Танцующий в темноте (ЛП)

Я издаю стон.
— Спасибо.
Я собираюсь подняться, когда открывается дверь. Надо мной нависает тень, и я поднимаю взгляд вверх.
Стайка крошечных птичек порхает в животе, когда я смотрю в жесткие глаза Адама, небритую челюсть и бьющуюся на шее вену. Он застегивал манжеты рубашки, но остановился на полпути.
Задрав подбородок, чтобы видеть его, я упираюсь ладонями в пол, чтобы приподняться, но выражение его лица отвлекает меня. Я моргаю, когда его темные глаза затуманиваются. Это странно, как будто он смотрит сквозь меня. Сидя здесь, когда его крупная фигура заслоняет меня, я как никогда чувствую себя мышкой, как он всегда называет меня.
Я задерживаю дыхание, когда он смотрит на меня, его брови сведены вместе, а все его тело напряжено, как будто он переполнен сдержанностью. Через мгновение он щурится, проводит рукой по лицу и проходит мимо меня.
Воздух со свистом вырывается из легких, пока я смотрю, как он уходит.
Снова.
— Поврежденные люди опасны.
Они знают, что могут выжить.
— Джозефин Харт, Ущерб
Я открываю кран в ванной и плещу холодной водой на лицо. Выключив его, хватаюсь за край мраморной стойки и смотрю мимо своего изможденного отражения.
Все, что я вижу, — это она. Сидит на полу, и ее небесно-голубые глаза, моргая, смотрят на меня. Она выглядела точь-в-точь как она. Такая крохотная, с согнутыми коленями и длинными черными волосами, прикрывающими маленькое тело.
Я качаю головой и тру глаза. Чертова Эмми. Даже в ее отсутствие она забирается мне под кожу и зажигает спичку. Она украла мой сон, поглотила мысли своими образами, лишила спокойствия, которое должны были принести мои убийства, и теперь из-за нее я вижу то, чего никогда больше не хотел видеть.
Но, черт возьми, клянусь, я видел, как София промелькнула в этих глазах.
(Четырнадцать лет)
— Давай вернемся к более недавним временам, — говорит Катерина. — Расскажи мне о переулке на 5-й улице. В частности, я хотела бы услышать больше о сексуальных домогательствах. Я думаю, что это тяжело — жертвовать частью себя ради безопасности.
Тощий подросток вздергивает подбородок и кривит губы, как будто серьезно обдумывает ее вопрос. Я качаю головой. После тридцати минут такого поведения, я удивлен, что Катерина позволила ему продолжать так долго.
Он бормочет:
— Да, не могу даже представить. А как ты себя чувствуешь? Ты осознаешь, какую цену платишь, пожертвовав своим здравым смыслом?
Она медленно выдыхает, ее терпение на исходе.
Мои губы подергиваются. По крайней мере, он забавный.
— Я собираюсь дать тебе еще одну возможность, — спокойно начинает она, — открыться мне. Я облегчу тебе задачу. Почему бы тебе не выбрать тему или инцидент, и мы будем отталкиваться от этого?
Он хихикает.
— Как предусмотрительно.
Звон на другом конце комнаты привлекает мой взгляд к Софии. Она все еще прикована наручниками к клетке. Она подтянула колени, чтобы спрятаться за ними, но я могу сказать, что она выглядывает между ними.
Наблюдает.
Слушает.
Интересно, сколько из их слов она на самом деле понимает. Но тогда, я думаю, дело не в словах. Я чувствую это, то, как все вокруг нас впитывается в кости. Тон их голосов. Тишина в воздухе. Скрежет ручки по бумаге. И это всего лишь интервью.
 
— Не бойся, — говорит парень, привязанный к столу.
Я смотрю на него.
— Я здесь, чтобы выслушать. Это твое детство сделало тебя такой? У тебя проблемы с мамой, или папа прокрался к тебе в постель?
Я ожидаю, что Катерина рассердится, но она только улыбается и засовывает блокнот в карман. Она встает, подходит ближе к мальчику и наклоняется. Поглаживая его грязно-светлые волосы, она шепчет:
— Такой молодой и невежественный. Не всем нужно травмирующее детство, чтобы понять свои истинные побуждения. Некоторые из нас достаточно созвучны со своим внутренним "я", чтобы освещать собственный путь. В то время как другие нуждаются в руководстве.
Она на придвигается на сантиметр ближе и целует его в костлявую щеку.
— Их нужно бросить.
Еще один поцелуй в другую щеку.
— Использовать.
Поцелуй в нос.
— Изнасиловать.
В подбородок.
— Избивать и морить голодом.
Наконец, в лоб.
— И оставить умирать.
Впервые с момента своего прибытия новичок не отвечает. Когда она отступает, его губы поджаты, и он смотрит в потолок.
Она похлопывает его по ноге.
— Ну, ну. Все происходит по какой-то причине.
Она подходит к двери, открывает ее и исчезает на минуту. Когда она возвращается, рядом с ней идет Лысый. Она кивает в сторону стола.
— Мне нужно больше времени, чтобы понаблюдать за этим. Запри его с моим питомцем.
Мои уши навостряются, и я прижимаюсь к стене. Она никогда раньше не посылала другого ребенка в мою клетку.
Лысый отстегивает парня, тащит его ко мне, отпирает клетку и бросает его внутрь. Он приземляется на живот, слишком слабый, чтобы удержаться.
Мне знакомо это чувство. Когда Лысый запирает нас обратно, Катерина подходит и наклоняет голову, наблюдая, как он пытается встать.
Со вздохом она поворачивается к Лысому.
— Отведи меня в кладовку. Я сама подберу ящик.
Лысый идет впереди, но Катерина останавливается рядом с клеткой Софии. Она опускается на колени.
— Мне жаль, что день был таким медленным. Мамочке просто нужно немного вдохновения.
Она протягивает палец сквозь решетку, чтобы коснуться носа дочери. София закрывает глаза, как будто впитывает прикосновение.
— Я люблю тебя, детка.
Катерина и Лысый уходят вместе. Мои напряженные мышцы расслабляются, когда гаснут все лампы, кроме одной, и дверь за ними закрывается.
Я наблюдаю, как мой новый сокамерник переключает свое внимание на Софию. Секунду он просто наблюдает за ней. Затем поворачивается ко мне. Его брови хмурятся, когда он опускает взгляд на мое место на земле, у стены.
— Дерьмо. Как долго ты торчишь в этом месте?
Я пожимаю плечами, не желая говорить ему, что прошло больше полутора лет. Я не знаю, почему вопрос кажется таким личным. Вместо этого я спрашиваю:
— Ты действительно не знаешь своего имени?
Он снова ухмыляется, и я прищуриваю глаза. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь из здешних детей делал что-нибудь, кроме слез, мольбы или безучастного взгляда. Я исключение, но я никогда не ухмылялся. Это странно. И немного освежает.
— Нет. Кому оно вообще нужно?
Он проводит рукой по своим грязным волосам, затем оглядывается на Софию, прикованную наручниками к клетке и прячущуюся за коленями и волосами. Он наклоняет голову в ее сторону.
— Уже готовит ученицу, да? Держу пари, когда-нибудь она заставит свою мамочку гордиться.
Я качаю головой и отталкиваюсь от земли, чтобы встать. Я не знаю, почему это вызывает во мне волну гнева. Разве он не видит, что она всего лишь ребенок? Настоящий ребенок? Пока она не появилась, я никогда по-настоящему не был рядом с кем-то таким маленьким. Никогда не видел такого крошечного ребенка вблизи, какие невинные у него глаза.
— Она ребенок, — рычу я. — Она все еще нормальная.
Он издает смешок, и София подпрыгивает всем телом.
— Дети — это плохо. Они тупые, что заставляет их казаться хорошими. И кроме того, — он оглядывается на нее, и она дрожит под его пристальным взглядом, — она дочь своей матери. С тем, что у нее в крови, невозможно бороться.