Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современ

Многие обращались, разумеется, с такими же предложениями и непосредственно к Плеве, который некоторых из них и препровождал ко мне. Я должен при этом сказать, что, поручив мне производство всей работы, Плеве не стеснял меня в выборе сотрудников и никого мне не навязывал, ограничиваясь лишь указанием, что то или иное из посланных им ко мне лиц обладает, по его мнению, такими-то свойствами и данными. Так как круг знакомств Плеве в чиновничьей среде был бесконечно шире моего, то, в конечном счете, кроме служивших в земском отделе, лица, указанные самим министром, за одним лишь исключением были привлечены к пересмотру крестьянского законодательства. Это были А.И.Лыкошин, П.П.Шиловский и А.А.Башмаков.
Наиболее полезным из этих трех оказался А.И.Лыкошин, занимавший должность члена «консультации при Министерстве юстиции учрежденной»[245] и бывший перед этим товарищем обер-прокурора Сената. Его перу принадлежит весьма обширная и в общем интересная, в особенности по богатству заключавшегося в ней материала, записка по проекту положения о землепользовании крестьян. Творческой фантазией Лыкошин обладал едва ли не в меньшей степени, нежели Зубовский, но действующее крестьянское законодательство, обширную в этой области сенатскую практику, а также весьма богатую и разнообразную литературу по вопросу о господствующих у крестьян земельных порядках он знал досконально. В составленной им записке он использовал эти знания вполне, что, несомненно, придало ей характер серьезного научного труда. Однако той любви к делу, которой отличался Зубовский, у Лыкошина не было, и к последствиям тех правил, которые он редактировал и мотивировал, он относился довольно равнодушно. Почтенным «недостатком» Зубовского, а именно излишней дотошностью, граничащей с мелочностью, Лыкошин тоже не отличался. Никто себе не враг, и, конечно, Зубовский не мог не желать продвижения по службе и улучшения тем самым своего житейского положения, но Зубовский, исполняя какую-нибудь работу, уходил в нее с головой, тщательно и всесторонне ее обдумывал и безусловно не останавливался на мысли о тех последствиях, которые она могла иметь для него самого. Наоборот, для Лыкошина цель работы была — карьера. Вообще, как личность Зубовский был, несомненно, много выше Лыкошина, одной из отличительных черт которого была необыкновенная угодливость и подобострастное отношение к начальству. Оба они были истолкователями чужих мыслей и исполнителями чужих указаний, но Зубовский углублялся в чужую мысль и, всецело ее воспринимая, стремился ее разработать, усовершенствовать и развить. Вследствие этого в порядке исполнения он обнаруживал значительную инициативу и свои, так сказать, дополнительные мысли не без упорства отстаивал. Наоборот, Лыкошин почти ничего своего в работу не вносил и решительно никогда не возражал на даваемые ему указания. В соответствии с этим, назначенный впоследствии товарищем министра внутренних дел, он не только не проявил на этой должности какой-либо самостоятельности, но вообще не играл никакой роли даже в том самом деле землеустройства крестьян, которому посвятил много труда. Правда, дело это перешло к тому времени целиком в Главное управление землеустройства и земледелия, но все же в качестве обязательного по должности члена учрежденного при этом управлении Главного земельного комитета Лыкошин мог бы оказать на его направление значительное влияние, но это было время, когда восходила звезда Кривошеина, главноуправляющего этим ведомством и председателя названного комитета, а потому Лыкошин благоразумно предпочел ему поддакивать, нежели вступать с ним в малейшие споры. То же слепое подчинение воле начальства проявил Лыкошин и в Государственном совете, членом которого он был назначен, кажется, в 1916 г. Вступив в ряды правого крыла Совета, он неизменно голосовал (чем и ограничивалось его участие в законодательной работе) соответственно мнению правительства. Что же касается Зубовского, то, назначенный в 1907 г. директором департамента Главного управления землеустройства, он явился главной рабочей осью всего дела землеустройства крестьян и усиленно проводил выселение крестьян на хутора и отрубные участки. Правда, и здесь он ограничивался истолкованием, исполнением и развитием чужих мыслей и предначертаний, которые он неизменно усваивал в полной мере. Вся идейная часть работы, правда лишь в самых широких чертах, в области крестьянского землеустройства, несомненно, принадлежала за эти годы (1907–1915) Кривошеину. Степень приспособляемости Зубовского к чужим мыслям обнаружилась в полной мере лишь после революции, когда он в Крыму, состоя помощником Глинки, с прежней добросовестностью и усердием приводил в действие тот несуразный земельный закон, который был издан генералом Врангелем, — закон, в корне противоречащий тем основам землеустройства, которые он же проводил при прежнем строе.
 
Совершенно иной, и притом весьма интересный, тип представлял рекомендованный мне Плеве А.А.Башмаков. Человек огромной эрудиции и не столько широкого, сколько безбрежного полета мысли, он положительно не был в состоянии координировать ни свои мысли, ни свои познания. Блестящий, но чрезвычайно многословный оратор, он отличался, однако, постоянными длительными отступлениями от тех основных положений, которые он в данную минуту защищал. В сущности, это был ряд красивых, блещущих глубокими познаниями петель, имеющих по содержанию лишь отдаленное отношение к обсуждаемому предмету, и потому следить за мыслью Башмакова было более чем трудно. К какой-либо законченной работе Башмаков не был вовсе способен. Еще менее того он был способен изложить в кратких, четко сформулированных правилах какой бы то ни было отдел гражданского кодекса. Привлеченный к участию в составлении проекта нового гражданского уложения, он был вскоре за непригодность к этой работе от нее отставлен. Участие его в работах по крестьянскому законодательству было обусловлено его знанием крестьянского обычного права, особенно в области наследования. Но попытка его закрепить в сколько-нибудь стройном и последовательном изложении основной дух крестьянского обычного наследственного права ему совершенно не удалась. Работу эту, содержание которой, несомненно, во многом исходило из данных, представленных Башмаковым, пришлось в конечном счете поручить другому лицу, а именно молодому человеку В.Г.Петрову, о котором в дальнейшем скажу несколько слов.
Вообще, Башмаков некоторыми своими свойствами чрезвычайно напоминал тургеневского Рудина. Увлекающийся и по первому знакомству неизменно увлекающий и других, он вплотную ни к какому предмету подойти не мог. Нельзя сказать, что он витал лишь в широких обобщениях; речь его, наоборот, пестрела бесконечным множеством частностей, но эти частности представляли невероятную мешанину, на которой ни его слушатели, ни он сам не могли обосновать его туманного общего вывода. Получалась какая-то странная смесь синтеза с анализом, где синтез не покоился на анализе, а анализ как бы обладал свойствами синтеза, так как ему подвергалось не одно какое-нибудь явление, а множество самых разнородных явлений. Вообще, Башмаков представлял весьма своеобразную и с точки зрения психологической любопытную фигуру, преисполненную невероятных противоречий. Воспитанный и получивший высшее образование за границей (в Швейцарии и Франции), он, казалось бы, должен был проникнуться идеалами западной культуры, а на деле был убежденным народником в его консервативном течении и поклонником самодержавия. В соответствии с этим он был, с одной стороны, славянофилом, ярым врагом германизма и деятельным членом Славянского общества[246], причем и сам себя почитал за ученого слависта, а с другой — сторонником общины и, как сказано, особого крестьянского уклада и народного обычного права. Неудивительно поэтому, что, записавшись в 1905 г. в крайние правые партии, он одновременно отстаивал принудительное отчуждение частновладельческих земель. Удивительна дальнейшая судьба Башмакова — этот хаотический по уму, но чрезвычайно оригинальный и живой человек превратился в редактора «Правительственного вестника»! Объясняется это, однако, очень просто. Не обладая никакими собственными средствами, но зато обремененный многочисленной семьей, Башмаков всю жизнь искал какого-нибудь прочного заработка, но по присущим ему свойствам ни на каком деле удержаться не мог. Редактирование «Правительственного вестника» требовало лишь механической работы, ее он и вел, несомненно продолжая одновременно умственно углубляться в самые разнообразные вопросы без всяких, однако, от этого конкретных последствий.