Костяной

– Да, он спешит в другую сторону, – ответил я и замолчал.
Но Хенн молчать долго не могла. Спустя полсотни шагов она опять начала разговор про охоту:
– Тут хоть самой в долги залазь. Надо себе хороших собак. Не одну, а три… На птицу натренировать, и, кстати, две хорошие собаки могут держать кабана на растяжке, можно подойти и просто ножом его зарезать…
Я не перебивал девушку, и она вошла во вкус, продолжая описывать свои охотничьи мечты и воспоминания. Я надеялся, что она замолчит, если не поддерживать разговор, но она почему-то всегда любила болтать в моем присутствии.
– …О, однажды мы тут на кабанов охотились! Я, Кресса, Сивальд, брехло еще… Ну, ты его не знаешь… Стадо было голов двадцать! Мы тогда всех положили, тут от крови мокро было, как на болоте, честное слово…
– Хенн, – не выдержал я, – избавь меня от подробностей. Я не люблю охотников, ты знаешь.
Девушка, увлеченная своим рассказом, как раз остановилась перевести дух, и при моих словах глаза ее как-то потухли.
– Извини, Джером, – сказала она.
– Ну правда, Хенн.
– Почему ты всегда зовешь меня по фамилии? Ты не помнишь, как меня зовут?
– Помню, Ида. Мне так привычнее.
Хенн шмыгнула носом и замолчала. Наконец-то, подумал я.
Впереди снова затрещала сорока. Явно заметила кого-то. Дубы вокруг поредели, стали ниже, но раскидистее. Закатное солнце сквозь тучи окрасило медью полнеба.
Девушке быстро надоело молчать, и она негромко спросила:
– А ты не боишься его? Он же жуткий тип. Я старалась не шевелиться, когда его заметила.
– Ты еще его коня не видела. Он умеет оживить лошадь, имея от нее только ноги.
Хенн резко остановилась.
– Что такое? – спросил я, глядя в ее озадаченное лицо. – Что?
– Джером, мне это не нравится. Он идет в ту сторону, а у меня там два чучела, и они полностью готовы.
Меня передернуло. Она вдобавок и чучелами занимается, подумал я. Не хватало еще, чтобы Шивер выпустил нам навстречу какого-нибудь волка с песчаным нутром.
– Не скажу, что рад. Это хищники?
– Всеядные, – буркнула Хенн. – Кабан, вот только закончила, и… второе…
Сорока затрещала впереди еще раз, на таком же расстоянии. Значит, нам стоило идти быстрее. Если, конечно, птица ругала Шивера, а не какое-нибудь зверье.
– Ладно, – сказал я. – Будем надеяться, он твой шалаш не найдет.
Мы ускорили шаг. Мне совсем не нравился такой поворот событий. Несколько потусторонняя природа происходящего, видно, не давала покоя и Хенн.
– Ты когда-нибудь пересекался с чем-то таким? Страшным? – спросила она, глядя вдаль по лесной дороге. Тихо тянущий ветер доносил до нас горькие запахи осенней листвы, дыма и сухой травы.
– Да, – ответил я, вспоминая.
…Это были дикие леса, где ясными ночами седые призрачные псы, видимые только в лунном свете, рыскали между замшелыми стволами, и я пробирался через эти места, ибо ничего другого мне тогда не оставалось.
Перед самым закатом я увидел девушку. Она лежала, согнув спину, на боку, на поваленном стволе. Худая и черноволосая, она то ли спала, то ли ей было плохо. Я шагнул к ней и окликнул.
Она начала оборачиваться, и прилипшие к стволу волосы потянулись клейкими нитями, а выпирающие позвонки стали раскладываться с влажными щелчками. Она оборотила ко мне длинную белую морду. Высокая, безглазая, с шевелящимися отростками вместо ногтей…Ошпаренный ужасом, я попятился и побежал…
– Да, – повторил я и добавил, не желая вдаваться в подробности: – Но я не знаю названия той твари.
– А я однажды повстречала Долгую Ведьму, – сообщила Хенн.
– Ого, – сказал я, помолчав. – И как?
– Когда смотришь на нее, она кажется небольшой, сухонькой, но ты понимаешь, что у человека не бывает таких пропорций. А когда оборачиваешься, убегая, то она огромна.
Я присвистнул.
Мы вышли из-за поворота и увидели, что на дороге стоит кабан.
В первую секунду Хенн не испугалась, потому что по привычке увидела в нем добычу.
Потом она поняла, что это такое на самом деле.
Я рванулся влево, она вправо, выхватывая нож.
Тяжелая туша ринулась вперед, хруст пересохших сухожилий потонул в треске ломаемого сухостоя. Он двигался так же быстро, как живой. На мгновение я ясно увидел крутой бок, покрытый тусклой безжизненной щетиной. Время словно споткнулось и тут же снова понеслось вскачь.
 
Хенн отскочила спиной к дубу, но забраться на него не успевала. Она присела, делая выпад ножом, кабан обогнул ее по дуге и с сильным заносом обежал дерево. Я припал к земле перед прыжком.
Кабан был страшен. Застывшая в оскале огромная харя не шевелилась, и теперь казалось странным, что мы хотя бы на мгновение могли принять его за живое существо. Он не дышал, двигая лишь ногами, и это странное зрелище, сродни механическому театру, гипнотизировало. Длинное горбатое рыло, низкий лоб, темная сухая пасть – это было обличье мертвеца.
Когда сражаешься с животным, то сталкиваешься с его яростью, эмоциями, понимаешь его действия. Это же была просто машина, движимая какой-то потусторонней мощью, и нам оставалось только погибнуть либо уничтожить это.
Тускло блеснули стеклянные шарики, вставленные вместо глаз. Кабан рванул к девушке, а я – к нему, оттолкнувшись ногами изо всех сил и выдирая клинок из ножен.
Я опоздал на полсекунды. Кабан пригнул голову, нырнув под нож Хенн. Она вонзила его ему в бок, не выпуская из руки, и лезвие с треском пропороло длинную борозду в шкуре. С ужасающей стремительностью зверь скользнул девушке за спину, походя разорвав ей клыком артерию под правым коленом.
Кровь хлынула багровым фонтаном, Хенн надломилась, как скошенная трава, и, выпустив бесполезный нож, упала в листья.
Кабан развернулся ко мне в тот миг, когда я с силой опустил клинок, разрубая ему шею прямо за ухом.
Я выдернул меч из пустой раны прежде, чем он успел завершить поворот, и ударил изо всех сил, развалив рыло надвое.
Зверь прыгнул на меня, и я упал, пропуская его над собой. На меня падал песок. Я перебил кабану ногу в прыжке, и, когда он приземлился, я перевернулся и глубоким выпадом подсек ему заднюю.
Кабан завалился набок – перебитые ноги просто не держали.
Он пытался подняться, молча, не издавая никакого звука, кроме шороха сминаемых листьев, и не смог. Я отрубил ему еще одну ногу, просто так, на всякий случай, и он замер. Не умер – умер он уже давно, – а просто перестал двигаться, превратившись в испорченное чучело. Мне сделалось как-то до тошноты жутко, когда я подумал, что он снова может начать шевелиться в любой момент.
Я отвернулся от него и бросился к Хенн.
Она пыталась сесть, оперевшись локтем о землю, стараясь зажать рваную рану непослушными пальцами. Кровь уже не хлестала, но продолжала обильно течь. Я бросил меч, схватил ее нож и разрезал штанину, отхватив нижний кусок. Затем я перетянул бледное окровавленное бедро выше раны, так туго, как смог. Я ничего не смыслил в ранениях, понимал только, что девушке сейчас плохо. Она вся была бледной, белизной лица почти сравнявшись с масками проклятых Ранд. Теплый металлический запах крови стоял над поляной. Листья под Хенн покрыла глянцевая красная пленка.
Я поднял ее и прислонил спиной к стволу. Пот выступил на ее висках и над верхней губой, глаза подрагивали под опущенными веками.
– Джером… – позвала она тихо.
– Что, Хенн? Сиди тихо, сейчас я…
– Джером. – Она подняла руку, взяла меня за затылок перепачканными пальцами, оставляя кровь на моих волосах. – У меня там чучело медведя. И если… Мы отсюда не выйдем.
– Какого медведя? – спросил я, холодея.
– Пещерного.
Я сжал зубы. Когда Шивер оживит медведя, то получит боевую машину более страшную, чем медведь живой.
Конечно, он вооружался не против меня. «Когда Данце настигнет меня, у меня будет что ему предложить». Я просто не вовремя попал между молотом и наковальней, и теперь за меня расплачивалась Хенн.
– Возьми мою сумку. – Охотница облизнула губы, ее начала колотить мелкая дрожь, щеки пошли пятнами, словно ее кто-то держал за лицо безжалостными холодными пальцами.