Командировка

— Не узнаю, — сказала Анастасия Карповна, глядя в окно. После пурги, которая бесновалась несколько суток, установилась тишайшая погода. Сияло солнце, и в его ослепительных лучах машина сверкала, как вороненая сталь нового автомата.
Иван Григорьевич присмотрелся: костистое лицо перебито шрамом. Вспомнил: этот человек похож на Отто Скорценни, любимца Гитлера. С этим хлопцем он встречался дважды: на городском рынке при обмене российских рублей и на даче у Славка Ажипы.
— Это ваш знаменитый Витя Кувалда.
Анастасия Карповна с недоумением поджала губы: кто из них понадобился известному рэкетиру: она или же Иван Григорьевич?
Витя по-хозяйски вышел из машины, открыл заднюю дверь салона, достал оттуда полутораметровую елку, не сосну, а настоящую ветвистую красавицу северных лесов, взял ее двумя руками за комель и, как знамя, понес перед собой.
Накинув на плечи пальто, Анастасия Карповна поспешила ему навстречу.
— С наступающим Новым годом! — издали поприветствовал хозяйку неожиданный гость. В улыбке он обнажил золотые зубы, их было добрых два десятка.
Этого человека, хотя бы понаслышке, знал весь город, а вот Анастасия Карповна, городской депутат, не водила с ним знакомства, ей было только известно, что с ним дружит мэр и пользуется его услугами. Ходили слухи, что он купил себе звание «вора в законе», и называли даже сумму: сто тысяч долларов. Деньги, безусловно, у него были. Чуть ли не каждый месяц он менял машину. Говорили также, что на следующих выборах, если он захочет, купит себе мандат депутата Верховной рады. Он чуть ли не открыто собирал деньги со всех торговых точек. Торгаши его презирали и боялись: презирали как налетчика, а боялись как босса, принимавшего заявки на убийства.
Судя по акциям, которыми он владел, его предпринимательская деятельность не ограничивалась сбором дани с торговых точек и приемом заявок на убийства. Когда он проезжал по городу на своем выездном «мерседесе», гаишники отдавали ему честь, как в прошлом отдавали секретарю горкома.
— Как себя чувствует ваш гость? — весело спросил он, ставя елку на крыльцо.
— У меня гостей бывает много, — сдержанно ответила Анастасия Карповна, разглядывая необычайно густую ветвистую красавицу.
— Я слыхал, он болел?
— Кто именно?
— Иван Григорьевич.
— Болел.
— Сейчас все в порядке?
— Слава богу.
В ответ гость улыбнулся всем золотом зубов, мягким детским взглядом показал на елку:
— Это вам с Иваном Григорьевичем. Презент от нашего общего друга и от меня лично.
— Кто ж это наш общий друг? — поеживаясь от холода, осведомилась Анастасия Карповна.
Она тянула время, ей не хотелось пускать этого гостя в дом. Ждала, что на крыльцо выйдет Иван Григорьевич, и тут они поговорят. Не мог же рэкетир явиться просто так: нате вам елочку.
— Друг наш, — с достоинством ответил Витя, — благодетель нашего славного города… — но, уловив неприязненный взгляд, миролюбиво заметил: — А вы на меня, Анастасия Карповна, не смотрите, как вертухай на зэка. Я, к вашему сведению, тоже из рабочей семьи. И мое происхождение абсолютно пролетарское. Татко всю свою сознательную жизнь вкалывал на «тридцать втором ящике», варганил гранатометы.
Наконец вышел Иван Григорьевич.
— Здравствуйте, Иван Григорьевич! Я — за вами. Славко Тарасович велел без вас не приезжать.
— Будет сауна?
— Для вас, Иван Григорьевич, все будет. — Умильная улыбка не сходила с Витиного изуродованного лица. — А еще для вас у меня презент.
При этих словах он легко спрыгнул с крыльца, быстрыми шагами направился к машине и вскоре оттуда тащил тяжелый ящик, как потом оказалось, с шампанским.
— «Артемовское».
Об «Артемовском» Иван Григорьевич никогда не слышал, в его бытность, насколько он помнил, было «Советское шампанское». Намеревался к Новому году купить бутылку «Советского» — на большее не хватило бы денег, а просить у сына постеснялся. У Эдварда, конечно, деньги водятся. На худой конец сын мог бы снять с его счета некоторую сумму, хотя бы полмиллиона долларов. Но… банковский счет Джона Смита наверняка арестован и вряд ли тут помог бы их давний друг банкир Николо Поберуччи.
 
— Вы не будете возражать, — говорил Витя Кувалда, обращаясь к Анастасии Карповне, — если я Ивана Григорьевича позаимствую у вас до вечера?
— Это вы у него спрашивайте, — ответила она беспристрастно, не отводя взгляда от обворожительной елки: даже в самые лучшие времена в их безлесом районе никто не преподносил ей такого подарка: — А с ней что делать?
— Наряжать, — сказал гость. — Если пожелаете, пришлю умельца. — И тут же по радиотелефону отдал распоряжение.
Пока на крыльце гость и хозяйка перебрасывались словами, Иван Григорьевич раздумывал: ехать или не ехать? Решил: он едет, благо есть о чем потолковать.
Уже по дороге Витя спросил:
— Вас никто не обижает?
— В смысле разбоя?
— Ну да.
— После того раза…
— Это когда вас раздели, а потом вам же предложили купить у них ваши колеса?
— То есть ботинки? Хлопцы потом извинились.
— Еще бы! Там постарались гвардейцы Мишки Списа, — признался Витя Кувалда. — Моей, конечно, тут заслуги нет. Мы с Союзом офицеров конкурирующие организации, но в смысле порядочности стоим на одной платформе: не позволяем обижать уважаемых людей города.
Он помолчал. Ровно работал двигатель. За ветровым стеклом, наплывая, мелькали пирамидальные тополя. Облепленные снегом, они, казалось, тоже принарядились к встрече Нового года. В этих местах до сих пор еще за неимением хвои наряжают молодой тополек или молодую акацию и говорят детям: это — елка.
Витя Кувалда опять заговорил, продолжая мысль:
— Наши с Мишкой цели, к моему огорчению, диаметрально противоположны. Я за всеобщую частную собственность, он — за общественную. Он считает, что от частной собственности — все пакости. Хлопец он толковый, но закомплексован. Без частной нельзя, тогда нет хозяина.
— Но раньше-то был? При советской власти?
— При той власти, Иван Григорьевич, я был никем, потому что не было персональной инициативы: все для всех. А когда один берет, что можно взять, от каждого, тут уже нужна голова и очень большие телодвижения. Лично я люблю телодвижения, особенно рисковые, они наполняют жизнь содержанием. Мой татко, как напьется, кричит: «Только трудовыми мозолями строится благополучие!» А я ему: «Татко, только грошиками. Пока ты их не отнял у другого, ты — никто». При той власти я хотел себя утвердить, но меня ставили на место.
— То есть?
— Сажали.
— И отец с вашей позицией тоже не был согласен?
— Он же зациклен на этой самой социальной справедливости. Хотя ни он, ни я толком так и не знаем, что это такое и с чем ее едят.
— В школе небось объясняли?
— В школе? — Витя сделал удивленное лицо. — Когда это было? Уже в ИТК я кончил семь классов. Но там лишь по-настоящему штудируют статьи УК, а все остальное — проходят.
— Значит, вы — юрист?
— Вам уже доложили?
— Сам догадался. Бизнесмен должен быть юристом, иначе он разорится. А вы не разоряетесь. Даже наоборот…
— Спасибо! Вы первый, кто назвал меня бизнесменом. А то все рэкетир да рэкетир… А диплом юриста у меня есть. И стоит недорого. Я вам любого юриста заткну за пояс, — похвастался Витя. — Я вам любую статью УК как стихи…
— Чтоб как стихи, на это требуется время.
— У меня оно было. Семь лет…
Лесть Ивану Григорьевичу удалась. Обезображенное пунцовым шрамом лицо рэкетира светилось, будто он получил орден, которого долго добивался.
«Не лишен самолюбия», — подумал о нем Иван Григорьевич, прикидывая, чем тот может ему помочь: несомненно, у него есть люди, которых он устраивает в инофирмы. Все бизнесмены изучают своих конкурентов изнутри, и вполне вероятно, что их люди натыкаются на лаборатории, деятельность которых, как любил говаривать наставник разведчика Коваля, покрыта мраком неизвестности.
— Извините, — сказал Иван Григорьевич после обоюдной паузы. — Я знаю ваше имя, но у вас, как я понимаю, есть и отчество.