Сплит (ЛП)

— Ты смеялся.
Я прочищаю горло от бурлящих во мне эмоций и, к счастью, никакой темноты.
— Ага.
— Напитки? Эй?
Шай моргает, и у меня перехватывает дыхание, когда она поворачивается, чтобы взять нашу колу. Я беру стаканы у нее и кладу в держатель для напитков, чтобы Шай могла получить остальную часть нашего заказа.
— Шайен, как поживает твой брат? — Мэри Бет опирается на подоконник, устраиваясь поудобнее. — Я всегда была в него влюблена.
— С ним все в порядке. Спасибо!
— Было здорово повидаться с тоб… — мы не слышим, что еще она хочет сказать, потому что Шайен выезжает с подъездной дорожки прямо на дорогу, ведущую в нашу часть города.
Я поворачиваюсь и вижу женщину, высунувшуюся из окна, ее губы все еще шевелятся.
— По-моему, она еще не закончила говорить.
— А? — она изображает шок и невинность. — О, она говорила со мной? Не смогла расслышать ее из-за шума.
Я натягиваю бейсболку и надеюсь, что она не видит, как сильно я наслаждаюсь ее ревностью.
— Мне она показалась нормальной.
Она закатывает глаза.
— Конечно, тебе так и показалось. Она практически переползла через мое тело, чтобы забраться к тебе на колени.
Крошечная улыбка трогает мои губы.
— Ты преувеличиваешь.
— О, пожалуйста, — она поднимает ладонь. — Даже не трудись ее защищать. Бедняжка ничего не могла с собой поделать. Видит Бог, ты не облегчил ей задачу, — бормочет она.
— Я ничего не сделал.
— Кроме того, что безумно обаятелен и красив? Да, ты прав, ты ничего не сделал.
Я направляю свою улыбку в боковое окно.
Эта женщина, Шайен Дженнингс, умная, веселая, добрая… Она считает меня обаятельным и красивым и, если я не ошибаюсь, намекала, что мы с ней пара.
— Спасибо.
Она засовывает руку в пакет, стоящий между нами, чтобы выудить горсть картофеля фри.
— Не за что.
Она улыбается и запихивает картошку в рот.
Я смотрю в окно и наблюдаю, как пролетает темнота, с благодарностью осознавая, что кромешная тьма остается только за пределами моей головы.
Гейдж сейчас далеко, а Шайен в безопасности.
Мне лишь нужно сохранить это.
  
Глава 17
 
Лукас
Поездка обратно в дом у реки проходит в тишине, что удивительно, учитывая женщину, с которой я сейчас. Есть желание, которого я раньше не испытывал, желание задать ей вопрос, просто чтобы услышать ее голос. Однако я обязан сдерживаться и подавлять позывы, чтобы держать себя под контролем.
Она подъезжает к реке, опускает оба стекла и глушит двигатель. Шайен протягивает мне еду точно так же, как в случае с жареными тако, и устраивается, кладя один пушистый ботинок на открытое окно.
Я смотрю на гамбургер и картошку фри у себя на коленях, набираясь смелости поесть.
— Что за история стоит за этим?
Я поворачиваюсь и вижу, как ее испытующий взгляд мечется между моим лицом и едой.
Пожимаю плечами.
— Я уже говорил тебе. Еда может быть…
— Отравлена, я знаю, но, должно быть, это было довольно травматично, если ты отказываешься от еды даже спустя… сколько лет?
Я прочищаю горло.
— Пятнадцать или около того.
Она свистит.
— Тебя что, госпитализировали?
— Нет. Моя мать предпочла бы, чтобы мы утонули в собственной блевотине.
— Что случилось? — ее голос такой мягкий, и мне хочется рассказать ей об этом.
Я хочу изгнать даже эту маленькую частичку себя, вывести ее из своего организма и почувствовать себя легче, когда она исчезнет. Но воспоминания о прошлом могут спровоцировать Гейджа, а я не стану рисковать ее безопасностью. Роюсь в тайниках своего разума, обращаюсь к своим чувствам и ничего не чувствую. Никакого темного присутствия или страха за мое благополучие. Только удовлетворение.
— Эй… — она сжимает мое предплечье. — Тебе не обязательно говорить об этом.
Я не отрываю глаз от ее длинных нежных пальцев на моей коже, в прошлом это отправило бы Гейджа на поверхность, но я все еще ничего не чувствую.
Мое сердце бьется ровно.
Я не боюсь.
Облизываю губы и поворачиваюсь к ней.
— Когда мы были детьми…
 
— Мы? То есть… гм… — она теребит бумажную салфетку в руке и избегает смотреть мне в глаза, — ты и Гейдж?
Удивительно, но крошечная улыбка трогает мои губы.
— Нет, мы — это я, мои братья и сестра.
От одного упоминания о них у меня сильно сжимается сердце.
Она улыбается, как будто эта информация приносит ей некоторое удовлетворение. Беспокойство скручивает мой живот от осознания того, что то, что я собираюсь ей сказать, полностью сотрет эту улыбку с ее лица.
— Моя мать наказывала нас необычными способами.
Ее темные брови сведены вместе.
— Что это значит?
— Она отказывала нам в еде.
Ее лицо искажается от отвращения.
— Она морила голодом своих детей? В наказание?
Я вздрагиваю от гнева в ее голосе.
— Прости. Продолжай.
Я тяжело вздыхаю и проверяю, нет ли страха, но не чувствую ничего, кроме облегчения.
— Мы были так голодны, что, когда она наконец решала, что мы достаточно наказаны, она нас кормила. Мясо было таким вкусным. Я имею в виду, что мы умирали с голоду, поэтому ели все, что она давала.
Слюна наполняет мой рот, когда я вспоминаю разнообразие блюд, которые она заставляла меня есть. Подробности я держу при себе.
— Частью ее наказания было наше убеждение, что еда — это награда, но позже мы узнали, что все это было частью наказания. — Мой взгляд скользит к ветровому стеклу, ни на что не уставившись, но видя воспоминания. — Должно быть, она неделями не приносила еду. Даже сейчас мне трудно чувствовать запах вареного мяса. — Мой желудок сжимается, когда я вспоминаю, как за считанные часы превращался из сытого в больного.
Я смотрю на Шай, ее глаза светятся интересом.
— Знаю, что сейчас еда безопасна, но это случалось так много раз, что мой желудок просто не может принять тот факт, что меня больше не обманывают.
— Сколько раз твоя мать так с тобой поступала, Лукас? — ее голос дрожит, но от гнева или печали, я не знаю, и по выражению ее лица трудно понять.
— Слишком много, — шепчу я. — Слишком много раз, чтобы сосчитать.
— Боже, это ужасно. Это тогда ты, тогда Гейдж… гм…
— Я не помню жизни без провалов в памяти. — Я не объясняю, что он редко появлялся из-за пищевого отравления. Это незначительно по сравнению с другими ее наказаниями, и я терял сознание только тогда, когда их становилось слишком много для меня.
Гейдж не всегда был моим проклятием. Большую часть времени он был моим спасителем.
Она качает головой и опускает ее обратно на сиденье.
— Я понятия не имела… тако… И теперь я чувствую себя ужасно.
Почему у меня такое сильное желание утешить ее?
Притянуть к себе и надеяться, что мое прикосновение сможет стереть образы, которые я вложил в ее голову.
Она смотрит на меня с таким состраданием, какого я никогда не вижу у других людей, и его интенсивность грозит вывести меня из себя.
— Не стоит. Теперь я в порядке, — шепчу я, желая успокоить ее, потому что по какой-то неизвестной причине предпочел бы пройти через болезнь и боль сто раз, чем быть источником ее дискомфорта.
Мне хочется быть более сильным мужчиной. Если бы я мог выразить свои чувства, быть храбрым, как сильная женщина, сидящая рядом со мной, и просто сказать ей, что она мне нравится. Что я все время думаю о ней и фантазирую о жизни с ней. Хотел бы я, чтобы она знала, как сильно я хочу быть нормальным для нее, как многого она заслуживает и как отчаянно я буду пытаться и в конечном счете потерплю неудачу, чтобы быть тем мужчиной, который мог бы сделать ее счастливой. Я хочу ее. Больше, чем следовало бы, и достаточно, чтобы она могла полностью уничтожить меня.
Я открываю рот, чтобы заговорить, но захлопываю его, когда она вскакивает на своем месте.
— Ну, тогда… — она хватает гамбургер с моих колен. — А как насчет картофеля фри? Тебя это устраивает?