Подземный гараж

Он почему-то не замечал: именно тем, что, собрав последние силы, хочет выйти на поле боя, где происходит борьба самцов, он как раз и доказывает, насколько держат его в плену возрастные критерии. Он хотел сразиться с новыми возрастными группами, и тщетно кто-нибудь попытался бы сказать ему, дескать, ты же себя выставляешь на смех, у тебя за спиной люди перешептываются, смотрите, мол, волосы крашеные, вставная челюсть, молодые самки обращаются к тебе на «вы». Нет, он во что бы то ни стало хотел сразиться. И конечно, тут-то она и появилась, та женщина.
Потому что женщина находится всегда, женщина, которая в конце концов разрушит тот уклад, в котором человек жил до сих пор. Женщина, которая в те годы, годы неопределенности, когда стареющий лев еще не готов забиться в логово под скалой, чтобы спрятать свою облезающую гриву и слезящиеся глаза, а ходит, гордо выпятив грудь, и раздает дурацкие советы молодым самцам. Женщина, которая в эти годы, годы неопределенности, заставляет мужчину, находящегося в состоянии опасной самонадеянности и самообмана, касающегося всего: и физической силы, и внешности, и духовной энергии, выбраться оттуда, где он находился и где был на месте. Женщина, которая говорит ему: милый, ты же — царь Африки, а живешь в пустоте, у тебя огромное царство, бесчисленные подданные, дворцы, армия, говорит она, надо лишь оглядеться, надо лишь открыть глаза пошире, чтобы сказочное это царство появилось перед тобой. И он, забыв обо всем, слушает эту женщину, ее лицемерные слова. Он думает: да, любовь поможет ему выйти из пустоты, встряхнуться, перестать отказываться от всего, что есть в жизни хорошего. Так что для него сейчас это главное — найти ту, ради которой он готов решительно изменить свою жизнь, благодаря которой мир снова станет для него родным домом, мир, где он до сих пор странствовал, как заблудившийся путник. Найти ту, с появлением которой вновь наполнится чувствами, красками все вокруг, например и его сердце…
Нет смысла продолжать, ведь нет женщин, не знающих эти шаблонные фразы, которые произносятся в таких случаях, вслух или про себя, мужчинами. Хотя речь, по сути дела, шла лишь о том, что была некая эмоциональная воля и в эту эмоциональную волю вторглась другая, неудовлетворенная эмоциональная воля. То есть рядом оказалась некая женщина, которая до тридцатипятилетнего возраста не сумела найти себе нормального партнера, с кем могла бы полноценно реализовать свою жизнь. Не нашла, потому что слишком долго выбирала, прислушивалась к своим запросам и прихотям, ну и просто жалела время и силы, которые требует такая связь, и, не в последнюю очередь, жалела свою свободу, от которой ей пришлось бы отказаться. Но сейчас, испугавшись перебоев в месячных, поняв, что это, может быть, последний звонок, а потому — сейчас или никогда, — и тут же решила заполучить кого-нибудь, с кем можно теперь, в последний момент, выполнить программу по продолжению рода, которая также представляет собой необходимую часть жизни. Ну и, конечно, кого она могла еще выбрать, как не его?
Такие женщины есть везде, на них невозможно не наткнуться, тут нет смысла думать о том, что, откажись ты тогда поехать с докладом в провинцию… брось, тогда была бы, в каком-нибудь другом месте, другая. Такой встречи никак нельзя избежать, если мужчина внутренне открыт для чего-то подобного, а большинство мужчин в таком возрасте — открыто. Со временем, однако, выясняется, что у двух индивидов, у двух стратегий только исходный пункт был одинаковый, а финал, о котором оба мечтали, мыслился совсем по-разному. Женщина пришла от одиночества, мужчина — от слишком тесной семейной жизни. Женщина хотела избавиться от одиночества, мужчина — от совместного существования. Женщина хотела упорядоченной и целесообразной, конечно, с дарвиновской точки зрения, жизни, мужчина — свободного, не обремененного обязанностями бытия, о котором при наличии семьи и думать нет смысла, а с женой пытаться начать что-то новое невозможно, да и не хочется.
 
Он стыдился показываться со мной, словно я была чем-то вроде пятна на его судьбе. Однажды он так и сказал: пятно от прожитой жизни, как на пуловере, когда на другой день его надеваешь, то обнаруживаешь на нем след обеда, который ел вчера; он чувствует, что, когда он со мной, на него показывают пальцами и перешептываются. Он не заметил, что причиняет мне боль. Даже тогда не заметил. То ли не прислушивался ко мне, то ли ему было все равно. А ведь супружеские пары, которые освобождаются от обязанностей, связанных с воспитанием детей, и не питают иллюзий относительно своего возраста, как он, обычно находят что-нибудь, чтобы не проводить время бесполезно. Они вполне могут это сделать, особой нужды они сейчас не испытывают, дети уже сами зарабатывают на жизнь, тратить на них деньги все время не нужно. А ведь столько всего можно предпринять, занятия — одно другого лучше. Если они не могут уже, как когда-то, радоваться друг другу, то радуются тому, что делают, или тому, где находятся, какой-нибудь красивой местности, необычному городу. Он такой жизнью не хотел жить. Полезное и содержательное использование свободного времени, культурные программы, активный отдых — все это он глубоко презирал, считал фальшивым способом времяпрепровождения, способом, который нужен лишь для того, чтобы никогда не оставаться наедине с уходящим временем. Самообман и видимость действия, сказал он однажды. А что тогда не видимость действия, спросила я. Он промолчал.
Не знаю, почему случаются в середине жизни эти приступы беспокойства. Возможно, речь лишь о том, что между загруженностью семейными обязанностями и временем, когда приходится заниматься болезнями и немощами, есть несколько лет перерыва, когда, в принципе, можно жить свободно и безоблачно, но человек с этими несколькими годами и не может справиться. Это выглядит так, будто ты стоишь в чистом поле, полный сил, а никаких достойных задач вокруг нет. Да и откуда им взяться? Жизнь сейчас — легкая, и нередко эту легкость-то и невозможно вынести. Может, беда в том, что мы перерастаем свои задачи. Получаем десять или пускай даже двадцать лет, когда можем спросить себя: а для чего мы живем? В самом деле, для чего? Современная медицина, относительно здоровый образ жизни сделали возможным физическое продление жизни, но душа-то осталась там, где была всегда. Не знает она, как быть с предоставленной ей свободой. Душа бежит в укрытие задач и там проводит, в страхе и растерянности, время, по прошествии которого умирает. Если укрытие это исчезнет, она неспособна будет справиться с пустотой, возникшей за неимением осмысленных и необходимых действий. В такое время и приходят суррогаты, замена действительных жизненных задач, — ведь настоящих задач уже, хоть обыщись, не найдешь. Она думает, уж кто-кто, а она точно не попадет в эту ловушку, найдет выход, — однако и второй брак, и вторая семья — то же самое, тот же самообман, а не только выпивка, или пускай трудомания, не только разные дурацкие увлечения, например марафонский бег, или рыбная ловля, или складывание Эйфелевой башни из спичек. Новая семья — тоже не что иное, как шулерская игра, суть которой не внутренняя потребность души, а бегство души от самой себя, попытка снова спрятаться в ту сеть зависимостей, откуда не видны разрушения, которым подвергло нас время. Попытка поверить, что мы снова находимся на стартовой линии, на которой когда-то стояли, хотя на тот стартовый мостик мы уже никогда больше не встанем, что бы мы ни делали, мы лишь барахтаемся возле края бассейна, боремся с последними метрами.
Он сказал, что не может от нее отказаться. Слышу, сказала я, когда он посмотрел на меня: мол, что молчишь. Но и идти вместе с ней не могу, сказал он. Я ничего не ответила. Не сказала ему, дескать, иди, потому что куда-то надо же двинуться, а сразу в двух направлениях — невозможно. Так мы и жили. Втроем. Не будучи знакомы друг с другом, все же представляли некоторое сообщество. Каждому из нас было плохо. Ему — тоже. Тут — не двойная радость, что и здесь, и там, а двойная задача. Он почти не мог соответствовать все возрастающим требованиям. Пока это был секрет, я тоже не хотела от него ничего, просто скучала себе понемногу рядом с ним; но и другая не пыталась расшатать существующие рамки, оставляла свободными наши уик-энды, и праздники, и вечера в будни уступала мне. Секретность распределяет роли по-своему, каждый знает правила игры, особых трудностей нет, забота одна — только бы все не открылось, и проблема одна — почему мы не проводим больше времени вместе. Желание, заставляющее тянуться друг к другу, тосковать друг о друге, делает любовь еще ярче, а прекрасные минуты, проведенные вместе, еще более сказочными. Дома же ничего не меняется, потому что жена не заботится о том, чтобы изменить что-то, и не чувствует опасность своего положения. Но когда ситуация выходит на свет божий, каждый хочет больше и больше.