Полдень. Дело о демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади
Этот фильм – десять и больше лет спустя (больше, потому что его продолжают показывать) – еще укрепил «легенду» нашей демонстрации. Говоря «легенда», я имею в виду не сочинение чего-то дополнительного к фактическим событиям, но лишь некий ореол, овевающий это событие пятнадцатилетней давности, эту демонстрацию, выход на которую для всех нас семерых был естественным, простым, негероическим шагом. И я очень надеюсь, что этот ореол легенды не мешает – пожалуй, наоборот, помогает – понять не только наши мотивы, но и мотивы тех, кто сегодня там, в СССР, смеет противостоять тоталитарной махине и, подумав «НЕТ», произнести свое «Нет» в полный голос – даже если за этим следуют долгие годы тюрем и лагерей.
Приложения
Несколько стихотворений
Как охарактеризовать собранные сюда стихи? «Описывающие», «отражающие»? Скорее имеющие отношение к теме и судьбе этой книги (а значит, и ее автора). «Жизнь» и «творчество» находятся в сложных отношениях: стихи – не оттиск жизни на промокашке (кто-нибудь еще помнит, что такое промокашка? – промокательная бумага для написанного чернилами) и даже не проекция многомерной действительности на плоскость бумажного листа. Очень примитивно и ограниченно, зато, по-моему, вполне понятно я сформулировала это в стишке, носящем подзаголовок «Из разговоров с биографом»: «Те, что в стихи не встали, / фактом быть перестали, / а те, что стихам достались, / фактом уже не остались». Вот эту оговорку я и прошу иметь в виду при чтении нижеследующих стихотворений, к которым я время от времени даю короткие пояснения и примечания.
А на тридцать третьем годуя попала, но не в беду,а в историю. Как смешнопрорубить не дверь, не окно,только форточку, да ещетак старательно зарешё –ченную, что гряда облаковсквозь нее – как звено оков.Так события моей жизни, начавшиеся 25 августа 1968 года, отразились в стихотворении, написанном тридцать с лишним лет спустя.
Демонстрации, как известно, предшествовало вторжение в Чехословакию войск пяти стран – участниц Варшавского договора: Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши и СССР.
А дело было в августе,с пяти сторон светало:под «Ах, майн либер Августин» –берлинские войска,московские – под «Яблочко»,венгерские – под Листа(двенадцать лет назад у нихраздавлена столица).А вот болгары – подо что?Что им под ногу подошло?«Прощание славянки»?И шли полки за рядом ряд,и просыпался Пражский Град,во сне услышав танки.А вот попавшее в стихи место нашей демонстрации – Лобное место перед собором Покрова-что-на-Рву, в обиходе (по одному из своих приделов) известным как собор Василия Блаженного.
Какая безлунной, бессолнечной ночью тоска подступает,но храм Покрова за моею спиною крыла распускает,и к белому лбу прислоняется белое Лобное место,и кто-то в слезах улыбнулся – тебе ль, над тобой, неизвестно.Наполнивши временем имя, как ковшик водой на пожаре,пожалуй что ты угадаешь, о ком же деревья дрожали,о ком? – но смеясь, но тоскуя, однако отгадку припомня,начерпаешь полною горстью и мрака, и ливня, и полдня,и звездного неба… Какая тоска по решеткам шныряет,как будто на темные тесные скалы скорлупку швыряет,и кормщик погиб, и пловец, а певец – это ты или кто-то?Летят, облетят, разлетелись по ветру листки из блокнота.Зацепляя подолом траву,не спросясь, чего просит утроба,проторивши в бурьяне тропу,не отступишься тучного тропа.И до той, Покрова-что-на Рву,не покатишь коляску, как встарь,как стакан прижимая ко ртупожелтевший стенной календарь.В предисловии я говорила, что, пока составляла книгу, мне все время снились обыски. Но снились мне и другие сны.
Телеграфный переулок.Черная «Волга»гонится за мной,въезжает на тротуар.Сон 69-го года.24 декабря 1969 года, под западное Рождество, я была арестована.
Стапливается в комоки растаивает в воду,выбрав гибель, но свободу,загребаемый в скребокгрязный прошлогодний снег,в прошлом бывший белым снегом,разлученный с черным небоми с полозьями санейСанта-Клауса в ту ночьнад вселенною беззвезднойи над стенкою промерзлойучастковой КПЗЛенинградского районанашей родины Москва,где дыхание снежинкамисмерзалось по вискам [25].Потом была Бутырская тюрьма, Институт Сербского, возвращение в тюрьму после экспертизы, суд, на котором я не присутствовала и где составление книги «Полдень» было одним из главных обвинений – наряду с «Хроникой текущих событий», – и еще много месяцев в Бутырке до отправки на принудительное лечение в Казанскую психиатрическую больницу специального типа (психиатрическую тюрьму).
«Судьба детей ее не беспокоит»Эта фраза из акта экспертизы,серебристым пропетая кларнетом,утеряла окраску угрозы,но не вылиняла добела при этом.Хорошо, когда дышат за стеноюсыновья, а не сокамерницы рядом,хорошо просыпаться не стеная,глядя в явь, не пропитанную ядом.Хорошо не ощупывать извилин,нет ли сдвига, это ты или не ты, мол,не осевший вдыхать из-под развалинпрах того, что, дай-то Бог, невозвратимо.