Стану смелой для тебя (СИ)

Тоже молчал. Достал сигарету себе. Зажал губами, поджег зажигалкой. Затянулся, чтобы выпустить длинную струю дыма в небо.
Так, что даже взгляда боковым зрением Санте хватило, чтобы внутренне растаять, а внешне сжать нагревшийся под её пальцами металл сильнее.
– Не простудишься?
Вопрос Данилы разрезал тишину далеко не сразу. Он не меньше минуты просто курил, филигранно играя на нервах стоявшей рядом Санты.
Был расслаблен и вальяжен. А она – как струна. Натянута до предела. До него же напряжена.
Уловив вопрос, повернула голову слишком резко, поймала ухмылку – больше даже в глазах – почувствовала себя глуповато, зарделась немного, но мотнула головой.
Нет. Не простудится. Слишком жарко до сих пор. Пусть и пока он не вышел, чувствовала, что ещё немного, и риск такой есть…
Только Чернову до её мнения, кажется…
Он затягивается ещё раз, испепеляя сигарету разом на норму нескольких затяжек.
После чего тушит о всё тот же металл и скидывает вниз, не глядя…
В отличие от Санты, которая следит за полетом, внезапно чувствуя непропорциональное «греху» возмущение. А может наконец-то находя, как его можно рационализировать…
– Это свинство…
Произносит, когда окурок уже приземлился, поднимает взгляд на Чернова.
Видит, что ему пофиг. Он пожимает плечами, после чего расстегивает пуговицу на пиджаке, снимает, набрасывает поверх её платья…
И если раньше Санте было просто не холодно, то в момент, когда её обволакивает уже знакомым, и уже ассоциирующимся с Данилой запахом, откровенно бросает в жар.
– Каюсь, святая Санта… Грешу и каюсь…
Особенно вместе с произнесенными легкомысленно словами.
Снова с легкой улыбкой. Будто с издевкой, но откуда-то Санте точно известно – нет. Он просто… Не так напряжен, как обычно. И сосредоточен не так. Он просто… В хорошем настроении. Наверное, дело в вине и компании.
Вот только непонятно, зачем вдруг вышел к ней.
– Я не святая. А вы лучше бы не курили…
Её взгляд снова опускается – выцепляет (а может ей только так кажется), тот самый окурок. Данила тоже пытается его увидеть – поворачивает голову и чуть отклоняется.
Ему, очевидно, не страшно, а Санта еле тушит в себе желание придержать мужчину за плечи.
Дурацкое стремление, но…
– Я не систематически.
Благо, он не играет на её нервах долго. Во всяком случае, так. Быстро снова выравнивается. И взглядом снова возвращается – к её щеке, потом – губам. Своим. Не деланным. Ведь она, может, и торшер. Но торшер красивый, знает это прекрасно. 
Данила просто смотрит на неё, а Санта чувствует, будто кожу обжигает. И хочется одновременно отвернуться и держаться до последнего.
Но он моргает, скользит чуть выше по носу, и магия испаряется. Санту моментально попускает.
– Почему сбежала?
Данила задает неожиданный, как кажется Санте, вопрос. На который так сходу и не ответишь. Она поворачивает голову, сначала просто смотрит, потом пожимает плечами, как чуть раньше сделал он…
– Я не сбегала.
И врет. Нагло. В глаза.
Только Данилу её ложь, кажется, веселит.
Потому что он усмехается в очередной раз, склоняя голову, складывая руки на груди и поворачиваясь телом к ней, на сей раз прижимаясь к перилам уже бедром.
Немного склоняется, чтобы быть как бы пониже… И поближе… Смотрит пристально, легонько щурится…
– Если тебе не нравится мальчик, не мучай его, Санта… Это не очень… По-человечески…
И выдает вроде как дружеское замечание, которое бьет кровью по девичьим щекам, заставляя грудь закипеть возмущением, которое тут же выходит шумным выдохом и острым взглядом. Потому что…
– Данила Андреевич…
Санта начинает, а этому – только новый повод улыбнуться, после чего шепнуть: «просто Данила», в очередной раз смущая.
– Это не ваше дело, вы же понимаете…
Санте становится откровенно стыдно, что её безразличие к Грише настолько очевидно. Обидно за него. А ещё в голове разом взрывается мысль о том, что раз он обратил внимание, значит, подмечал… Вот только это действительно не его дело.
– Не моё. Ты абсолютно права.
 
И пусть Чернов вроде как соглашается, но за признанием не следует логическое «но», которое объясняло бы, что он вроде как имеет право лезть. А это значит, что он считает – объясняться не обязательно.
Хочет и лезет.
А потом молчит и смотрит. И Санта тоже.
Только она думает о том, как можно одновременно любить человека и злиться на него, а он о чем-то своем. Наверняка практически безразличном.
– Зато теперь я не сомневаюсь, что зарплата у нас – выше рынка. Когда младшим юристом был я – такие заведения позволить себе не мог.
Всё время молчаливых гляделок губы Чернова чуточку подрагивали. Это было красиво, но для Санты – бесяче. Она чувствовала себя объектом непроизнесенной насмешки. А стоило ему снова заговорить – не сдержалась, фыркнула, отворачиваясь и прикусывая уголки уже своих губ, потому что сила влюбленной дури побеждает силу, обнаруженную когда-то с помощью упавшего яблока Ньютоном, и тянет их вверх.
Так, что сопротивляться сложно. А ещё, пусть нельзя, но подбородок тут же сам движется чуть вверх и вправо, чтобы глаза могли поймать взгляд мужских.
У Чернова определенно хорошее настроение. У него улыбаются и губы, и глаза. Он вновь проходится по лицу Санты, чем, сам того не зная, делает ей очень приятно. По-прежнему волнует, но она к этому быстро привыкает. 
Да и глобально ведь, когда он смотрит на неё – Санте хорошо. Куда лучше, чем когда смотрит на другую.
И всё раскрывается будто по-новому.
И новые вопросы крутятся на кончике языка…
– Вы за мной пошли? – а потом срываются, заглушая внутренний голос, которому такая смелость кажется опасной.
А для Данилы – всё повод улыбнуться. Потому что он снова…
И голову склоняет… И щурится…
– Сердце повело…
И отвечает, как настоящий юрист, которому положено быть словоблудом. Иначе без шансов в профессии. Не умеешь вилять – не суйся. Чувствуй, когда от тебя требуется ясность, а когда нужно витиевато. Узколобость, патологическая честность и неумение петлять – твой недостаток. 
Подчас должно быть слишком многозначительно. И бессмысленно тоже слишком.
Так, что сердце Санты снова ускоряется, а сама она – снова же фыркает, пытаясь снизить градус пафоса для Чернова и значимости его слов для себя. Ведь это – ни о чем.
– Не бойтесь. Я не заблужусь. Когда отец был жив – мы часто здесь бывали. Хороший столик, кстати…
И лучше вернуться с небес на землю побыстрей. Поэтому Санта говорит Даниле, но колет себя же. Сразу в два места.
Ему есть, о ком заботиться. И если по-чесному, то сердце с ширинкой тянут его явно не сюда.
А ещё… Её кумир мог бы уважительней относиться к памяти наставника, а не поражать шикарным видом, который ему когда-то открыл Пётр, всяких тёлок в стиле тяжелый люкс… Но даже это не заставляет Санту в нём разочароваться. 
– Я ему правда благодарен, Сант, но я не могу себя рядом зарыть... Как и ты не можешь... 
И если раньше Данила говорил вполне игриво, то после укола девушки – тон сменился. И взгляд тоже.
Не стал ни злым, ни колким. Чуть уставшим разве что. И определенно искренним.
Настолько, что ни шутить, ни колоть дальше Санте не хочется.
Она несколько мгновений просто смотрит мужчине в глаза, а когда он моргает, опускает свои в пол. Снова поворачивает голову, проходится щекой по вороту пиджака, обнимая себя под ним руками, вдыхает…
Понимает, что с Гришей вот таких чувств из-за такой мелочи не испытает никогда.
Просто касание к ткани с его плеча, просто его взгляд туда, где под пиджаком она сжимает пальцами ткань на боках, а внутри всё тугим узлом и уже новые картинки. 
Бред какой-то.
Наказание...
– Идем в зал. Тут холодно, а у тебя ноги голые.
Новое замечание Данилы пробежало мурашками уже по ногам. Которым совершенно не было холодно, но которые действительно голые.