Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современ

Возвращаюсь, однако, к личному составу земского отдела и упомяну прежде всего о заведующем делопроизводством по чиншевым делам Западного края[242], В.И.Якобсоне. По внешности Якобсон представлял приказного 50-х годов: длинный, худой, весь бритый, являющийся по начальству не иначе как в вицмундире с орденом на шее[243], он состоял на занимаемой им должности столь продолжительное время, что успел дослужиться на ней до чина действительного статского советника. Кругозор его был, разумеется, весьма узок, но чиншевые дела, из которых большинство отличалось чрезвычайной сложностью, он знал превосходно и питал к ним какую — то особенную нежность. Надо было видеть, какое явное наслаждение доставляло Якобсону подробно и любовно докладывать все обстоятельства какого-либо исключительно крупного дела, в особенности если решение по нему имело принципиальное значение. Если в России к моменту революции еще остались чиновники типа Якобсона, то они, несомненно, с тех пор с горя все умерли, постолько для них занятие порученным им делом было священнодейством.
Совершенно иной, можно сказать противоположный, тип представлял заведующий инородческим делопроизводством предоставлено право приобрести в собственность признанные за ними чиншевые земли посредством выкупа лежащих на них повинностей при содействии правительства.
И.И.Крафт, занимавший впоследствии должность якутского губернатора[244]. Не получивший никакого школьного образования и начавший службу разъездным почтовым чиновником в Сибири в местности, населенной инородцами, он отличался живым, своеобразным, оригинальным умом и близким знакомством с бытом и особенностями самых разнообразных инородцев, населяющих азиатские владения России. Буряты, башкиры, киргизы — всех их он близко знал и свободно говорил на их языке, причем был горячим защитником их прав на обширные, но весьма слабо ими используемые земли. На земли эти точили зубы решительно все. Стремилось их захватить военное ведомство для передачи различным казачьим войскам; предъявляло на них притязания соседнее оседлое русское население; не прочь было их захватить переселенческое управление для нужд переселения из России. Все подобные покушения Крафт почитал за явное преступление и с необыкновенным жаром отстаивал право кочевников сохранить свой кочевой быт, а следовательно, и необходимые для них обширные земельные пространства. Приземистый, коротконогий крепыш с необыкновенно буйной растительностью на лице и голове, Крафт с его довольно резко выраженным монгольским типом — мать его была бурятка — отнюдь не производил впечатления культурного человека, а тем более чиновника департамента Министерства внутренних дел, но познания его были весьма разнообразны, пером он владел превосходно и обладал природной способностью излагать свои мысли в кратких и ясных выражениях, благодаря чему с законодательной работой справлялся превосходно. Все это не мешало ему, однако, смотреть на государственную власть со старинной, патриархальной точки зрения. Мне часто приходилось ему говорить, что его идеал — творить суд и расправу, сидя под развесистым дубом и руководствуясь исключительно отвлеченной справедливостью, а отнюдь не каким-либо писаным законом. Во всяком случае, такого соединения простого здравого рассудка, обширного и разнообразного жизненного опыта, всесторонних, приобретенных самоучкой познаний, необыкновенного трудолюбия мне не приходилось встречать. Крафтом при мне были разработаны подробные проекты земельного устройства различных инородцев и порядка их управления, но, увы, все они безнадежно застряли в межведомственной переписке, которая по обычаю должна была предшествовать представлению в Государственный совет всякого законопроекта. Весьма знающим, толковым работником, отличающимся при этом щепетильной добросовестностью, был заведующий делопроизводством по крестьянским делам Прибалтийских губерний барон А.Ф.Мейендорф, состоявший одновременно приват-доцентом Санкт-Петербургского университета, впоследствии член Государственной думы и товарищ ее председателя. Специальные узаконения о крестьянах этого края он знал превосходно и относился к поступающим к нему делам с отменной беспристрастностью. О степени его добросовестности можно судить по тому, что, когда возникли предположения о некотором изменении этих узаконений, он категорически отказался от участия в этой работе и даже оставил земский отдел, заявив, что он, принадлежа к прибалтийскому дворянству и в известной мере разделяя его взгляды, не может ручаться, что его отношение к этому делу будет совершенно объективным и чуждым определенной окраски.
 
Ознакомившись с главными работниками земского отдела, я убедился, что найти среди них сотрудников по общему пересмотру узаконений о крестьянах невозможно: вполне отвечающие той специальной отрасли крестьянских дел, которой они заведовали, они не отвечали, однако, тем разнообразным требованиям, которым должны были, в моем представлении, удовлетворять лица, привлеченные к этой сложной работе. Пришлось искать этих сотрудников среди младших чинов отдела, и среди них я нашел двух весьма полезных работников, а именно приват-доцента Петербургского университета по кафедре государственного права И.Ф.Цызырева, которым была составлена подробная записка к проекту крестьянского общественного управления и постатейные к нему объяснения, и П.П.Зубовского, занимавшего должность младшего помощника делопроизводителя. Последний явился главным редактором проекта положения о крестьянском землепользовании, а также проекта правил об ограничении крестьянских земель и, наконец, впоследствии — высочайшего указа 9 ноября 1906 г., предоставившего отдельным крестьянам право свободного выхода из общины, указа, составившего не что иное, как некоторое видоизменение или, вернее, расширение важнейших по существу положений упомянутого проекта.
И.Ф.Цызырев, человек весьма образованный и владеющий литературным пером, легко входил в чужие мысли и потому был драгоценным редактором, но собственно законодательной техникой не владел и поэтому к составлению самих законопроектов не был привлечен. По неизвестным мне причинам он почти единственный из моих ближайших сотрудников по земскому отделу не выдвинулся впоследствии на сколько-нибудь первые роли в служебной иерархии; ко времени революции он занимал, если не ошибаюсь, должность одного из помощников управляющего земским отделом. Наоборот, П.П.Зубовский сделал в короткое время блестящую карьеру: младший делопроизводитель в 1903 г., он в 1907-м был уже директором департамента землеустройства в Главном управлении того же названия, а ко времени революции — товарищем министра земледелия. Пробил он себе дорогу удивительным трудолюбием и необыкновенной трудоспособностью. Едва ли Зубовский способен был оценить общее значение разрабатываемых им мероприятий и даже едва ли задумывался над их влиянием на народную жизнь, но зато технический способ их осуществления и казуистические последствия того или иного изложения закона он обдумывал с необыкновенной тщательностью. Желание предусмотреть в самом законе отдельные порождаемые жизнью случаи в том порядке явлений, которых касался проектируемый закон, было у него настолько развито, что в его изложении закон несколько утрачивал свойство общих положений, принимая мелочный, дробный, казуистический характер. Не в недостаточной обдуманности, а, наоборот, в слишком детальной разработке закона приходилось нередко упрекать милейшего Петра Павловича: «Оставьте что-нибудь на долю Сената, призвание которого — толковать закон в его приложении к частным случаям» — вот о чем приходилось просить этого кропотливо добросовестного труженика.
Ограничиться этими двумя лицами для быстрого исполнения предпринятой законодательной работы не было, разумеется, возможности. Надо было, следовательно, искать других сотрудников уже вне отдела. В желающих недостатка не было. Множество лиц обращалось ко мне с предложением своих услуг, причем привлекало их, вероятно, и то обстоятельство, что труд этот, поскольку он не производился чинами земского отдела, получавшими за него лишь усиленные наградные, был платным. На работы по пересмотру крестьянских узаконений были ассигнованы хотя значительно меньшие, нежели первоначально исчисляло их Министерство внутренних дел, но все же крупные суммы; всего за три года (1902–1904) было ассигновано немногим более ста тысяч рублей, из которых, однако, большая часть была израсходована на печатание в количестве нескольких тысяч экземпляров выработанных проектов, сопровожденных подробными, обстоятельными записками и составивших в общем шесть объемистых томов, а также огромное количество опросных листов, разосланных губернским совещаниям, призванным обсуждать упомянутые проекты.