Алжирская тетрадь
Мне было девять лет, когда я встал между ними.
– Не бей маму! – твердо сказал я, прикрыв собой мать, испуганно жавшуюся к стене.
Помню, как сейчас: отец окинул меня мутным взглядом и со всей силы наотмашь ударил по щеке. От такого удара я отлетел в сторону и ударился о стену так, что посыпалась штукатурка.
– Прочь с дороги, иттщ баласы [13]! – рявкнул он.
Все поплыло у меня перед глазами. Было такое чувство, как будто в голове у меня завертелась бешено крутящаяся воронка, которая засасывала меня в пучину. Медленно я стал оседать на пол, беспомощно цепляясь руками за воздух.
– Что ты наделал, окаянный [14]! – раздался откуда-то издалека отчаянный крик бабушки. – Ты же убил своего сына!
Не знаю, что было дальше и сколько времени я провел в забытьи. Я словно провалился под воду, оказавшись подо льдом глубокого черного озера, погружаясь все ниже и ниже, пока наконец не коснулся дна. Очнувшись, я увидел над собой бледное заплаканное лицо матери. Я лежал на больничной койке с забинтованной головой. Голова была как чугунная, мысли путались.
– Г-г-г-д-д-д-е я? – спросил я, с трудом выдавливая из себя слова.
Я и не заметил, что начал заикаться. Уголки маминых губ дрогнули. Она снова разрыдалась, а подоспевшая на ее плач бабушка принялась истово молиться и отгонять от меня шайтана.
Две недели пролежал я в районной больнице. Время от времени меня навещали отец с матерью – приносили домашнюю еду и чистую постиранную одежду, однако в палату заходила только мама. Доктор сказал, что мне нельзя волноваться, поэтому отец оставался ждать на улице. Мы увиделись с ним только при выписке. Он был понурый и выглядел виноватым, при этом упорно молчал, старался не смотреть в мою сторону и все время делал вид, что чем-то очень занят. Однако время от времени, искоса, я все же ловил на себе его тревожный взгляд…
Глава 2
Сестренка
После того случая мать решительно пригрозила отцу, что уйдет от него, если он не прекратит пить. Не знаю, что на него подействовало больше – угроза матери или вина перед сыном, которого он едва не убил и сделал заикой, но с того времени он и в самом деле бросил пить. Жизнь снова начала налаживаться.
Летом отец сделал пристройку к дому, потому что мать забеременела и осенью должна была родить. До сих пор мы ютились в двух комнатушках, и отец рассудил, что с появлением на свет второго ребенка станет тесновато, поэтому решил пристроить еще одну комнату.
Эта беременность далась матери очень тяжело. Она раздалась, ходила с одышкой, по-утиному переваливаясь с ноги на ногу. Как-то раз, по неосторожности, она подняла что-то тяжелое, и у нее начались преждевременные роды. Поскольку врача у нас в селе отродясь не было, а фельдшер [15], как назло, был мертвецки пьян, отец позвал на помощь соседку, более или менее сведущую в таких делах. Мать изо всех сил тужилась и кричала от боли, не в силах разродиться. Соседка беспомощно развела руками, сказав, что у матери слишком крупный ребенок, и самой ей не родить, поэтому срочно нужен доктор, чтобы сделать операцию и вытащить ребенка, пока они оба не померли.
В отчаянии отец побежал в лагерь и, заглядывая в каждый барак, кричал: «Есть тут доктор?» К счастью, в одном из бараков отозвалась одна женщина. Начальник лагеря дал разрешение, и ее незамедлительно привели к нам домой, правда, под конвоем. Это была невысокая стройная женщина с красивым бледным лицом, большими карими глазами и густыми иссиня-черными волосами, аккуратно собранными на затылке. Сняв арестантский ватник и грубый платок, она тщательно вымыла руки и, осмотрев маму, решительно взялась за дело.
– Вскипятите воду. Приготовьте чистое белье, – ее голос, такой спокойный и уверенный среди всей этой неразберихи, вселял надежду, что все будет хорошо.
Отец носился по дому, безоговорочно выполняя распоряжения врача. Я сидел на кухне вместе с бабушкой, которая, закрыв глаза, не переставая молилась, мерно раскачиваясь из стороны в сторону. Тут же, рядом с печкой, сидели два конвоира, дымя самокрутками и время от времени перекидываясь друг с другом парой слов. Из соседней комнаты доносились истошные крики мамы и спокойный четкий голос доктора, говоривший, что и как ей делать в ту или иную минуту – вплоть до того, как дышать и когда тужиться.
Я сидел, вперив взгляд в стену, и не мог ни о чем думать. Я боялся, что мама умрет.
Не знаю, сколько времени это длилось. Наконец, ранним утром, когда первые лучи солнца пронзили блекло-серый небосвод, раздался заливистый детский плач.
– Девочка, – радостно сообщила доктор. – И такая красавица!
Неожиданно я услышал чьи-то судорожные, мучительные всхлипы. Повернув голову, сквозь приоткрытую дверь я увидел отца – его плечи невольно содрогались от рыданий.
– Ну, будет вам, – тепло сказала доктор, взяв отца за локоть. – Ведь все обошлось. И ребенок, и мать чувствуют себя хорошо.
– Спасибо, доктор, – глухим голосом сказал отец, беря себя в руки. – Как вас зовут?
– Татия, – ответила врач и тут же поправилась. – Татия Георгиевна Микеладзе.
– Я назову дочку вашим именем, – сказал отец. – Если бы не вы, она бы не родилась.
Отец завел нас с бабушкой в мамину комнату. Мама лежала на старой железной кровати, с искусанными от боли губами и светящимися от счастья глазами, и кормила грудью маленькое сморщенное розовое существо, завернутое в какую-то тряпицу. «Вот вам и красавица!» – усмехнувшись, подумал я про себя, но промолчал.
– Айналып кетейш [16]! – восклицала бабушка, вытирая набежавшие на глаза слезы.
На полу стоял закопченный чайник и большой жестяной таз с кровавым последом и скрученной жгутом пуповиной. Мне стало не по себе. Я попятился назад, пока наконец не уперся спиной о стену. Не могу сказать, чтобы я искренне обрадовался появлению в моей жизни этого маленького писклявого человечка, присосавшегося к материной груди, но я был безмерно счастлив оттого, что мама осталась жива.
Бросив взгляд в окно, я увидел, как конвоиры уводили Татию Георгиевну обратно в лагерь. «Неужели эта женщина, которая только что спасла мою маму от смерти, на самом деле опасная преступница?» – подумал я. Это не укладывалось у меня в голове.
Глава 3
Белые камни
Осень выдалась на редкость холодная. Каждый день после школы я ходил в степь собирать кизяк [17], чтобы было чем отопить дом. Приходилось делать несколько ходок в день, чтобы набрать достаточно для обогрева дома и приготовления еды. Как-то раз я собрал совсем мало кизяка и решил пойти к озеру, куда сельский пастух приводил скот на водопой. На берегу я увидел заключенных женщин, окруженных конвоирами. Стоя по колено в ледяной воде, они заготавливали камыш – жали стебли, связывали их в снопы и складывали в огромные кучи на берегу. Движения их были четко выверены, а лица сосредоточены. Стоило кому-то замешкаться, как конвоиры подгоняли их и били прикладами.
Неожиданно я увидел знакомое лицо. Это была Татия Георгиевна! Она совсем похудела, осунулась, но я все равно узнал ее – по глазам! Невольно рука моя потянулась в карман, и я достал несколько кусочков курта [18], которые захватил с собой из дома. Размахнувшись, я бросил курт к ее ногам.
– Что это ты тут вытворяешь, стервец [19]? – проревел подоспевший конвоир, свирепо вращая глазами, и скрутил мне ухо так, что слезы брызнули из глаз.
