Моя Мия. На осколках первой любви (СИ)

Снова тычусь носом в подушку. Дышу его запахом, как ненормальная… Пока с губ не слетает протяжный стон.
Грудь становится тяжелее и будто бы больше, между ног чувствуется начинающийся зуд, который непременно хочется потрогать и потереть. Тяну руку к трусам, но тут же отдёргиваю…
Чёрт…
Прикрываю глаза. Наркотики, мастурбация… Что дальше, Карамелина?..
Небинарной личностью себя объявишь?..
Резко поднимаюсь и опрокидываю ноги на пол. Прикладываю ладони к горящим щекам, пульс частит. Периодически сверлю взглядом плотно прикрытую дверь.
Злость поднимается во мне волнами…
Снова мне самой к нему идти?.. Своим выпадом с телефоном и предложенным звонком Демидову, Мирон ведь мне многое сказал.
Главное – он принимает любой мой выбор. И всегда готов помочь, даже если я выбираю не его.
Горько усмехаюсь. Разве я могу выбрать кого-то другого?..
Я люблю только его. Я восхищаюсь только им. Я хочу, черт возьми, только его…
Сейчас осознаю, насколько глупой была идея прийти к нему в спальню абсолютно голой. Потому,. как жарко мы целовались в его машине или там, в деревне, теперь понимаю, что секс – это необязательно обнажённость. Количество одежды вообще роли не играет.
Почувствовав смятение, встаю с кровати. И начинаю ходить из угла в угол. В обычные дни это всегда помогало справиться со стрессом.
В голове кавардак. А в сердце боль…
Адская, едкая, жгучая… Смертельная…
Нет...
Я так не могу. Не смогу...
Подлетаю к двери и резко её отворяю, на пороге сталкиваясь с твёрдым телом. Мир вокруг миллионами факелов загорается.
Всхлипываю, когда Мирон меня обнимает, и начинаю шептать, как безумная:
– Я люблю тебя. Я так тебя люблю, Мир.
Крепко-крепко шею обнимаю.
– Я тебя тоже… Люблю, – хрипит он, зарываясь в моих влажных волосах.
– Как себя? – спрашиваю, отчаянно замирая.
– Как не в себя…
– Как не в себя?.. Это что значит?.. – отклоняюсь и заглядываю в его лицо.
От его рук на пояснице мурашки волнами расходятся. Сжимает сильно, словно боится, что растворюсь и исчезну. А я растворяюсь. В нём, в запахе туалетной воды и в том, насколько приятна его кожа на ощупь.
– Это значит пиздец как. Измаялся весь. Думал, сдохну позавчера.
– Прости, – качаю головой и морщусь. – Ты ведь знаешь какая я дурочка, Мир? Всё время хочу как лучше, а получается…
– Нормально всё у тебя получается, – вздыхает успокаиваясь Мирон, но в глазах что-то тухнет.
Живое, настоящее.
Нахмуриваюсь и вспыхиваю от озарения… Он ведь подумал, что я и Лёва…
Боже.
– Мы реально два сапога пара, Громов, – горько смеюсь.
– Почему это?
– Ты что, подумал… что я и Демидов? – округляю глаза. – С ума сошёл?
Плечи под моими пальцами напрягаются.
– А что я должен был подумать? – мрачно выговаривает он.
– Ну уж точно не то, что я на такое способна, – закатываю глаза. – Мы поехали в кинотеатр, но сеанс отменили и Лёва, – вижу, как прозрачные зрачки мутнеют, словно два болота. – Вернее, Демидов предложил посмотреть фильм у него. Мне так плохо стало. Температура, кажется, поднялась, может это ещё с того, как я простыла в деревне? В общем, ты ведь знаешь, как я смотрю фильмы? Заснула ещё на титрах, а когда проснулась утром, – краснею и вспыхиваю.
Громов отстраняется, не сводя глаз с меня. От его тела исходят волны негодования.
– Когда ты проснулась утром… – кивает он. – Договаривай, – звереет на глазах.
– Проснулась в одном белье и… Лёва сказал, что ночью у меня был жар. Он просто помог мне раздеться и… всё.
Виновато опускаю голову.
– Нашёлся, блядь, помощник Белоснежки, – цедит Громов, и я неожиданно расслабляюсь и прыскаю от смеха.
Приближается и по-хозяйски обнимает меня. Сердится, но глаза снова горят любовью.
Мой хороший.
Припадаю к бледно-розовым, сухим губам и целую его сама. Дразню языком, увлекая нас в сексуальную игру. Так как давно хотела… Отчаянно… стон не сдерживаю.
Люблю его. Люблю. Люблю. Люблю.
В том, что произошло, сама виновата. Потому что не надо ждать, когда всё решится. Нужно брать своё счастье в собственные руки и не дай бог его отпустить! Ни-ког-да!
 
Только загляделась и всё. Просыпаешься в нижнем белье не с тем, с кем надо. Я не должна была ждать, пока он бросит Милованову. Не должна была.
Всё в этом мире по отношению к нашей любви вторично. Какая вообще разница, что там было, если Мирон наконец-то осознал свою любовь ко мне?
«Как не в себя». Улыбаюсь как сумасшедшая.
То-то же.
Ноги подгибаются, но Мирон вдруг останавливается.
– Я не понял. Ты ведь анализы сдавала сразу после того, как… – снова дышит тяжело. – После Демидова?
– Да, – нахмуриваюсь. – Ты думаешь… да нет, он здесь ни при чём.
Тут же отклоняюсь.
– Давай я всё-таки позвоню ему, узнаю. Где твой телефон? Ты ведь предлагал мне ему позвонить.
В машине я предложение проигнорировала. Мирон не стал настаивать, просто кивнул и увёз в свою «берлогу».
– Пффф… – снова привлекает меня к себя. – Куда ты намылилась?
Зажимает в ладонях моё лицо и как маленькой девочке чуть ли не по слогам проговаривает:
– Мы сейчас с тобой решаем, что в это дело ты больше не лезешь. Совсем. Не звонишь Демидову, не пишешь подружкам. Вообще, ни с кем это не обсуждаешь? Услышала меня?
Многократно киваю.
Люблю его. Поэтому на всё согласна.
Он продолжает:
– Ты понимаешь, что всё зашло слишком далеко и уже серьёзно? Это уже не анонимки с дразнилками. Больше ты в это не лезешь, поняла? Узнаю, отшлёпаю.
– Попробуй только, – загораюсь. – Я…
Моё лицо тускнеет, потому что обычная для меня с детства фраза «я всё папе расскажу» впервые в жизни потеряла актуальность. Это отдаётся пронзительной болью в груди.
Рядом с Мироном я могу позволить себе чувствовать по-настоящему. Вдруг совершенно не хочется быть стойким оловянным солдатиком. Меня накрывает непреодолимое желание быть… женщиной.
Его женщиной.
Кстати…
Придвигаюсь ближе и Громов сам меня целует. Пылко, страстно, будто сейчас сожрёт.
– Всё сделаю, как скажешь, – шепчу ему в губы.
– Меня пугает, когда ты послушная, – хрипло смеётся Мирон и резво подхватывает меня на руки.
Сердце замирает, он аккуратно укладывает меня на кровать и нависает сверху.
Нежно целует горящие губы и дрожащий от возбуждения подбородок. Запрокидываю голову, когда его рот отправляется в длительное путешествие по моей шее, а тёплые пальцы аккуратно сдвигают тонкие лямки ночной сорочки.
– Пиздец, – цедит он, забирая в рот упругий сосок. Перекатывает его языком и осторожно посасывает.
– Мир, – шепчу, извиваясь под ним.
Между ног пожар настолько сильный, что, кажется, сейчас сгорю.
А Громов… он такой большой, я вдруг оказываюсь рядом с ним совсем малышкой. Неопытной и глупой.
Так получилось, что всему в жизни мы учились одновременно. Плавать в озере, кататься на велосипеде, играть в шахматы… Чуть позже научились друг на друге целоваться и даже в первый раз напились вместе какой-то горькой настойки в доме у Громовых.
Секс – это, пожалуй, первое, чему Громов учился без меня…
Я буду лукавить, если скажу, что меня это не беспокоит или мне всё равно. Именно поэтому я никогда в жизни не осмелюсь спрашивать, был ли у него кто-то, кроме Миловановой. Потому как, мне и её вполне достаточно.
А ещё потому, что именно в этот момент, сегодня, я вдруг осознала одну-единственную мудрость. Не важно с кем ты учился кататься на велосипеде, главное – кто именно будет с тобой крутить педали и путешествовать по нелёгким жизненным дорогам.
В плане Мирона я выбрала второй вариант и не буду его винить.
– Мир-р… – всхлипываю от острого желания, пронзающего соски, которые он продолжает терзать по очереди.
– Карамельные, – поднимает на меня глаза Громов и хищнически облизывает губы. – Как я и думал.