Тайна леди Одли
– Но ведь это глупо – посылать весточку, не указав своего местожительства, – сказал Роберт.
– Когда человек при смерти, ему трудно предусмотреть такие мелочи, – с упреком отозвалась леди Одли.
Ах, как ни была прекрасна леди Одли и как ни был влюблен в нее молодой адвокат, но в этот тихий сентябрьский вечер неясное чувство тревоги по-прежнему не покидало его.
Он сидел у окна, болтая с миледи о том о сем, но мыслями он был не здесь, а на Фигтри-Корт, рядом с Джорджем Толбойзом. Он все думал, думал, думал, как, должно быть, бедняге Джорджу сейчас там одиноко среди неизменных сигар, собак и канареек. Чего бы он, Роберт, сейчас не отдал за то, чтобы вернуть другу покойную жену, за то, чтобы с нею, живой, он смог прожить остаток дней в покое и счастье!
Между тем пальчики миледи легко, словно бабочки, порхали над клавишами, и величественный рояль откликался дивной мелодией, напоминавшей о хрустальных ручьях и о мириадах пузырьков, что днем и ночью нескончаемой чередой лопаются на водной поверхности…
Роберт Одли вздрогнул: ему вдруг представилось, что друг его, холодный и окоченевший, лежит на дне неглубокого потока и его мертвое тело обращено к небу, меркнущему в вечерних сумерках.
Отсутствующий взгляд Роберта не ускользнул от внимания леди Одли.
– Вас что-то беспокоит? – спросила она.
– Не что-то, а кто-то: Джордж Толбойз.
Миледи зябко пожала плечами:
– Честное слово, всякий раз, когда вы упоминаете об этом джентльмене, мне становится не по себе. Можно подумать, с ним и вправду случилось нечто чрезвычайное.
– Не дай Бог! Но когда я думаю о нем… тоска заполняет мне душу до самых тайных ее уголков!
Так за разговорами прошел вечер, а когда стало еще темней, сэр Майкл снова попросил леди Одли поиграть им на рояле. Роберт Одли хотел было сесть с нею рядом и помочь ей, переворачивая нотные листы, но миледи играла по памяти, и галантность молодого джентльмена осталась невостребованной.
Он принес два зажженных канделябра и расставил их так, как было удобно восхитительной музыкантше. Миледи ударила по клавишам, и комнату наполнили звуки печальной бетховенской сонаты. Странный характер был у этой женщины: веселая, живая и жизнерадостная, она любила совсем иные мелодии – тоскливые, унылые, меланхоличные.
Роберт Одли, прислонившись к роялю, разглядывал ее пальчики. На этом сверкает рубиновое сердечко, на другом – изумрудная змейка, на тех – бриллианты. Затем взгляд его скользнул по ее округлым запястьям, и его внимание привлек широкий плоский золотой браслет, надетый на правую руку. Во время быстрого пассажа он чуть сдвинулся, и миледи прервала игру, чтобы поправить украшение, но еще до того, как она сделала это, Роберт Одли заметил, что браслет скрывал синяк, выступивший на нежной коже.
– Вы, кажется, повредили руку, миледи, – сказал Роберт.
Женщина торопливо поправила браслет.
– Повредила? Ну, это уж слишком сильно сказано! Просто у меня такая кожа, что синяки появляются на ней от малейшего прикосновения.
Она продолжила игру, но сэр Майкл, встревоженный, поднялся из кресла и, пройдя через всю комнату, подошел к жене.
– В чем дело, Люси? – спросил он. – Как это случилось?
– Господи, ну какие же вы оба глупые! – засмеялась леди Одли. – Устраиваете шум из-за пустяка! Понимаете, я ужасно рассеянная, и несколько дней назад, играя лентой, я обвязала ею руку так туго, что, когда я дернула ленту, здесь, на запястье, остался синяк.
«Миледи – сущее дитя, – подумал Роберт Одли. – Выдумывает всякие истории, нимало не заботясь о правдоподобии. Кожа только-только начала менять цвет, значит, синяк появился не несколько дней назад, а намного раньше».
Сэр Майкл приподнял могучей рукой тонкое запястье.
– Ну-ка поднеси свечи, Роберт, – попросил он.
Нет, здесь был не один синяк, а четыре слабые красные отметины, какие могли оставить четыре пальца сильной руки, которая слишком грубо дотронулась до изящного запястья. Впрочем, узкая лента, затянутая слишком туго, тоже могла оставить подобный след, и миледи продолжала настаивать на своем, пеняя на собственную рассеянность.
Но Роберт заметил: поперек одной из слабых отметин пролегло чуть более темное пятно – тоже красное, – и было похоже, что на один из тех сильных пальцев, что так безжалостно погрузились в нежную плоть, было надето кольцо.
«Миледи лжет, – подумал Роберт. – Не верю я в историю с лентой».
Он пожелал родственникам доброй ночи и простился с ними в половине одиннадцатого вечера.
– Я уеду отсюда первым же утренним поездом, – сказал он в дверях. – Если Джорджа нет на Фигтри-Корт, поеду в Саутгемптон, а если его нет и там…
– Что тогда? – спросила миледи.
– Тогда, надо полагать, с ним действительно случилось нечто необъяснимое!
В гостиницу Роберт пришел совершенно подавленный.
– Сколько волнений из-за этого дуралея! – проворчал он, запираясь у себя в номере. – Но, как бы там ни было, если завтра я не обнаружу его у себя дома, я перерою весь мир, чтобы найти его!
Для Роберта Одли, человека по природе флегматичного, решительность была скорее исключением, чем правилом, но, уж если он на что решался, он шел к намеченной цели с бульдожьим упрямством.
Ум у него был ленивым, и лень мешала ему думать о полудюжине вещей одновременно, не останавливаясь ни на чем по существу, – такова манера людей куда более энергичных, чем наш герой, – но этот же ум делал его удивительно проницательным в тех случаях, когда что-то привлекало его внимание всерьез, и уж тогда ничто, даже самое малое, составлявшее часть этого «чего-то», не ускользало от него, Роберта Одли.
Чопорные судьи могли вышучивать его, а преуспевающие адвокаты, упоминая о нем, пожимать плечами – для меня несомненно одно: возьмись он хотя бы раз провести в суде какое-нибудь дело, он бы порядком удивил вельмож от юриспруденции, недооценивших его способности.
Глава 12. Джордж Толбойз: по-прежнему – никаких известий
Роберт Одли вернулся на Фигтри-Корт ранним утром следующего дня.
Канарейки по-прежнему безмятежно заливались в комнатке, служившей спальней Джорджу Толбойзу. В апартаментах царил идеальный порядок – его наводила миссис Мэлони, уборщица Юридических корпораций. Ни сдвинутое кресло, ни откинутая крышка ящика для сигар – ничто не говорило здесь о присутствии Джорджа Толбойза.
Роберт внимательно осмотрел каминные доски и столы – надежда уже стала покидать его, – быть может, Джордж где-нибудь оставил письмо или записку.
«Он вполне мог приехать сюда вчера вечером, а уехать в Саутгемптон сегодня рано утром, – подумал Роберт. – Миссис Мэлони прибрала здесь, вероятно, уже после его отъезда».
– Миссис Мэлони!
– Слушаю, сэр, – отозвалась женщина, появляясь в дверях.
– Мистер Толбойз ночевал здесь минувшей ночью?
– Нет, сэр. Я пришла сюда в шесть утра, здесь никого не было. А что, с бедным джентльменом что-то случилось?
– Да как сказать, миссис Мэлони… Мы расстались с ним вчера в два часа дня, и с тех пор о нем – ни слуху ни духу.
Миссис Мэлони начала было рассказывать Роберту жалостную историю о том, как ее покойный муж, машинист, будучи в отличном настроении после отличного обеда, окончил путь земной, очутившись под колесами паровоза, но Роберт, не дослушав историю честной ирландки, торопливо надел шляпу и вышел из дома.
В Саутгемптон он приехал вечером. Там он быстро нашел бедный квартал, где проживал тесть Джорджа. Подходя к дому, он еще с улицы заметил маленького Джорджи, игравшего у открытого окна гостиной.
Тихо. Ни суматохи, ни возбуждения, которые должен был вызвать приезд отца. Роберт почувствовал, что и здесь его, скорее всего, ждет разочарование.
Старик сам открыл дверь Роберту, а малыш выглянул из гостиной: что это за чужой дяденька пожаловал к ним в гости?
Увидев Роберта, старик просиял и рассыпался в светских любезностях. Да-да, он уже имел удовольствие встречаться с джентльменом в Вентноре по весьма печальному поводу. (Здесь старик, не закончив фразы, вытер слезящиеся слабые глаза.) Не соизволит ли мистер Одли войти?