Дамский секрет (ЛП)

Лорд Натаниэль Харланд.
Джорджи будет набирать ему ванну, присматривать за одеждами.
Брить! Господь всемогущий, нужно потренироваться. Она ни разу в жизни никого не брила.
Джорджи опустила шляпу чуть ниже и устремилась к дому Лили, что в трех километрах отсюда. Приехала она на наемном экипаже. Впервые она вышла средь бела дня в мужском обличии. Странно. Чудная привилегия — ходить без тяжелых юбок, свободно, без ограничений передвигать ногами. Способность двигаться изумляла. Джорджи наслаждалась и почти боялась, поймала себя на том, что хотелось бежать. Было бы здорово пробежаться в таком наряде, не боясь споткнуться, без необходимости придерживать ткань. Но, вместо того чтобы бежать, она поступила лучше: делала длинные шаги и размахивала руками в неженственной манере.
Из кармана она достала искривленную счастливую монетку достоинством в полкроны, что много лет назад ей дал отец. Тогда она была еще маленькой, ей было лет пять или шесть. Папа уронил монету на улице, и по ней прогромыхала карета. Они хохотали над изогнутой формой, когда он подобрал монетку и протянул Джорджи «на удачу». Она всегда носила монету с собой — даже когда выходила на сцену. Хотя она не принесла Джорджи много удачи.
Однако сегодня помогла.
По дороге Джорджи катала монету в левом кулаке, дойдя до мизинца, ловила большим пальцем и начинала сначала. Эдакий искусный эффектный фокус, коему ее научил папа. Она даже не осознавала, что делает, ибо в памяти всплыла эта чудная короткая беседа.
Мельком глянув на Харланда, Джорджи чуть не упала. Она никогда не видела таких мужчин. Нет, привлекательных мужчин она видела. В театре полно привлекательных мужчин. Но вот мужчин вроде Харланда Джорджи не видела никогда. Харланд отличался от всех. От брата, что напоминал греческого бога своим мощным телом и светлыми волосами. От Уилла Грейнджера, ведущего актера Макса, с лихими усами и ровными белыми зубами. Даже от Майкла Маккола с пронзительными голубыми глазами и волнительными поцелуями.
Харланд — красавец.
Стоило его увидеть, внутри что-то заныло. Он поднялся из-за стола, высокий, стройный, широкоплечий, темные волосы упали на лоб. Темные, как соболий мех, темные на фоне бледной кожи. А эти томные глаза. Ей показалось, будто она тонет. Пышные вычурные ресницы; веки будто подведены сурьмой. А губы… Красивые губы можно было бы принять за женские, если бы не твердый, чисто мужской подбородок.
Джорджи сказала, что он самый элегантный джентльмен в Лондоне. Репутация не обманула. Харланд облачился в изысканный, превосходно сшитый фрак, шелковый жилет и бриджи цвета буйволовой кожи. На бледной шее повязан накрахмаленный белый платок.
Джорджи будет его одевать. Что важнее — она будет его раздевать. Во рту мигом пересохло. Интересно, как он выглядел под шерстью, шелком и льном?
Она не невежда в плане мужских тел. Каждый вечер она помогала актерам надевать и снимать костюмы — и видела мужчин обнаженными. Да и Майкл Маккол не единственный мужчина, что ее целовал. Театральный мир не столь ханжеский, как мир простых смертных. Может, Джорджи и невинна, но она знала, что к чему, и уже испытывала это ощущение внизу живота, жажду большего. Но она не имела представления, что можно испытать такое желание лишь при взгляде на мужчину, стоявшего в десяти шагах от нее. К тому же он не выказал даже малейшего интереса…
Разумеется. Харланд считал Джорджи мужчиной.
Он считал ее мужчиной.
Джорджи преодолела первое препятствие в этой шараде. Сможет ли она продолжить? С Харландом она проведет немало времени, будет жить рядом с ним. У него получится докопаться до истины или в своем маскараде она одержит победу? Макс назвал ее талантливой актрисой; жаль, что она, в отличие от матери, не горела желанием выступать.
Сейчас Джорджи горела желанием. Ради этой роли — роли, состоявшей не только из притворства. Ведь она действительно станет камердинером.
Ей подумалось, что все может получиться.
 Глава 4 
 Две недели спустя 
 
Половина десятого утра.
Без малого.
Джорджи прислонилась плечом к стене подле двери в опочивальню Харланда, ожидая служанку, что должна принести поднос с завтраком. По обыкновению, вернувшись ранним утром, Харланд оставил для нее точные указания. Написанная наспех записка, переданная через ночного лакея, ждала поутру на том месте, где она завтракала. Там говорилось: «Завтрак в опочивальню в девять тридцать. Яйца пашот. Кофе. Костюм для верховой езды».
В промежутке между тем, как она позавтракала и отправилась к Харланду, Джорджи два часа утюжила фраки и жилеты, а закончив, стала краснолицей и липкой. Прежде чем пойти в хозяйскую опочивальню, пришлось сбегать в свою комнату и умыть лицо.
Она прождала подле двери уже несколько минут к тому моменту, как подоспела служанка Рози, пухленькая, молчаливая девушка. Лакей Том настаивал, что Рози «влюблена в Джорджа».
— Доброе утро, Рози, — сказала Джорджи.
Щеки у Рози налились свекольной краснотой, как случалось всегда, стоило Джорджи с ней заговорить. Под грохот фарфоровой посуды она передала поднос, буркнула приветствие и поспешила прочь.
Джорджи опустила поднос на столик, стоявший у двери, и быстро проверила содержимое. Все на месте: утренняя газета, кофейник, тарелка с яйцами, прикрытая серебряным куполом, намазанные маслом тосты и нарезанный апельсин. Харланд обожал апельсины. В записке про него не говорилось, но Харланд съедал апельсин каждое утро, всегда нарезанный на восемь долек.
У Джорджи аж слюнки потекли. Она тоже любила апельсины. Казалось, будто она не ела их целую вечность. Сочная блестящая мякоть выглядела очень притягательно в маленькой хрустальной вазочке, куда миссис Симмс уложила дольки. На миг она задумалась: Харланд заметит, если она стащит дольку? Конечно, заметит. В вазочке всегда лежало восемь долек, и это в его духе — подметить, если их станет семь.
Постучав, Джорджи досчитала до десяти и приоткрыла дверь.
— Входи.
Раздавшийся голос Харланда — утренний голос, хриплый спросонок — стал решающим знаком. Джорджи подняла поднос и вошла спиной вперед, а когда обернулась, Харланд пытался усесться. Одежда, как обычно, отсутствовала. Темные волосы растрепались, темные глаза полуприкрытые и сонные. Он устало провел рукой по лицу. Джед сообщил, что он явился домой в три часа ночи. На месте Харланда она проспала бы до обеда.
Покуда он возился с подушками, Джорджи вперилась взором в его торс — сформировавшаяся привычка. Пока она стояла с подносом, безопаснее смотреть туда, чем в лицо. Харланд стройный, однако широкоплечий. Он пленял своей наготой, подтянутой мускулистой грудью, усеянной темными волосками, что окружали плоские соски и стрелой тянулись к промежности, где снова расширялись. Несколько раз, когда он выбирался из постели или надевал кальсоны, она мельком видела промежность и быстро отводила глаза, надеясь, что он не заметит этой странной заинтересованности.
Едва Харланд с удобством устроился, подложив под спину подушки, Джорджи завозилась с маленькими ножками, сложенными под подносом, что позволяли примостить его поверх бедер. Искусная вещица. Полированное вишневое дерево с инкрустациями из перламутра. И немного изобретательности в виде складных ножек. Харланд любил искусные вещи и питал страсть к антиквариату, будь то поднос со складными ножками, рапира, крывшаяся в трости с золотым набалдашником, или табакерка с порнографической гравировкой на внутренней стороне крышки.
Джорджи налила в чашку черного ароматного кофе. Харланд смежил веки и благодарно вздохнул. Джорджи отставила кофейник и убрала серебряную крышку с яиц пашот.
— Спасибо, Феллоуз, — изрек Харланд.
Это не столько выражение признательности, сколько дозволение удалиться. Джорджи восприняла фразу в том духе, в коем она была сказана.
— Прекрасно, милорд, — пробормотала она.
Она аккуратно положила крышку и салфетку на прикроватный столик и ушла в соседнюю гардеробную готовить костюм для верховой езды.