Артист (СИ)

— Арнольд, ну что, будем репетировать?
Парные сцены с главной героиней режиссёр всегда проигрывал загодя, чтобы артист знал, что ему делать. Но сцену эту уже снимали с Охлопковым, Варя и Муромский отлично знали, что им делать, а на Травина никто особо не надеялся. Свирский махнул рукой, поставил Сергея возле Малиновской, сказал, что скомандует, когда тому надо будет сместиться, примостился чуть поодаль. Гриша щёлкнул хлопушкой-нумератором, и съёмка началась. Сначала Травин просто стоял, пока артистка заламывала руки и закатывала глаза, а её экранный муж размахивал руками. А потом Муромский отошёл на два шага, выхватил из-за пазухи маузер, и навёл на киношную парочку.
— Смотри на меня, сейчас я выстрелю, ты покачнёшься, — крикнул он Сергею, выпучивая глаза, и нажал на спусковой крючок.
Инстинкт, вбитый за годы в подсознание, заставил Травина надавить Малиновской на плечи и самому присесть, уводя её и себя с линии выстрела. Пока молодой человек осознавал, что только что запорол дубль, маузер выплюнул облако порохового дыма, а вылетевшая из дула пуля выбила гранитную крошку прямо на том месте, где секунду назад находилась голова его партнёрши.
  
Глава 6
 
Глава 06.
— Ну и что будем делать?
Свирский лежал на диване и смотрел в потолок. Папироса, торчащая в зубах, осыпалась пеплом на воротник, рядом с диваном стоял табурет, а на нём — бутылка шустовского коньяка. Счетовод Матвей Лукич сидел на стуле, выпрямившись и перебирая бумаги.
— В смету не уложимся, — сказал он, — за номера и комнат не рассчитаемся, ещё в четверг все должны были съехать, кроме Галдина и Гриши, а получается, что здесь сидят. Трубобетонный завод аванс отдал, а остальное только через месяц обещал, свиноферма за агитку не заплатила, говорят, могут натурой отдать, полутушами, и что я с ними делать буду? А у Малиновской, между прочим, съёмочный день тридцать восемь рубликов, да номер двенадцать, итого пять червонцев каждый день вынь да положь. Опять же, лаборатория требует за проявку плёнок, если не перечислим, грозится подать в суд.
— Сволочи.
— И новенький этот, Травин, сколько ты ему обещал?
— Семьдесят.
— Семь червонцев какому-то бродяге, — Матвей Лукич всплеснул руками, — уж лучше бы Муромский его пристрелил, заодно бы этого актёришку посадили. Мерзкий тип, когда я ему аванс задержал, хамил в лицо.
Режиссёр сел, взял бутылку с коньяком и сделал большой глоток.
— Дурак, он бы Малиновскую пристрелил, а мне её ещё в двух сценах снимать.
— Зато пять червонцев в день, да ещё полный расчёт можно задержать, — не смутился счетовод, — сплошная экономия. И какая бы реклама была фильму, но этот идиот всё испортил. А ведь будто специально получилось, Гриша, дурак, пистолет не проверил, вот только откуда в нём патроны настоящие взялись, ума не приложу. Может, он специально их туда подложил?
— Ты думай, что говоришь, — Свирский швырнул окурок в пепельницу, стоящую на столе, промазал, бумажная гильза покатилась по дубовой столешнице, рассыпая пепел, — ладно, скоро всё кончится, а в январе новую картину снимем, про красных партизан. Ну а что сейчас перерасходуем, придётся из собственного кармана выложить, ничего не поделаешь.
— Ну уж дудки, — Матвей Лукич скрутил фигу, повертел перед носом режиссёра, специально для этого приподнявшись со стула, — ты из своей доли сколько хочешь выплачивай, а мою не тронь. Уговорились по четыре тыщи, знать так мне и будет, а если ты эту кобылу белобрысую взнуздать не можешь, что она все карты мешает, да Охлопкова не смог приструнить, сам и расплачивайся.
Свирский побагровел, обхватил горлышко бутылки, навис над счетоводом, но то не испугался, наоборот, положил ногу на ногу и сделал вид, что вообще на собеседника внимания не обращает. Режиссёр постоял так несколько секунд, шумно выдохнул и плюхнулся обратно на диван.
— Остыл? — счетовод запихнул бумаги в потёртый кожаный портфель, — смекай, что дальше делать, да не затягивай, на нас и так косо поглядывают, контролёр из Наркомфина в прошлый раз нос свой совал куда не следует, а если Малиновская своему покровителю пожалуется, кого попронырливее пришлют, а там и следователь подключится. Тут уж выговором не отделаешься, пять лет с конфискацией. Слезай с дивана, на коленках ползай, но чтобы эта фифа до понедельника всё отработала и уехала в полном удовлетворении, раз уж ты её не пристрелил.
 
— Да хватит уже, — недовольно пробурчал Свирский, — говорю тебе, случайность это. Гриша проморгал.
— Так-то оно так, только… — Матвей Лукич не стал продолжать, а поднялся и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Режиссёр выкурил ещё одну папиросу, взболтал остатки коньяка, но допивать не стал, накинул пиджак и вышел в коридор. Малиновская жила одним этажом выше, с обеда, когда её чуть было не застрелили, из номера она не выходила, только ассистентка бегала то за кипятком, то за нюхательной солью, а на субботу были намечены съёмки возле входа в цветник, там экранная Клара Риттер должна была красоваться перед простыми обывателями, и на вокзале — Варе предстояло встать на подножку поезда, и посмотреть вдаль, в прекрасное будущее с литейщиком Трофимовым. Прекрасное будущее, к счастью, уже сняли на местном заводе и в клубе железнодорожников, так что в кадре должен был появиться Травин, но только со спины. Идти к Малиновской не хотелось, знаменитая артистка чуть что угрожала уехать к Эггерту в Крым, к Комарову в Сестрорецк или вообще в Германию к Питеру Остермайеру. После успеха «Коллежского регистратора», «Поцелуя Мэри Пикфорд» и с благосклонным вниманием Луначарского она вполне могла выбирать и режиссёра, и сценарий.
— Надо было снять начинающую из театральных, — сам себе сказал Свирский, топчась на месте, — Катю Зелёную, например, из театра Сатиры, её Кторов хвалил, или какую-нибудь Пельтцер-Ройзен из театра Корша, да мало ли их, за одну возможность на экране появиться что угодно сделают.
Режиссёр лукавил, и отлично сам это понимал, зритель требовал, как минимум, Анну Войцик или Анель Судакевич. Он направился к лестнице, мысленно представляя, какое очередное унижение ему предстоит пережить ещё раз.
Малиновская была в номере одна. Она стояла у окна в третьей позиции, по балетной ещё привычке, и курила, глядя на итальянский дворик. Внизу в свете фонарей сидели за столиками люди и сновали официанты, если перевести взгляд выше, открывался чудесный вид на горы, которые, впрочем, сейчас были почти не видны. На подоконнике лежало письмо от мужа, секретаря Осавиахима Льва Малиновского, они жили практически порознь, но постоянно переписывались. Что бы там себе не воображал Свирский, выстрел её не испугал, в двадцатом она и не такое видала, когда Белая армия отступала и её первого мужа чуть было не убил второй. Гораздо большее место в мыслях занимал артист на подмену, здоровяк, который чуть было Варю не расплющил, придавливая к земле. После первого случая, когда свалилась с обрыва, Малиновская его возненавидела — она выглядела после падения глупо и неряшливо, а ещё и эта реплика, мол, что сознание артистка вовсе не теряла. Она и вправду в обморок не хлопнулась, мужественно терпела кали крови, которые с этого Травина падали прямо на платье, и неудобную позу. Поэтому в сцене выстрела экранного мужа она поначалу сниматься не желала, даже хотела Свирскому ультиматум поставить — или Травин, или она, знаменитая артистка Малиновская, но потом собрала волю в кулак и позволила Грише Розанову себя привезти.
Каменные осколки оцарапали шею, Варя провела рукой по подсохшим ссадинам, подняла с подоконника лист бумаги. Муж писал, что его через два месяца посылают в Берлин, и предлагал ехать вместе с ним. Что они будут делать в Германии, в письме сказано не было, но Малиновская догадывалась, что это связано с его новой работой — советская власть активно закупала авиатехнику за границей.