Найти Элизабет

Я кладу фотографию в карман, а в следующий миг начинает свистеть чайник. Я отношу кружку Пегги на прилавок.
– О, Мод! – кричит она мне в спину, когда я выхожу из магазина. – Я просила кофе, а ты заварила мне чай.
Обратно я иду через парк. Там есть узкая деревянная скамейка, рядом с эстрадой, выходящей на дорогу, что ведет к дому Элизабет. Я сажусь передохнуть и наблюдаю за мужчиной, который закладывает компостную кучу. Сама я каблуком рою твердую землю у себя под ногами. На улице зябко, и похоже, что вот-вот пойдет дождь, но домой не хочется. Мне хочется посидеть и подумать о моей новой находке. Надеюсь, что свежий воздух разгонит затхлый запах. Он будто преследует меня, впитавшись в мою одежду еще в магазине. Меня мучает вопрос, что такого есть в старых вещах, что они приобретают этот запах. Даже чистая одежда, и та со временем начинает источать этот кислый душок.
Лучше всего я помню, как пахло из чемодана. Я не знаю, сколько времени прошло после того, как Сьюки пропала, но за неделю до Пасхи отец принес домой ее чемодан. Сначала я его не узнала. Отец плакал, когда передавал его мне, и было достаточно одного взгляда на эту вещь, чтобы у меня в груди шевельнулся не то стыд, не то страх. Лицо отца было каким-то сморщенным, и он все пытался прочистить горло. Раньше я никогда не видела его плачущим, а сейчас была так растеряна, что не знала, как его утешить. Он опустился на стул рядом с плитой и отвернулся от меня. Мама тоже не пыталась его утешить. Она лишь поставила чемодан на кухонный стол.
Обыкновенный коричневый кожаный чемодан с такой же коричневой кожаной ручкой и медными замками. Сьюки получила его в подарок по случаю медового месяца. В окно струился розоватый свет, падая на те места на замках, где бронза была слегка поцарапана. Я провела пальцем по одному замку, оставляя на нем мутный след. Мама смахнула мою руку, чтобы открыть чемодан. Комнату тотчас наполнил кислый запах. Он оказался даже сильнее привычных ароматов кухни, перебив запах жареного лука, сушеных трав и мыльной стружки. Он опустился на нас, подобно слою пыли.
Мы стояли и смотрели на вещи Сьюки. Одежда была перемешана и лежала ворохом на фоне полосатой подкладки. Блузки, пуловеры, манишки, меховой воротник, пара коричневых брюк с небольшими складочками у талии. Под ними – платье, когда-то бежевое, но Сьюки недавно перекрасила его в темно-синий цвет. Под платьем было белье, панталоны и комбинации, шелковые, отделанные кружевом. Все чистое, однако блеск давно пропал, как будто они побывали во многих руках.
– О господи, как же это стирают? – воскликнула мама, вытаскивая из чемодана перекрашенное платье. – В холодной воде, судя по всему. Как по-твоему, Мод, сколько мыла уйдет на стирку?
Я впилась глазами в чемодан и все пыталась определить, как давно моя сестра прикасалась к лежащим внутри вещам. Это все, что от нее осталось. Мне хотелось лечь в этот чемодан, свернуться там калачиком и захлопнуть крышку. Но только не вынимать ее вещи, не выстирывать ееиз них. На изгибе рукава одной блузки лежал стеклянный пузырек, как будто невидимая рука придерживала его локтем. Это были духи Сьюки, «Вечер в Париже». Я вынула его из чемодана и, не отдавая себе отчета в том, что делаю, побрызгала себе шею и запястья. Мама посмотрела на меня сквозь завесу дешевого сладковатого запаха, слишком слабого, чтобы долго оставаться в воздухе, затем принялась выгребать ворох хлопка, трикотажа, шерсти. Она била одеждой о стенки чемодана, и со стороны могло показаться, будто она катает тесто. Из крупных вещей выпали более мелкие и соскользнули на пол. Я успела подобрать с пола несколько пар шелковых панталон, прежде чем в кухню вошел Дуглас. Войдя, тот замер в дверном проеме, глядя на нас, затем отвернулся и уставился на половые доски.
– Это вещи Сьюки? – спросил он. – Откуда?
– Из номера вокзальной гостиницы. Полиция нашла там ее чемодан.
Дуглас посмотрел на конфорку плиты. Его лицо казалось красным от жара. Я была благодарна ему, что он больше не плачет. Как только Дуглас вошел, мама престала рыться в вещах и застыла на месте, держа шелковый шарф и поясок от платья. Они обвились вокруг ее рук до самого локтя, слово побеги плюща. Я медленно освободила ее руки и вместе с трусами, которые подняла с пола, запихнула шарф и пояс обратно в чемодан.
 
– Полиция здесь уже все перерыла, – пояснил отец.
Так вот почему вещи в чемодане были свалены комом! Я представила себе, как толстые ручищи полицейских копаются в белье Сьюки. При этой мысли мне едва не сделалось дурно. Наверное, Дуглас подумал то же самое, потому что на какой-то миг мне показалось, что его сейчас вырвет.
– Что-нибудь нашли? – спросил он.
Отец покачал головой.
– В принципе ничего. Только ее книжку с продовольственными купонами.
– Значит, она оставила ее в чемодане, – слова Дугласа прозвучали как ответ к загадке. – А что говорят работники отеля?
– Они не помнят, что видели ее. Ее имя значится в гостевой книге. Правда, написано оно рукой клерка, а не ее рукой. На фото они ее тоже не узнали.
– Выходит, что она не останавливалась там? Или как? – спросила я, чувствуя, что мои легкие в эту же секунду лопнут от переполнявшего их воздуха.
Ответа на свой вопрос я не получила. Мама даже не пошелохнулась, не проронила ни звука, но я видела, как на шелк капнули слезы, как они оставили после себя на ткани темные круги. В конце концов все выстирала я.
На полпути к дому Элизабет до меня доходит, куда я иду. Дорога полна детей в серой, неопрятной школьной форме. Они явно идут в школу. Или из школы домой. Я прокладываю себе путь через их ватагу. От них пахнет потной спортивной формой и дешевым лосьоном после бритья. Я ловлю себя на том, что пялюсь на их рюкзаки и сумки в надежде обнаружить среди них коричневый кожаный чемодан с коричневой кожаной ручкой. Даже подойдя к двери дома Элизабет, я на всякий случай оборачиваюсь еще раз, но чемодана не вижу. Нажимаю кнопку звонка, после чего заглядываю в окно и пытаюсь рассмотреть кухню, но ничего не вижу. В доме темно. Похоже, в нем никто не живет.
– Эй, вы только гляньте на бабульку-грабительницу! – раздается чей-то громкий голос.
Это по тротуару движется группа детей – или, как их теперь называют, тинейджеров – примерно того же возраста, что и Кэти. Они лупят друга по спине и волочат по земле сумки. Мальчишка, который выкрикнул эти слова, нахально усмехается, глядя на меня.
– И как ты собралась пролезть внутрь? Ждешь, когда тебе подадут лифт?
Остальные разражаются дружным хохотом. Я поворачиваюсь и вижу, на что показывает мальчишка. Окно на лестничной площадке открыто. Когда же я снова оборачиваюсь, то подростки уже ушли. Наверное, моя персона была им не слишком интересна. Эх, будь у меня на самом деле лифт, чтобы добраться до окна… Мне кажется, я смогла бы пролезть внутрь. Интересно, оно давно стоит открытым? Я пробую боковую калитку. Но нет, та заперта. И тогда я подхожу к соседнему дому, чтобы узнать про окно. Колокольчика нет, и когда я стучу в дверь, раздается собачий лай. Я жду, и лай с каждой секундой делается все громче и настойчивее. Наконец мне кажется, что он доносится прямо из-за двери. Я отступаю назад, но, как только оказываюсь на тротуаре, дверь открывается. Пес выпрыгивает наружу и начинает бегать вокруг меня и что-то вынюхивать.
– Не волнуйтесь, – говорит его хозяин. – Он не укусит. Ему просто все интересно. Это вы постучали?
Я смотрю на хозяина пса. Он молодой, можно сказать, еще мальчишка, с взлохмаченными каштановыми волосами. Как будто он неделю не причесывался. Пес начинает лизать мне руку, и я в ответ легонько треплю его по голове.
– Похоже, вы ему понравились, – говорит юноша. – Обычно он ведет себя так только с теми, кого хорошо знает.
Я улыбаюсь, довольная тем, что пес проникся ко мне симпатией. Тем, что обзавелась другом. В детстве мне всегда хотелось иметь собаку. Но родители сказали, что для нас это дорогое удовольствие, и, наверное, они были правы. Однако я всю жизнь вспоминала историю о том, как в чьем-то дворе нашли дохлого пса. Он был привязан и сидел без воды и пищи, а его хозяин куда-то уехал. Миссис Уиннерс рассказала эту историю, чтобы убедить нас, что мы не должны терять надежду. Потому что сейчас все куда-то переезжают, и, возможно, Сьюки сделала то же самое.