Костяной

Если дать им понять, что ты знаешь, кто они, они набрасываются внезапно и безжалостно. Если искать их вдвоем или втроем, хоть с засадой, хоть как – они никогда не появляются. Только если ты одинок, только если ты сам потерялся… Тогда они могут приблудиться обратно. И сообщить тебе, что рады тебя видеть, что они заблудились.
Долли плакала, слезы катились по щекам, застили, падали в листья, и Лес пил их с не меньшей жадностью, чем кровь. Отчаянно не хватало воздуха. Долли тянула его через сжатые зубы, а он не шел.
Еще двумя ходоками стало меньше. Еще двумя людьми.
Вынести в одиночку из леса она их не могла. Она сняла с себя куртку Дарлы. До ее собственной оставалось вроде совсем недалеко – она тянула время до конца.
Она похоронит их в той яме под корнями упавшего дерева.
Тем самым умножив количество костей в этом лесу.
Когда-нибудь они снова встанут. В Лесу мертвым нет покоя. И за ней бы уже, наверное, пришли, если бы в телах оставалось достаточное количество крови. Но нечему было потревожить старые кости, даже если они лежали на дороге.
Долли сжала кулаки, застонала глухо, заныла. Сил не было это выдерживать.
Она вытерла глаза кулаком, и тут ее взгляд упал на что-то. Скорее всего, оно выпало из кармана Ниль, когда Долли убивала ее.
Сначала она подумала, что это кость. Но не человеческая. Долли присела, потянулась к штуке правой рукой. Тут же осадила себя, вспомнила про кровь на пальцах, осторожно взяла предмет левой.
Не кость. Скорее, керамика. Вещь была довольно увесистой. Долли поднесла ее к глазам, присев на склон. Непрозрачная вещь цвета разбавленного молока, по форме и впрямь похожая на окаменелую часть живого существа. Череп мелкого животного, у которого никогда не было глаз, или внутреннее ухо, или нечто древнее, ископаемое. Немного было похоже и на окарину; правда, ее Долли видела только раз, в детстве.
Такого хлама она еще не встречала. Нужно было посмотреть в книгах.
Долли сунула вещь в карман штанов. Встав, поглядела в вышину, на холодные колкие звезды, смотрящие сквозь прорехи в облаках. Небо медленно тянулось над ней совсем в другую сторону, чем ветер, дувший вдоль этой ненавистной уже Просеки. Она просто стояла и смотрела на звезды, пока не затекла шея.
И вдруг поняла, что находится в двух шагах от ямы, где оставила вещи. Дотянула.
Нужно было похоронить девушек. Но она не могла об этом думать. Не могла бросить их здесь. Ведь это Лес! Все равно что подкармливать бешеного пса костями друзей.
Долли содрогнулась от этой мысли. И от картинки, от которой не успела отмахнуться.
Делать нечего. Двоих ей не вынести. Звать кого-то еще не имеет права: подставлять живых из-за мертвых – последнее дело. Ее очередь, ее на сегодня лопата.
Не могу, подумала Долли. Выбирать не могу.
Она сжала зубы, удерживая стон. Проклятое место, помойная яма всех проклятых миров, куда стекается, где застаивается и бродит вся погань Вселенной.
Нет, не вся, конечно, подумала она устало. Лишь часть. Там, где во время Бойни ткань мира не выдержала и сквозь нее просело что-то еще, а само поле Бойни, кусок реальности, провалился на какой-то другой уровень. Образ темной воды, хлещущей в пробоины, как-то так она себе это представляла. Вода заливает трюм, корабль уходит в бездну, а палуба проваливается внутрь.
Кого? Долли посмотрела на тела мертвых девушек, лежащие у ног. Дул ветер, тащил по земле листья, грязные, черные, измочаленные в сеть. Один лист зацепился за волосы Ниль и вибрировал, не в силах лететь дальше, мерзко, как покалеченная бабочка. Долли нагнулась и сорвала его.
Потом спрыгнула в яму, выбросила оттуда свои вещи. Находку из кармана переложила в сумку. Стаскивая Дарлу в яму, Долли отстраненно гадала, куда подевались сумки девушек. Потом закрыла подруге глаза и принялась забрасывать ее комковатой черной землей.
Когда закончила, воткнула лопату в склон, поправила ремень. Наклонилась, присела на одно колено и со стоном взяла тело Ниль на руки. Какая легкая, подумала Долли. Потом поняла почему и закусила губу.
 
Повернулась спиной к дальнему концу просеки и пошла вперед, стараясь не медлить. Нужно было успеть до рассвета.
  
Игедо
 
И ножны, и чехол ручницы ему опечатали темным сургучом, как того требовала традиция, ибо сперва он должен был вразумлять словом. Бастиан не снимал печатей с начала осени, все те шесть недель, пока рыскал по окрестностям. За это время ему пришлось всерьез проверить только Бигейль, травницу. Она одна во всей огромной и полупустой округе творила колдовство достаточно сильное. Он ограничился тем, что устроил ей выволочку. Впрочем, потом, когда истекал пламенем один из последних закатов октября, они разговорились и разошлись мирно.
Остальные затаились. Пару раз Мосол порывался было скакать сюда, в сторону долины Игедо, но быстро успокаивался. Все было тихо с последней, сухой августовской грозы. До нынешней поры.
Капитан королевских изыскателей, стрегоньер Бастиан да Кила, остановил коня перед спуском и смотрел вдаль. Долина Игедо лежала перед ним, сизая, соломенно-золотистая, охристая, и от этого сочетания цветов делалось неспокойно. Низкое рваное небо обещало дождь.
Ветер дул с вершины холма в спину, шумел в ушах, натягивал капюшон Бастиану на голову: надень, мол. Но это был, возможно, последний теплый ветер в году, и капитан не хотел укрываться от него. Он искал того, кто позвал Красную Птицу, и вполне мог наткнуться на нее саму. Потому глупо было бы отказывать себе в нынешних простых радостях, если он рисковал не дожить до завтрашних.
Ворожеи, стреги, даже тот бешеный колдун с мертвой костяной рукой, что едва не лишил его языка, – Бастиану до сих пор трудно было разговаривать, – это одно. А Красная Птица – совсем другое. Ее природа лежала вне естествознания, даже вне магии, по крайней мере привычной. Поэтому оставалось вопросом, что чувствовал Мосол, безумный конь, там, впереди, куда вело его темное, слепое чутье: колдовство стреги или присутствие Красной.
Эта мысль беспокоила Бастиана посильнее, чем близкий дождь. Он взглянул на свою тень, косую и блеклую, – тень высокого худого человека в плаще, с откинутой на спину широкополой шляпой.
Да, он сразу отправил почтового голубя, и спустя два-три дня по его следам прибудет особый отряд. И затянутый в кожу, с белоснежной крахмальной повязкой на лице, Сигид Тьена примется за свою прямую работу: найти, убить, сжечь Красную Птицу. Если до тех пор вслед за ней со Второй Луны не упадут ее броня и свирели в глазированном керамическом яйце, то Сигид справится точно. Если упадут… Вероятно. В конце концов, биться с Птицей – его работа, дело Бастиана – разобраться с колдуном или ведьмой, с тем, кто тварей вызывает.
Конечно, хорошо бы в каждом округе держать не только стрегоньера, но и охотника на Птиц, только вот Сигид, Черный Офицер, один такой.
Из всех, кого ведьма могла призвать из леса, из болот, из могил или недр, никого не было хуже Красной Птицы. Хотя бы потому, что она являлась извне – падала со Второй Луны. Такое случалось во времена крупных пожаров. Они притягивали Птиц, покрытых алыми перьями, Птиц, имеющих явное сродство с пламенем: каждая из них, достигнув зрелого возраста, могла управлять огнем. В старину от падения Птицы до той поры, когда она набирала размер, возможность дышать полной грудью и играть на своих свирелях, проходили недели. В прошлый же раз команда Тьены повстречалась с Птицей на четвертый день, а к вечеру, когда Птица была уже мертва, с неба звездой рухнуло яйцо с Птичьей утварью. Опоздай Сигид с поисками хоть на день, и ему пришлось бы сражаться уже с вооруженной, закованной в керамический панцирь нелюдью. Такая схватка стоила жизни Янкрайту, предшественнику Сигида, такой же сухой и ветреной осенью пять лет тому. Птицу тогда убили солдаты, простые парни из регулярной армии, просто взяли числом. Оставшихся в живых после поразил мор – проливать коричневую кровь Птицы под открытым небом было опасно.