Найти Элизабет

–  Ке сера сера, все будет как есть, как есть. Поедем мы в Уэмберли, ке сера сера.
Его футболка мокрая и пропахла пивом. Он перебирает ногами и мыском подталкивает «жемчужину» ко мне. Я подбираю ее и отодвигаюсь от своего музыкального соседа.
– Этого нам только не хватало, – произносит сидящий за стойкой полицейский. – Еще один долбаный Паваротти.
Он поднимается, чтобы открыть входную дверь, и еще один полицейский вводит очередного задержанного. Тот весь в крови, у него разбит нос, он яростно вращает глазами.
– Приведи нам доктора, хорошо? – просит коллегу полицейский, не выпуская руки задержанного. У него светлые волосы, и он чем-то напоминает мне Фрэнка.
– Ее духи назывались «Вечер в Париже», – сообщаю я. – И еще у нее были сережки как леденцы.
Но, похоже, меня никто не слушает.
–  Ке сера сера! – вновь затягивает «певец», наклоняясь ко мне. От него пахнет не только пивом, но и блевотиной, и потом. Пот капает с его лица на скамью.
– Я подам жалобу, – заявляет человек с разбитым носом и вскидывает кулак, но ударить ему никого не удается. Я отодвигаюсь еще дальше. Я не знаю, что делаю здесь. Свет очень яркий, я вынуждена щуриться, чтобы он не так резал глаза. В конце концов я закрываю глаза. Возможно, это своего рода ночной кошмар, дурной сон и через минуту я проснусь. Шум делается громче, и полицейский кричит, перекрывая все прочие звуки:
– Свободных камер больше нет, Дейв! Сделай им предупреждение и выставляй вон!
Снова слышу какой-то шум и ругань. Кто-то приближается и дышит на меня. Шум становится чуть тише. Моя голова опущена, глаза плотно зажмурены. Сижу в такой позе до тех пор, пока могу удерживать себя в таком состоянии.
– Мама, – слышу я чей-то голос. – Мама, это я, открой глаза!
Надо мной склоняется Хелен. Она гладит меня по руке и закрывает от меня все, что происходит в комнате. Я протягиваю руку к ее лицу, но ничего не говорю. Чувствую, что могу сейчас расплакаться от облегчения.
– Давай я отвезу тебя домой, – предлагает дочь, поднимая меня со скамьи.
На полу лежит мятный леденец, и я нагибаюсь, чтобы его поднять. Хелен тем временем ведет меня сквозь толпу задержанных футбольных болельщиков. По пути из комнаты я вступаю в лужицу крови. Хелен, пока мы идем, поддерживает меня за талию. Я внимательно смотрю себе под ноги. Когда мы, прежде чем перейти дорогу, останавливаемся, я поднимаю с тротуара сережку. Полосатую, такая когда-то была у Сьюки.
– Мама, брось это! – говорит Хелен каким-то не своим голосом. – Где ты только это нашла? Не надо собирать всякий мусор. Пойдем!
Она вырывается вперед, и я роняю сережку. Та падает в лужу.
– Я думала, что это моя… – говорю я, уже забыв о том, зачем она мне была нужна.
– По крайней мере, теперь я хотя бы знаю, откуда берутся залежи всякого хлама в доме, – произносит Хелен. – О чем ты думаешь, мама? – спрашивает она. – Выходишь из дома в это время… Я беспокоюсь за тебя. Думаю, нам с тобой снова нужно сходить к доктору Гаррису.
Я не отвечаю ей – даже если бы я знала ответ, даже если бы помнила вопрос. Но пока мы отъезжаем на машине прочь, я продолжаю смотреть на лужу, в которой осталась лежать сережка. Было время, когда это что-то значило, когда я забрала бы ее с собой.
Когда все еще надеялась найти Сьюки, я приносила домой массу всевозможных вещей. Клочки бумаги, пилочки для ногтей, заколки для волос, сережку… Полосатую сережку, похожую на мятный леденец; я даже засунула ее в рот и попробовала на вкус, когда нашла ее на ступеньках эстрады. Я не могла пройти мимо того, что могло принадлежать моей сестре, и не поднять этот предмет с земли. Я набивала ими карманы и потом стала складывать их в сундучок, склеенный из спичечных коробков, или выкладывать на подоконнике. Иногда я рассматривала находки, записывала, где их отыскала, какими они были, имелось ли у Сьюки что-нибудь подобное. Пару раз заходил Дуглас и спрашивал о моих «сокровищах». Он смотрел на найденные мной вещи, легонько прикасался к ним, но ничего не говорил. Однако я чувствовала, что он пытается отыскать в них какое-то значение, придумывает про каждую вещь историю, про то, как они могли бы подсказать, как найти Сьюки, или выяснить, что с ней случилось. Я начала верить в то, что найду что-то важное, и поэтому стала искать более тщательно. Искать улики.
 
Чаще всего я занималась поисками после школы. В любом случае я не хотела идти домой, сидеть на кухне и не говорить о сестре, чтобы не расстраивать маму или чтобы не затеять ссору с отцом. Я не хотела идти домой и переодеваться в одежду, которую для меня сшила Сьюки. Поэтому я бродила по улицам, одетая в школьную форму, заглядывала в канавы, смотрела под изгородями, всматривалась в окна домов. Я часто бывала на улице, где жила Сьюки, причем тем путем, которым она обычно шла от себя к нашему дому. Или гуляла там, где она обычно ходила по магазинам, или заглядывала на вокзал. Именно в станционной гостинице нашли чемодан. Я думала, что если Сьюки уехала из нашего города, то, скорее всего, села на поезд. Иногда я прислонялась к поручням железнодорожной платформы и наблюдала за тем, как прибывают поезда, представляя себе, что из какого-нибудь вагона сейчас выйдет моя сестра в новой лондонской одежде.
«Я поехала сделать кое-какие покупки, – скажет она. – Стоило ли так суетиться?» Но затем я вспоминала испуганное выражение на ее лице, когда в последний раз ее видела, и понимала, что объяснение вряд ли будет простым.
Я провела много часов, разглядывая наши одинаковые заколки, подносила их ближе к свету, чтобы увидеть, как крылышки будто начинают порхать, и удивлялась самой себе. Сьюки была так напугана чучелами птиц в стеклянном колпаке. Зачем же я подарила ей вещь, которая так сильно напоминала ей про этот страх? Мне больше всего хотелось поговорить с ней именно об этом. Хотелось признаться, что я не нарочно, что мне просто не пришло в голову, что мой подарок причинит ей боль. Я думала, что если есть хотя бы малейшая возможность ее обнаружить, то ради этого стоит бродить по улицам и искать ее следы. Домой я всегда приходила продрогшей и настолько усталой, что мне даже не хотелось есть. Вскоре после этого я заболела. Похоже, что я давно перестала спать. Вместо этого я по ночам постоянно думала о том, где может быть Сьюки. И не потому, что я сознательно бодрствовала, просто это никак не шло у меня из головы и я раз за разом возвращалась в мыслях к тому ужину, пытаясь вспомнить, что тогда говорила моя сестра. Что она сообщила о Фрэнке или о Дугласе. Я ужасно уставала и не могла сосредоточиться на уроках в школе. Мне было поручено разливать по вечерам чай.
– Господи, что же это такое! – однажды утром в понедельник воскликнула мама, бросив к ногам одну из моих юбок. – Все новый и новый хлам… – Она выворачивала мои карманы перед тем, как отправить одежду в стирку. – Мод, когда ты только прекратишь таскать домой всякое барахло? – Она показала мне старый тюбик губной помады «Коти». – Ты когда-нибудь сведешь меня с ума! Что ты собираешься со всем этим делать?
На фоне ее энергичного выплеска эмоций мое тело тотчас обмякло. Я почувствовала, что готова грохнуться в обморок, и ответила:
– Я подумала, что это могло принадлежать Сьюки.
  
Глава 12
 
Вы переехали в другое место?
– Нет, – отвечаю. – Я сижу здесь вот уже целую вечность.
Я сижу в каком-то помещении на чем-то, что явно не приспособлено для сидения, и смотрю на компьютер, по экрану которого ползут красные буквы. Пожалуйста, убедитесь, что у вашего лечащего врача имеется ваш новый адрес. Время от времени раздается пронзительное пиканье, и по экрану проползает имя. Миссис Мей Дэвисон. Мистер Грегори Фут. Мисс Лора Хейвуд. Я начинаю читать все это вслух, и Хелен тотчас сжимает мое запястье. Она сосет ментоловые леденцы – обычно их принимают при больном горле, – так что, скорее всего, мы пришли сюда из-за нее.