След «Семи Звезд»

Немчин, зажав двумя пальцами длинный нос, бочком-бочком подошел к гари и огляделся.
– Вон там, кажется, подтаяло, – указал он место неподалеку от своей лошади. – Вы для начала штыками, штыками поковыряйте.
– Вот не было печали о землю оружию поганить, – проворчал служивый.
– Was? – с чего-то переклинило барона на родную речь.
– Рады стараться, ваш бродь! Дозвольте сполнять?
– С богом! – милостиво разрешил начальник.
Солдаты принялись поочередно колупать землю.
Поначалу дело спорилось. Из ямы летели комья земли, ложась на серый от пепла снег. Но потом все застопорилось.
Вняв совету командира, воины попробовали подковырнуть штыками. И тут же послышался противный скрежет, который получается, когда этак скребут железом о железо.
– Что там у вас? – заинтересовался барон.
Подошел ближе и Иван. Глянул в рытвину.
– Непонятное дело, ваш бродь! – озадаченно почесал затылок унтер. – На лист, коим кроют дома, похоже. Да откель же ему здесь взяться?
– Ройте вокруг! – велел пристав, заметно волнуясь.
Вскоре команда очистила нечто, и в самом деле напоминавшее крышу. Причем в центре ее оказался столбик, к которому была привязана баронова лошадь. Животное тут же отвязали и увели к другим коням.
– Эка притча-то! – завертел головой офицер. – Как вы думаете, что это?
– Может, какой-нибудь погреб? – предположил Барков.
Хотя его одолевало сильное сомнение. Уж больно странной для погреба формы было откопанное. Скорее это напоминало…
– Никонова часовня сие! – авторитетно заявил Иванов кучер.
Поэт в суматохе как-то подзабыл о своем вознице.
– Что, что? – не понял он.
– Was, was? – заквакал в тон ему барон.
– Говорю, часовня. Ее почитай сто лет назад возвели здесь по приказу Никона, когда он отбывал покаяние в Ферапонтове монастыре. А место дурное выбрали. Болотистое. Вот она в землю-то и ушла.
– Как?! – не верил своим ушам господин копиист. – Возможно ль такое?
– А еще бают, что нехорошими делами там занимался Никон-то, – притишив голос, продолжал мужик. – Чернокнижьем да волхвованьем. Тщился-де себе расположение государя вернуть. За то и прогневался Господь. Прибрал со света белого бесовскую храмину.
В Иване зажглось любопытство. Пристава, похоже, и того задело. Они заговорщицки переглянулись.
– Глянем? – предложил академический посланец.
– Ох, мы и без того замешкались, – скривился, якобы в раздумьях, офицер.
А сам уже был готов отдать своим людям команду, чтобы продолжили очищать таинственную находку. Вдруг да чем получится поживиться?
Но тут нелегкая принесла святых братцев. Налетели встревоженными воронами и тут же потребовали прекратить непотребство.
– Сие земля церковная, монастырская! – твердо заявил Козьма. – И токмо церкви решать, что и где здесь можно рыть!
– Да мы лишь глянем… – начал канючить Ваня, но, наткнувшись на непреклонно-твердый взгляд инока, осекся.
Почему-то снова защипало глаза.
– Засыпайте, что вырыли! – набычился Дамиан. – И про пепелище не забудьте!
Барон подбоченился. Чтобы им, дворянином и офицером, смели помыкать желторотые мальчишки в черных рясах! Да не бывать такому! Вот сейчас велит, и его воины живо раскопают это необычное сооружение…
Взглянул орлом на своих бравых молодцов – и тут же осел ощипанной курицей: в глазах команды не было благой готовности тут же ринуться вперед по единому слову отца и командира. Наоборот, в них сквозило явное сочувствие инокам: то ли ковырять мерзлую землю не хотели, то ли и впрямь верили во все эти россказни о «проклятом» месте.
– Засыпайте, – приказал он. – И костер тоже…
Достал свою верную спутницу-трубку и отошел к лошадям.
– Не думаете, что псы не случайно гнали ваш экипаж именно сюда? – поинтересовался он у наблюдавшего за действиями солдат поэта.
Барков неопределенно пожал плечами. Подобная мысль приходила в голову и ему самому, но он выдворял ее прочь, чтобы совсем не запутаться во всех этих хитросплетениях.
– Вы сейчас куда?
– Мне надобно закончить начатое и побывать в Ферапонтове монастыре. А затем вернусь в город.
 
– Заходите как-нибудь в гости, – пригласил барон. – Я квартирую на правом берегу, на набережной.
Тепло, почти по-приятельски попрощавшись, они разъехались в разные стороны.
 
 
Marlbrough s'en va-t-en guerre,
 
Mironton, mironton, mirontaine…
 
 
Закутавшись в теплое одеяло, продрогший Иван думал об одной странной детали, упущенной из вида бдительными братьями.
Когда он проходил мимо засыпанного землей кострища, под его ногой что-то хрустнуло. Слегка наклонившись, господин копиист разглядел полусгоревший череп. Человеческий…
  
Глава пятнадцатая. Великость языка российского народа
 
Бородавское озеро, зима 1758 г.
Ферапонтов монастырь, основанный в 1398 году монахом московского Симонова монастыря Ферапонтом, значительно проигрывал соседней «Северной лавре» и внешне, и по достатку. Последними значительными вкладами, сделанными в обитель владыками мира сего, были подношения еще царя Михаила Федоровича. С тех пор минуло уже сто лет, и Ферапонтов постепенно пришел в упадок.
Так бывает с иными святыми местами. И не только по недостатку веры или благочестия. Монастыри, как и люди, имеют свой, отмеренный Всевышним век. Они рождаются, становятся на ноги, расцветают, а затем старятся и хиреют. Особенно же тогда, когда рядом имеется еще одна, более крупная и почитаемая обитель, затмевающая своего «младшего брата», забирающая у него большую часть паломников и жертвователей.
Прибыв на место, Иван нанес визит игумену, получил благословение на осмотр монастырской библиотеки и временное изъятие из нее необходимых для академических трудов книг, «буде таковые отыщутся». В самом деле, наивно было бы полагать, что и здесь его ждет такая же удача, как и в предыдущем месте. В науке подобные совпадения – большая редкость.
Брат келарь указал Баркову место в странноприимном доме, который также оказался не в пример скромнее того, что в Белозерском. Поэт с разочарованием взглянул на твердую узкую койку, покрытую жалким подобием белья, и отчего-то вспомнил свое пребывание в лаврской семинарии.
– Обед у нас в семь пополудни, – предупредил монах.
Поздненько. А живот так и бурчит с голодухи. Да и голову поправить глотком – другим «аква виты» отнюдь не помешало бы. Трещит-то после лесных видений.
– Не мешает помолиться с дороги, отче, – сказалось вдруг само собой. – Тяжелехонек был путь. Кабы не заступничество небес, вряд ли бы и жив остался.
– Все в руце Господней, – чинно перекрестился инок. – А помолиться да поставить свечу можно хоть в Рождественском соборе, что Дионисий расписывал, хоть в Благовещенской аль Богоявленской церквях. Это уж какая вам приглянется, сыне.
– А есть ли где образ мученика Христофора? – поинтересовался поэт, вызвав у келаря недоумение.
– Хрис-то-фор? – по складам произнес слуга Божий.
– Ну да, покровитель странствующих, от внезапной кончины избавляющий…
– Знаю, знаю, – досадливо подергал жидкую бороденку монах. – Обретался такой образ. Как раз в Рождественском. Дионисием и писанный. Да вот незадача, десять лет тому замазан был.
– Как? – не понял господин копиист.
– Так по указу ж государя Петра Алексеевича и замазан. Как противный естеству, гиштории и самой истине. Дабы не вводить православных в соблазн поклонением песьей главе.
– А как же в Софийском соборе, в Вологде?..
– Ну, не углядел преосвященный, – развел руками инок. – Значит, в семь милости просим к трапезе.
…Жизнь всегда учила поэта предусмотрительности. Вот и сейчас не стал дожидаться монастырского обеда, а решил заморить червячка кой-чем из собственных припасов. Еще в посаде близ Мефодиево-Белозерского Иван прикупил узелок пирогов, да барон, добрая душа, увидев, как он мается головной болью, пожертвовал ему флягу шнапса.