Дикая принцесса (СИ)
Энту замотал головой:
– Нет. Они – нет, уже давно.
Давно? То есть раньше – да? Тари поняла, что и сама покраснела. Щеки пекло, ладони вспотели, и она осторожно высвободилась.
– Это моя комната?
Энту остановился рядом с одной из дверей, Тари была так занята своими переживаниями, что даже не поняла, которая дверь по счету и как они сюда пришли. Но ей не терпелось поскорее остаться одной, поэтому спрашивать она не стала.
– Да, госпожа Нахри.
– Пожалуйста, просто Тари.
Он улыбнулся и покраснел еще гуще.
– Хорошо, Тари.
Сколько ему лет? Гергос говорил, что, когда его отец умер, Энту не было и шестнадцати. А сколько сейчас? Почти семнадцать? То есть на полтора года ее младше, но при этом почти на голову выше. Тари в последний раз улыбнулась и закрыла за собой дверь.
Наконец-то тишина! Тари с усилием сжала виски. Только приехали, а уже хочется куда-нибудь сбежать. Слишком много новых лиц, странных имен, и все смотрят, разглядывают, словно она какое-то странное насекомое. Того и гляди схватят за лапку и проткнут иглой – для коллекции. Наверное, Дайана Гергос за свою жизнь немало людей запугала, по крайней мере, мегерой смотрит мастерски. А еще она пыталась отравить дану. Надо ли теперь и Тари внимательнее следить за едой и напитками?
Самым малодушным образом захотелось вернуться обратно на виллу, а еще лучше – на шебеку!.. Которая называется «Мариника».
Тари зарычала от отчаянья.
Если бы она была Ри, простым пажом, никто бы и не взглянул дважды в ее сторону! И Ри бы ничуть не волновали любовные похождения дану Гергоса... Впрочем, его воспитанницу это тоже не должно интересовать.
Тари опустилась на гладко застеленную кровать и отшвырнула трость. Несколько дней назад она пообещала себе, что не станет думать глупостей. В ее ситуации стать воспитанницей Гергоса – большая удача. Шанс на нормальное будущее. Возможность вернуться в общество, пусть и под другим именем. Хотя так даже лучше. Называться Атарьяной Коварэн было противно и больно – от одного только звука проклятой фамилии нога начинала ныть в два раза сильнее.
Короче, Тари просто не имела права отказаться. Ни права, ни причин. Но в последний час все казалось неправильным, враждебным... ну, кроме Энту. Племянник Гергоса был единственным лучиком света во мраке безысходности, только он заметил, насколько Тари неуютно и страшно. А Гергос смотрел только на госпожу Паваллу. И говорил, кажется, исключительно с ней. И не дежурными фразами!
Тари откинулась на спину и сильно-сильно прижала ладони к глазам, чтобы не заплакать. Она уже давно не была наивной девочкой и прекрасно понимала, что происходит. Насмотрелась в Интернате. Это называется влюбленность. Сколько раз приходилось наблюдать, как какая-нибудь девчонка, обычно из новеньких, начинает увиваться хвостом за симпатичным патроном. Тому даже необязательно обращать на нее внимание! Он может просто пройти мимо или улыбнуться собравшейся у дверей стайке воспитанников – этого уже достаточно.
А затем девчонка возвращается в Интернат под утро, растрепанная, с засосами на шее или даже синяками на запястьях. Веки красные, губы опухли, а в глазах звериная тоска. Нет, конечно, Гергос ничего подобного не сделает, это понятно. Да и не все патроны вели себя так, некоторые просто отшучивались и отправляли восвояси. Но конец у таких историй всегда был один – слезы.
А Тари больше не хотела плакать.
***
До ужина оставалось всего полчаса, и следовало бы пойти переодеться, но Окъеллу забыл о времени. Вообще забыл – даже о последних двадцати годах, не то что о каких-то минутах. Ему снова было семнадцать, за ним постоянно следил грозный отец, а перед ним смущалась и краснела молодая девушка. Кажется, единственный в мире человек, которому было даже хуже, чем ему самому. От Окъеллу, по крайней мере, не зависело семейное благосостояние, а вот для клана Паваллу брак Мариники с младшим отпрыском Гергосов был жизненной необходимостью.
Даже по прошествии двадцати лет Гергосу хватило одного взгляда, чтобы узнать ее. Он часто думал о ней в эти годы, особенно сначала. В первое время вспоминал, потом – фантазировал, представляя, в кого она могла превратиться. Мариника была одержима идеей свободы. О чем еще может мечтать ребенок, которому с самого детства вколачивали мысли об ответственности, зависимости и подчиненном положении?
Сначала он, Окъеллу, был для нее просто еще одной тюрьмой. Она не могла отказаться от брака, ее семья ей бы этого никогда не простила. Поэтому она делала все, что ей говорили, не перечила, не жаловалась, только поднимала иногда глаза к небу и тихонько вздыхала, словно о чем-то несбыточном. Разговорить ее удалось не сразу. Зато потом Окъеллу часами слушал о дальних странах, странных языках и обычаях, о вечных снегах, пустынях, о крови на песке и побеждающих вечную мерзлоту деревьях.
Он был побежден, влюблен, полностью захвачен. Он потерял голову и готов был бросить вызов любому чудовищу. Даже собственному отцу. Мариника хотела свободы, и только он мог ей ее дать. Она не могла отказаться от брака, зато он – мог. Так, чтобы ни у кого не осталось сомнений, кто виноват, чтобы даже краешек тени не коснулся ее и отец посчитал себя обязанным позаботиться об обиженном вассале. Пожалуй, впервые в жизни груз ответственности не показался Окъеллу неприятным, чрезмерным.
Он сбежал, и мысль о свободе Мариники пьянила его даже сильнее, чем собственная новоприобретенная независимость. Как она ею распорядится? Кем станет? Окъеллу решил не выяснять, прекрасно понимая, что реальность окажется сложнее и невыразительней буйных фантазий. Нет, Мариника должна была навсегда остаться недостижимой мечтой, музой, святым образом. Так и случилось.
Вернувшись в Анкъер, Гергос не стал ее искать, даже не спросил о ней ни разу. И вдруг – она здесь, в его доме. Нет, не покорительница джунглей и не вождь какого-нибудь далекого северного племени. Но все равно – она, на этот раз реальная.
Ее глаза смеялись, манеры были приятными и раскованными, она встретила его без смущения, как старого друга... Она наконец была свободна! И Гергоса словно припечатало простой и всеохватывающей мыслью: не зря. Все, что он сделал двадцать лет назад, и все те последствия, что повлек его поступок, – все это было не напрасно. И в этот момент все остальное, даже Тари, отошло на второй план. Он смотрел на то, что сам в некотором роде создал, он был очарован, он был потрясен.
До ужина оставалось не больше получаса, а Гергос, как и семнадцатилетний мальчишка когда-то, не мог оторваться – он слушал ее рассказы и снова ощущал на плечах сверкающий доспех. Хотя теперь Окъеллу лучше понимал происходящее с ним и относился ко всему со здоровой иронией.
– Итак, ни мужа, ни детей? Только книги?
– До сих пор не пойму, как Дайана меня на порог пустила. Я ведь прямая угроза ее благополучию.