? – наконец выдавила я, смаргивая слезы.
– Да, хоть в себя пришел, – отозвался он. – Я подумал, что ты тоже заболела, раз не звонишь.
Самое время было толкнуть заготовленную речь, но она застряла у меня в глотке.
– Нет, я не заболела, – пролепетала я, и тут зазвенел звонок.
Я пообещала себе, что позвоню ему вечером и все выскажу, а Билли в свое оправдание заявила, что по телефону это будет даже проще. Но не успела – его эсэмэска пришла первой. «Я думаю, нам надо перестать встречаться. Прости, но мне нужно сосредоточиться на учебе». Это был нож в сердце.
Я не осталась в долгу: «Ты жалкая пародия на мужика, раз не можешь даже порвать со мной, глядя мне в глаза. Я знаю, что ты сделал». Но было уже поздно. Мои слова лишились поражающей силы. С тех пор я решила использовать парней так же, как они стремились использовать меня. Если я не буду относиться к ним серьезно, им не удастся меня ранить.
В Уэслиане я шастала по всем вечеринкам, на которые меня приглашали, не желая сидеть как прикованная с Флорой, которая почти ни на какие тусовки не ходила, хотя к нам в комнату то и дело впархивали девушки, норовившие ее куда-нибудь позвать. Каждый вечер, перед тем как она ложилась спать, ее телефон заливался песней «I don’t want to miss a thing» группы Aerosmith – рингтон Кевина, – и они болтали чуть ли не час – воркование, прерываемое всплесками нежного смеха.
Если во время этих звонков мне случалось быть в комнате, я надевала наушники и делала вид, что не слушаю, – но не слушать не могла. Разговоры у них были самые банальные: Флора рассказывала о каждой мелочи, которая произошла с ней за день. В Моконе сегодня была лазанья с кружевом подсохшей лапши – вздох, та еще еда для вегана. Сестра прислала веганский горячий шоколад. Кто-то из преподов что-то сказал. Я что-то сказала. Мое имя упоминалось часто. «Вот погоди, познакомлю тебя с Амб. Она такая милая!»
Я пыталась проникнуться ее энтузиазмом, но получалось какое-то дурное лицедейство. Я считала, что быть милой – такая же наивность, как кому-либо доверять: ни к чему хорошему это не приводит. Флоре не мешало бы знать, какую власть над собой она дает в руки окружающим. Опасно быть мягкотелой в мире, где надежнее не снимать защитного панциря.
Я мягкотелость больше проявлять не собиралась. Еще не хватало – раз существуют на свете особы вроде Джессики Френч, которые в лицо улыбаются, а за спиной обманывают. Как бы сильно я ни ненавидела Мэтта, их я ненавидела еще больше. Все они одним миром мазаны, и все против меня.
Поэтому я предпочитала укреплять панцирь. Я копировала стиль девушек из нашего общежития – девушек более красивых и модных, чем я: Джеммы, ходившей в драных джинсах и фланелевых рубахах оверсайз, Клары, носившей мини-юбки и колготки, и даже лаборантки Дон, чьи кудрявые, без намека на завивку, золотисто-каштановые волосы струились по спине сияющим водопадом.
Каждый день перед занятиями я старательно разглаживала утюжком волосы и размалевывала лицо всевозможными средствами из арсенала Бобби Браун. Меня бесило, как сидит на мне одежда, – все нарочито в облипочку. Каждое зеркало преумножало мои изъяны.
Но я смогу от них избавиться. Я актриса и приехала в Уэслиан учиться. Я достаточно хороша собой, если правильно краситься, и достаточно стройна, если правильно питаться, – но недостаточно, чтобы рвануть в Голливуд, жить в машине и между кастингами сушить волосы под сушилками для рук в фаст-фудных забегаловках. Мне нужно по-настоящему освоить актерское ремесло.
Когда на почту пришло извещение о зачислении в Уэслиан, я сделала вид, что потрясена. На самом деле я ничуть не удивилась, но чувствовала, что должна изобразить удивление, хотя сама не понимала почему. Пройдет много лет, прежде чем я пойму, что девушкам не положено иметь честолюбия, – можно только брать его иногда напрокат, чтобы, не дай бог, никого не обидеть.
Я была уверена, что буду играть в колледже, пока не попала в Уэслиан и не встретила Дору из другого баттсовского корпуса, которая уже выступала на Бродвее, и Сиенну с нашего этажа, которая летом сняла пилотный выпуск телевизионного шоу. Тут я ясно поняла, с чем мне предстоит столкнуться. Я рассчитывала получить роль в одной из осенних постановок театрального отделения. Но страх неудачи, вдруг превратившийся в жгучую уверенность, заставил меня пропустить прослушивания. Я сказала себе, что обязательно попробую в следующем семестре. К тому времени я освоюсь со здешней конкуренцией, и мне уже ничего не будет страшно.
Я не знала, насколько окажусь права.
Флора хотела стать психологом и работать с проблемными детьми. Она тут же взяла под покровительство всех остальных девушек на нашем этаже: раздавала тампоны и советы по поводу отношений с парнями, расклеивала на дверях разноцветные бумажки с накорябанными речевками: «Все в твоих силах! Ты великолепна!»
Мне она оказывала особое внимание: с сиропной улыбкой заплетала мне косы, расспрашивала о школе – впрочем, возможно, это был лишь повод взамен рассказать о себе. Она много говорила о Кевине, с которым познакомилась в фэйрфилдском клубе, где их отцы играли в гольф.
– Отношения на расстоянии – это тяжело, – откровенничала она. – Но у нас хватит терпения. Мы справимся.
– А почему ты тоже не подала документы в Дартмут? – поинтересовалась я однажды, когда мы ужинали в Моконе. – Ну просто – ты ведь так по нему скучаешь…
Отношения на расстоянии обречены – вот что я хотела сказать на самом деле. Они могут выжить только в том случае, если оба партнера не ревнивы. Флора, сколько бы ни твердила, что доверяет Кевину, ревновала будь здоров. А как еще объяснить эти вечерние звонки – а названивала она ему чаще, чем ходила по-большому, – да и сам рингтон? Она желала не упускать ничего в его жизни.