Сборник коротких эротических рассказов

— Значит так, парни. Каждый чтобы по разу, только быстро, по очереди, и без всяких там штучек…
Ну, Бык вроде кивнул, а тут Бацилла подскочил:
— Не-е! Так дело не пойдет! Ты проиграла на раз, а вторая-то больше! Так что не фига шланговать, ты, — это он Лариске, — должна всем по два раза…
— Два?!!! — вскочила Лариска, — да пошел ты! Я всего ничего и проиграла…
Тут Бык вмешался:
— Хватит базарить! Хорошо, второй раз будешь не со всеми, а только с одним — кого сама выберешь. Завтра. Идет? — он явно работал на публику; думал, наверное, что ему обломится. Бык оглянулся. Несогласных, понятно, не было. Нас было пятеро, кроме малолеток, которым ничего не полагалось.
— Ну, поехали! — и он потянул с себя футболку.
…Ольга была черная такая, толстоватая в верхней части. Как разделась, Бык сразу на нее — запыхтела, как паровоз. У нее даже волосы ко лбу прилипли, а Колюн поближе подошел — еще не насмотрелся. Ну, дальше все как всегда — остальные смотрят, хихикают, советы дают. Горобурдина онанизмом занимается — за ящик отошел и думает, дурак, никто не видит! Смотрел я, смотрел, а потом и моя очередь настала (я предпоследним был), но что-то я до того насмотрелся, что только начал, как все и кончилось. Подергался еще немного для приличия и слез. (Ольгой я, вообще не занимался, это все о Лариске). А потом ушам своим не верю — она меня выбрала! На завтра то есть. Бык так на меня посмотрел, что у меня голос охрип. Потом разошлись, все путем… А я весь вечер и на следующий день все места себе не находил. Неужели, думаю, я ей чем-то понравился? И все вспоминал, какая она худенькая, длинноногая, на руках и ногах светлый пушок, и… Ну очень она мне понравилась.
Назавтра, как и договорились, я с ней на углу встретился, у ее дома, когда она со школы пришла, (я-то из путяги еще раньше свалил). И пошли к ней — как раз мать на работе была, а папаши у нее и вовсе нет. Дома у них ничего так: комнат — две, как и у меня, но мебель классная, видик стоит. Богатенькие. Выпить мне предложила. Да не бормотени, и даже не водки, а банановый ликер. Я, говорю, не знаю, никогда не пробовал. А она отвечает, что ерунда, мол, мамаша в ресторане «Прибалтийский» работает, или давай кофе попьем? И бутерброд с вкуснющей колбасой мне дала. С чего это она, думаю. Ну, а потом разговор вышел:
— Тебе не очень горит со мной…?
— Да нет, — отвечаю, — вообще-то, не очень. А что?
— Видишь ли, — говорит, — после вашего вчерашнего скотства у меня побаливает еще…
— Ну и что?
— Да, конечно, раз обещала, так…, но, может, на другой день отложим? Только этим скажем, что все в порядке, а то еще чего…
— Ладно, — говорю, — давай когда-нибудь в другой раз, если захочешь… — она обрадовалась, даже смотреть по-другому стала.
— Ты, — говорит, — самый замечательный парень из всех, что я знаю!
Даже обняла меня в конце, говорила еще, что потом обязательно, и все такое. И вот с тех пор я за нею так вот и таскаюсь…
Ну да чего уж там, не так все плохо. Поначалу здорово было, она меня с собой брала иногда на киношки всякие, куда так не пускают. На день рождения приглашала. К мамаше в ресторан нас разок провели — побалдели. Правда, иногда она как-то скукоживалась, молчала все, а на все вопросы так меня несла, что просто непонятно даже — что я ей сделал? Однажды, после того как мы в кино ходили, я у нее оставался — мамаша в ночной смене была. К тому времени мы уже с ней всегда вместе были. Я и в подвал перестал ходить, тем более что там Бык заправлял, а после того случая он бы со мной рассчитался как-нибудь. Она так рада бывала, когда я, приходящий из похода или с дачи приезжающий, в дверь звонился. Говорила, что без меня скучает, что ближе у нее нет никого, и все такое. Ну, мы поужинали, потом фильмец она поставила. Она смотрит, а сама будто ничего не видит — как задумалась. Я ее за руку беру, а у нее ладошки все мокрые. Руку отдергивает, «не трогай меня» — орет. Ну мы еще посидели, фильм кончился, вроде она успокоилась. И говорит, что главный герой на папашу ее похож. Не на родного (тот давно сбежал, она его и знать не хочет), а на отчима, что с матерью жил. Она и теперь иногда к нему ездит, хоть и с мамашей ее развелся год назад — теперь у него новая жена. Он матери моложе, а сам дизайнер по мебели. У него и мастерская есть, и все такое. Вот только с мамашей он не контачит, и Лариска ездит к нему тайком от матери. А про подарки его говорит, что подруга продает и еще и деньги у матери просит. Ну, та ей вообще ни в чем не отказывает, но вот к нему не пускает.
— Это потому, что я его очень люблю, — говорит Лариска.
— А ей не все равно, ведь они развелись? — не понимал я.
— Да нет, — машет она рукой, — ну как ты понимаешь… — Лариска теребит пуговку у воротника и молчит.
— А меня, — говорю, — любишь?
— Тебя… — холодно и раздумчиво тянет она, — не надо об этом… если я тебе скажу, то ты, пожалуй…
И сидит вся такая чужая, отстраненная и непонятная. Потом оттаяла вроде. …Утром позавтракали. Сидели. Молчали. Потом я с духом собрался:
— Но ведь у нас вроде все хорошо, ты сама говорила… В чем дело-то?
— Ни в чем, — отвечает, — неважно!
— Ну мне-то можно сказать, — говорю, — сама говорила, что у нас с тобой никаких секретов нет!
— Это не секрет, а просто тебя не касается, — а сама в сторону смотрит.
— У меня может быть своя личная жизнь или я должна перед тобой отчитываться?
— Да нет, — говорю — конечно, не надо отчитываться, но это ведь меня тоже касается! Это и мое дело тоже!
И за руку ее взял, повернул к себе. Она дернулась, руку вырывает. Я держу.
— Пусти, — кричит, — немедленно!
Отпустил. Помолчали. Как ей объяснить?
— Понимаешь, — говорю, — мы ведь всегда все друг другу рассказывали. Зачем нам обманывать, я ведь тебе ничего не сделал!
Вижу, ее проняло. Опять помолчали. Повернулась, смотрит.
— Ты уверен, что этого хочешь?
— Да.
— Хорошо, — и села, обняв колени.
Задумалась. Ну а потом вдруг и выложила:
— Я думала у меня это прошло, но вот опять… Я его люблю… Он был такой красивый, такой большой. Мать по сравнению с ним совсем не смотрелась. Подтянутый, всегда в чистой рубашке. И пахло от него замечательно. Когда мать мне его представила Павлом Васильевичем, он засмеялся. Да так здорово, так красиво, мать и сама тоже прыснула, хотя и старалась серьезную физиономию состроить. А потом, через неделю, говорит, что звать его я могу как хочу — хоть Пашка-папашка. И опять же смеется. Ну, я его в папашку и переделала. Я тогда в седьмой класс уже ходила, мне пятнадцать исполнилось — так он мне на день рождения французские духи подарил и сережки с селенитом. Ух, до чего красивые — ни у кого таких нет! И шампанское сам принес. Мы тогда с друзьями и девчонками у нас собрались, а с родителями договорились, что они в кино пойдут. Мальчишки, конечно, вина принесли потихоньку — «чтобы никто не догадался». Но тут-то шампанское! Да еще фирменное! Вот папашка дает! Мать было визжать — мол, рано им еще, а он ей «Почему это рано? Пора!» И сам открыл. «Первый тост, — говорит, — должен отец сказать». И ко мне: «Будь счастлива, котенок! " Выпили они с матерью и ушли…
Ну, я к тому времени, конечно, уже и школьные романы с записками, кино и мороженными крутила, и курить пробовала. И с мальчишками целовалась, обнималась, но ничего такого обычно не позволяла, потому что уже как-то раз попробовала — и не понравилось. Это в пионерлагере, когда в пятом классе была. Там и в кис-кис, и в «ромашку» по ночам играли; и в беседке свидания назначали, письма любовные писали. Ерунда это все, конечно, и детство. Так вроде ничего казалось, да и от прыщиков на лице полезно, говорят. Но мальчишки, они просто идиотики какие-то, и, как говорила моя подруга Марина (ее взрослые называли нехорошей девочкой), от них удовольствия меньше, чем от сырой морковки. Правда, сама я этим не занималась, так что не знаю. Но остроты дурацкие — это точно. Галдят, пихаются, угловатые какие-то. В пропотевших рубашках с грязными воротниками и с прыщами на лбу. Фу! А у Пашки движения, как у сильного большого зверя, и голос такой — мурашки по хребту бегут, да и сказать есть что. Он меня любил, все дарил всякие вещицы премилые. А я его просто обожала. Да не виделись, так я ему с разбега на грудь — прыг! Он меня подхватит, да как закружит! В шею уткнусь и шепчу: «Папка, миленький»… А он смеется и голову мою целует, и по заду хлопает. — «Отъелась без меня, свинка?» И в ухо мне тихонько хрюкает. Однажды рисовал меня в мастерской только волосы не темные, а почему-то розовые. «Я так вижу,» — говорит. Вроде шутит, но лицо серьезное, такое, что внутри все замирает, краснею, и глаза отвести хочется. Я после этого в рыжий цвет покрасилась — все ближе к розовому. Мать меня все услать норовила — чтобы с Пашкой побыть, а я вредничала, все назло ей делала. Ну он за меня всегда заступался…