Тайна леди Одли

Они сидели в комнате для школьных занятий. У супруги врача было в руках вышивание, а Люси подправляла кисточкой акварельные наброски своих учениц.
– Знаете, дорогая мисс Грэхем, – промолвила миссис Доусон, – по-моему, вы просто обязаны считать себя редкой счастливицей.
Гувернантка, оторвавшись от работы, взглянула на хозяйку с явным удивлением.
– Что вы имеете в виду? – спросила она, погружая кисточку в аквамарин [16], выдавленный на палитру.
– Я имею в виду, дорогая, что вам ничего не стоит стать леди Одли и хозяйкой Одли-Корт.
Люси Грэхем взмахнула кисточкой и, сделав легкий мазок, побледнела, что не ускользнуло от внимания миссис Доусон.
– Да не волнуйтесь вы, милочка, – промолвила она, – никто не заставит вас выйти замуж за сэра Майкла, если вы сами того не захотите. Однако, скажу я вам, это был бы замечательный союз. У сэра Майкла солидные доходы, и он самый щедрый мужчина из всех, кого я знаю. Он возвысит вас до себя, и вы сможете сделать для ближних много добра. Но руководствоваться при этом, подчеркиваю, вы должны только собственным чувством. И еще: если внимание сэра Майкла вам неприятно, лучше объясниться с ним сразу и не поощрять его дальнейшие ухаживания.
– Его внимание… Поощрять дальнейшие ухаживания… – пробормотала Люси. – О чем вы говорите, миссис Доусон? Да у меня и в мыслях подобного не было! Конечно, в последнее время до меня кое-что начало доходить…
Здесь она умолкла. Облокотившись о стол, она охватила голову руками и глубоко задумалась. На шее у нее всегда была узкая черная ленточка то ли с медальоном, то ли с крестиком, а может быть, то была миниатюра; во всяком случае, эту безделушку она постоянно носила под платьем, и сейчас, нервно коснувшись пальчиками того, что было спрятано у нее на груди, она сказала:
– Думаю, некоторые люди просто рождены, чтобы быть несчастными, миссис Доусон. Стать леди Одли – для такой, как я, это было бы чересчур большой удачей.
– Это вы-то – несчастная? – изумилась миссис Доусон. – Вы первая, от кого я слышу подобное. Вы, такая яркая, такая… Честное слово, не знаю, что мы станем делать, когда сэр Майкл похитит вас.
После этого разговора они не однажды возвращались к этой теме, и Люси не выказывала никаких эмоций, когда речь заходила о восхищении баронета, и в семействе врача молчаливо решили, что, когда бы сэр Майкл ни сделал свое предложение, гувернантка, само собой разумеется, примет его: для девушки без состояния упустить такой шанс было бы чистым безумием.
Однажды туманным июньским вечером сэр Майкл, сидя напротив Люси Грэхем у окна в маленькой гостиной врача, воспользовавшись тем, что хозяева, сославшись на какую-то случайную причину, разом поднялись и тактично оставили их одних, заговорил о том, что давно лежало на его сердце. Он промолвил несколько торжественных слов и попросил у гувернантки ее руки.
– Но если вы не любите меня, – добавил он, – лучше разбейте мне сердце, но откажите. Нет большего греха, чем идти замуж без любви. И если путь к моему счастью лежит через такой грех – ваш грех, Люси, – то… Не нужно мне такого счастья.
Люси Грэхем сидела, не глядя на сэра Майкла. Лицо ее было обращено вдаль, к туманному закату, и сэр Майкл, видя только ее профиль, не мог уловить выражения ее глаз. Если бы это ему удалось, он увидел бы тоскливый взгляд, устремленный не к горизонту, а гораздо дальше, в бесконечную неизвестность – совсем в иной мир.
– Люси, вы слышите меня?
– Да, – печально отозвалась она. Впрочем, в ее тоне не было холода и не чувствовалось, что слова сэра Майкла как-то обидели ее.
– Итак, ваш ответ?
Несколько мгновений она сидела молча, по-прежнему наблюдая, как ближняя деревня погружается во тьму. Внезапно – с неожиданной страстью – она повернулась к сэру Майклу, и лицо ее засветилось той новой и чудесной прелестью, какую баронет увидел даже в нарастающей мгле.
Мисс Грэхем упала перед ним на колени.
– Нет, Люси, нет, нет! – горячо запротестовал он. – Не здесь! Пожалуйста, только не здесь!
 
– Нет, здесь, здесь, – промолвила она все с той же необычной страстью, и слова ее прозвучали негромко, но со сверхъестественной отчетливостью, – здесь, и только здесь! Какой вы добрый! Будь на моем месте другая – во сто раз лучше меня, – она бы полюбила вас от всей души! Но вы ждете от меня слишком многого, слишком многого! Подумайте, какая у меня была жизнь, только подумайте! С самого детства я не видела ничего, кроме бедности. Отец мой был джентльменом – умным, образованным, великодушным, красивым, но – бедным. Матушка моя… Впрочем, позвольте мне о ней умолчать. Бедность, злоключения, мытарства, потери, унижения… Нет, вам при вашей спокойной и обеспеченной жизни меня не понять, не прочувствовать всего, что испытала я. И потому я говорю: вы ждете от меня слишком многого. Поймите: я не могу быть бескорыстной, я не настолько слепа, чтобы не видеть благ, что сулит мне такой союз. Нет, не могу! Не могу!
В этом ее возбуждении, в этой страстной ее горячности было нечто такое, чему трудно было дать точное определение, и от этого «нечто» баронет почувствовал смутную тревогу.
Между тем Люси по-прежнему была у него в ногах, и в эти мгновения она не просто стояла на коленях – она раболепствовала перед ним! Ее тонкое белое платье разметалось по полу; ее волосы упали на плечи бледной волной; ее большие голубые глаза поблескивали в сумерках; она сжимала черную ленточку, свисавшую с ее шеи, сжимала так, словно эта ленточка душила ее.
– Вы ждете от меня слишком многого, – повторила она. – Я себялюбива с самого детства.
– Люси, Люси, скажите прямо: я вам не нравлюсь?
– Не нравитесь? Вы? Ах, нет, нет!
– Может, вы любите кого-то другого?
Она громко засмеялась:
– Я никого не люблю. Никого – в целом мире.
Он был счастлив, услышав такой ответ. Но странный ее смех был ему неприятен. Чуть помолчав, он – с заметным усилием – промолвил:
– Что ж, Люси, я не буду ждать от вас слишком многого. Я знаю, что я – старый болван с романтическими вывертами. Но если я не вызываю в вас отвращения и неприязни и если вы никого не любите, не вижу причин, почему бы нам не стать счастливой парой. Итак, по рукам, Люси?
– Да. Я согласна.
И он поднял ее, и поцеловал в лоб, и затем, тихим голосом пожелав ей доброй ночи, вышел из дома, не задержавшись ни на минуту.
Он вышел немедленно, этот глупый стареющий джентльмен, потому что сердце у него билось часто-часто, но нет, он не чувствовал ни радости, ни торжества – он чувствовал нечто похожее на разочарование, и неудовлетворенное желание саднило и раздражало его. Слова Люси убили его надежду. Как и всякий мужчина его возраста, он знал теперь совершенно определенно, что ему уступили, рассчитывая на его состояние и положение в обществе.
Тем временем Люси Грэхем медленно поднялась по лестнице и вошла в свою комнатушку. Поставив тусклую свечу на ящик с рисовальными принадлежностями, она присела на край кровати.
– Вот и все, – сказала она. – Конец моей зависимости, конец тяжкой, нудной работе, конец унижениям. Все, что было в моей прошлой жизни, исчезло. Все, что может рассказать, кто я такая и откуда, похоронено и забыто. Все, кроме этого, кроме вот этого.
Она сняла черную ленточку и взглянула на то, что было привязано к ней.
Это был не медальон, не миниатюра и не крестик: это было кольцо, завернутое в продолговатый клочок бумаги, клочок, покрытый печатными и письменными буквами, пожелтевший от времени и измятый многочисленными сгибами.
 
Глава 2. Джордж Толбойз: возвращение на родину
 
Он бросил в воду недокуренную сигару и, облокотившись о фальшборт [17], задумчиво взглянул на волны.
– Голубая, зеленая, опаловая, – сказал он. – Опаловая, голубая, зеленая… Скука смертная! Все бы ничего, но три месяца такой жизни – это слишком долго, особенно когда…