На грани выживания (ЛП)

Поиск новых препаратов занимал одно из первых мест в списке необходимых дел.
Ханна наклонилась и потрепала его по плечу. Майло терпеть не мог, когда его спрашивали, хорошо ли он себя чувствует, поэтому она пыталась выяснить об его самочувствии другими способами.
— Ты голоден? Молли помогает с новым общественным садом, но когда она закончит, то обещала помочь нам приготовить картофельные шкурки в солнечной печи.
— Мама?
— Да, милый?
— Папа был плохим человеком?
Ханна застыла на месте.
— Почему ты так думаешь?
Майло повернул голову и уставился на стену. Над рамой кровати возвышалась картина с изображением прекрасного белого единорога, его хвост и грива развевались на ветру. В комнате с чудовищами единорог оказался единственным «хорошим» существом.
— Я спросил Квинн, и она сказала, что да. Квинн не лжет.
Она подавила горе. Не за себя, а за сына, за бремя, которое ему пришлось нести.
Как она могла объяснить это, когда ее собственные чувства представляли собой сложный клубок из гнева, боли в сердце, горя, горького разочарования и потери?
Ноа мертв. Его роль в этой жизни закончена, но не наследие, которое он оставил после себя.
Он любил Майло, любил ее. Он был хорошим полицейским, верным другом, любящим отцом. Она оплакивала того, кем он был, но больше того, кем он мог бы быть.
Каждый неверный шаг, совершенный им, он мог бы предотвратить. Вместо этого каждый шаг уводил его все дальше и дальше от того человека, которым он хотел быть.
Ханна понимала, что он делал все это ради Майло. Он верил, что конечная цель оправдывает любые средства, какими бы уродливыми и жестокими они ни казались. Он променял справедливость и мораль на фальшивый мир, ложную безопасность, которой никогда не существовало.
Ханна сглотнула и облизала губы, думая, что сказать, и молясь, чтобы не усугубить ситуацию.
— Твой отец очень любил тебя, Майло. Он любил тебя больше всех на свете. Ты ведь знаешь это?
Сын кивнул.
— Он пытался защитить тебя. Он пытался защитить всех нас, но боялся, и этот страх заставил его наделать ошибок.
Нельзя узнать другого человека, нельзя влезть в его кожу и почувствовать его мысли, увидеть его самые темные страхи или потребности. Все, что вы могли сделать, это пробираться сквозь осадок и пытаться понять, почему любимый человек сделал такой выбор.
— Он не пытался остановить ополченцев, — проговорил Майло. — Ополченцы причиняли боль людям. Нана — то есть, миссис Синклер — стала причиной того, что произошло в церкви. Она тоже причинила боль людям.
— Да, — согласилась Ханна, преодолевая комок в горле, — они сделали это. И она.
— Папа их поддерживал.
— Страх может заставить людей делать ужасные вещи. Некоторые люди готовы отказаться от многого ради того, во что они верят. Мир — это хорошо. Безопасность — это хорошо. Но люди могут отдать немного здесь и там, пока однажды не отдадут так много во имя этой вещи, что не узнают себя. Они переступают черту, о которой вначале и не думали. И в конце концов то, чего они так сильно хотели, оказывается тем, что они потеряли.
С болью она подумала о том, как отчаянно Ноа хотел, чтобы они стали семьей. Чем он пожертвовал ради безопасности города.
И все же, в конце концов, он сам впустил волков.
Майло уставился в потолок, ничего не говоря, по его щекам катились беззвучные слезы. Она не знала, как много он понимает, но важно продолжать говорить, смотреть правде в глаза, а не хоронить ее, принять процесс скорби и смириться с болью.
— Разве это неправильно — чувствовать грусть? Разве я плохой, что хочу, чтобы он вернулся?
Ханна перебралась на кровать, легла рядом с сыном и взяла его маленькое жесткое тело на руки. Через мгновение он расслабился, его узкие плечи вздрагивали.
— В тебе и твоих чувствах нет ничего плохого или неправильного, — сказала она ему в волосы. От него пахло землей, сосновыми шишками и шампунем с пищевой содой. Она чувствовала биение его сердца, его тепло, каждый драгоценный вздох, когда его грудь сжималась. — Ноа был твоим отцом. Ты любил его, а он любил тебя. И точка. Ты поймешь больше, когда станешь старше, но сейчас это все, что имеет значение. Когда речь идет о тебе и твоем отце, это все, что когда-либо имело значение. Это нормально — любить его. Чувствовать злость или разочарование — тоже нормально. Это нормально.
 
Тогда они заплакали, оба, вместе. Тело Майло, как запятая, прижалось к ней, а его кулачок прижался к щеке, как в детстве.
А потом она запела для него, наполняя комнату своим чистым голосом, окружая его музыкой, чем-то хорошим, прекрасным и светлым, чтобы прогнать тьму.
Ханна пела их любимые песни, Guns N Roses «Sweet Child of Mine», Элтона Джона «Your Song», U2 «One» и, конечно же, «Blackbird» Битлз.
Майло потерял отца. Она потеряла мужа, а теперь и родителей. Хотя она была взрослой женщиной и не видела их много лет, Ханна ощущала их уход, как постоянно отсутствующую часть себя.
Однажды она прочитала о математике горя: то, что отняли, всегда весит больше, чем то, что осталось.
Даже если это правда, она не могла допустить, чтобы это так и оставалось.
Шарлотта и Майло были здесь, сейчас, в настоящем. Они нуждались в ней. Она не могла оставить своих детей без матери и без поддержки.
Ханна будет сильной для них, настолько сильной, насколько это будет необходимо.
Глава 7
Квинн
День восемьдесят седьмой
Шестнадцатилетняя Квинн Райли указала поверх воды на противоположный обрыв.
— Что это?
Джонас Маршалл стоял, прикрыв глаза, с удочкой в одной руке.
— Ты имеешь в виду особняки?
— Нет. Это что-то другое.
Квинн смахнула с глаз синюю челку и взяла бинокль со скамейки рыбацкой лодки, которую они одолжили у матери Джонаса, — двенадцатифутовой ржавой консервной банки, которая едва держалась на плаву.
Крошечные волны омывали лодку, мягко покачиваясь под ними. Куски льда ударялись о борта. Дизельный мотор тарахтел, работая достаточно тихо, чтобы слышать карканье ворон на деревьях.
Квинн, Джонас и Уитни Блэр рыбачили на реке Сент-Джо к северу от города, где-то между Фолл-Крик и прибрежным городом Сент-Джо. Большая часть реки уже растаяла, хотя тут и там плавали небольшие льдины, а берега разбухли от таяния снега.
Утром они потратили несколько часов на расчистку бейсбольного поля средней школы, чтобы создать общественный огород для овощей, пригодных к выращиванию в прохладную погоду, таких как картофель, лук и морковь. В недавно построенных теплицах они сажали кабачки, огурцы, помидоры и шпинат, пока их ногти не стали черными от грязи.
По указанию Молли они также посадили в стаканчики семена болгарского перца, брокколи и цветной капусты, которые в мае и июне пересадят в открытый грунт.
Что касается унылой рыбалки, то все, что они поймали, это два мерзких сома и одного скудного окуня.
Квинн подняла бинокль к глазам и осмотрела обрыв над ними. Высокие коричневые деревья царапали серое небо. Необычные причалы усеивали берег реки, крутые деревянные лестницы вели к экстравагантным домам с террасами во всю длину и окнами в пол.
Многие из этих особняков служили вторыми или третьими домами для отдыха богачей из Чикаго и Детройта, которые приезжали сюда летом и по выходным, а зимой дома пустовали.
Теперь большинство окон были разбиты, на стенах красовались граффити. Причудливая мебель захламляла задние лужайки, мебель для патио валялась погнутая и сломанная.
На некогда ухоженных газонах разбросана одежда — блузки и майки зацепились за перила террасы, наволочки валялись на лестнице, брюки, шорты и полотенца зацепились за ветки деревьев и ухоженные кусты.
Женский белый бюстгальтер развевался на ветру, как флаг.
По позвоночнику Квинн поползли ледяные мурашки, поднимая волосы на шее. Одно дело — рыться в вещах по необходимости, но тут совсем другое.