Тебе больно? (ЛП)

Мы его не знаем, и он нас тоже не знает. Заперев нас на ночь в нашей комнате, он, вероятно, чувствует себя в безопасности, и я не могу его за это винить.
Пока я дошла до двери, Энцо уже поднимается по ступенькам в комнату Сильвестра.
— О Боже, ты не в себе. Больше никакой рыбы для тебя. Очевидно, она испортила твои навыки критического мышления.
Его подбородок склоняется к плечу.
— Каким бы красивым ни был этот рот, мне нужно, чтобы ты, блять, его закрыла.
Я открываю рот, готовая сказать ему, как красиво на нем будет смотреться фингал, но прежде чем я успеваю это сделать, он рычит, останавливая слова в моем горле.
— Не заставляй меня делать это для тебя.
Я чувствую, как мое лицо пылает жаром, его акцент заставляет эти слова звучать более аппетитно, чем они должны звучать, заставляя мой желудок сжиматься, поскольку его жестокие слова вызывают прямо противоположную реакцию, чем они должны были вызвать.
Не дожидаясь моего ответа, он поворачивает ручку и медленно открывает дверь в комнату Сильвестра, петли громко скрипят.
Мои глаза отрываются от головы, и я оборачиваюсь, ожидая увидеть — или услышать — Сильвестра, поднимающегося по ступенькам, чтобы поймать нас с поличным.
Но после целой минуты прислушивания я ничего не слышу. Обернувшись к Энцо, я закатываю глаза, обнаружив, что он даже не потрудился задержаться и убедиться, что ему не грозит опасность быть пойманным.
Самоуверенный придурок.
Я колеблюсь между нежеланием вмешиваться и совать свой нос куда не следует, на случай, если Сильвестру действительно есть что скрывать.
Прикусив губу, я закрываю за собой дверь и крадусь к трем ступенькам, ведущим в комнату.
Как бы я ни старалась отрицать это, меня тянет сделать что-то не то.
Я крадучись поднимаюсь по лестнице и вхожу в комнату, где Энцо открывает верхний ящик однобокого комода. Фотографии парусников и маяков украшают каменные стены, пыль покрывает рамы.
Его кровать аккуратно застелена, и что-то в этом успокаивает меня. Как будто это подтверждает мою теорию о том, что Сильвестр просто дотошный человек, и это прекрасно объясняет, почему он запирает нашу дверь на ночь и заставляет нас писать в ведро — никто из нас этого еще не делал.
Адреналин бурлит в моем организме, и я тихонько закрываю за собой дверь.
Рядом с высоким комодом стоит большой шкаф с раздвижными жалюзийными дверцами, который привлекает мое внимание. Поскольку Энцо находится рядом с ним, я решаю направиться к тумбочке рядом с кроватью. Что угодно, лишь бы не находиться рядом с этим варваром.
Он все равно не обращает на меня внимания, но я уверена, что позже он найдет время оскорбить меня за то, что я согласилась с его планом.
Я открываю верхний ящик и сразу же настораживаюсь, увидев там полный набор зубных протезов, зубы грязные. Все уже идет как по маслу.
Там мелочь, потускневшие золотые часы, коробка патронов и несколько полароидных фотографий.
Бросив взгляд на Энцо, я беру их и перелистываю.
Первая — фотография более молодой версии Сильвестра, улыбающегося белокурой девочке на руках. На вид ему около тридцати или сорока лет. Рядом с ним — светловолосая женщина, которая с ухмылкой смотрит на них. Однако, присмотревшись получше, я вижу, что мужчина другой рукой хватает женщину за запястье, его пальцы ощутимо впиваются в ее кожу. Изучая ее лицо ближе, я замечаю, что ее улыбка натянута, а плечи сгорблены.
Переворачиваю письмо, на обратной стороне нацарапан неаккуратный женский почерк.
Сильвестр, Рейвен и Тринити, 1994 год. 
Рейвен? Сильвестр упоминал, что сам назвал остров. Должно быть, он назвал его в честь своей жены.
Так что же с ней случилось?
На следующей фотографии та же белокурая малышка, хотя и на несколько лет старше, сидит рядом с Рейвен, которая раздулась от еще одного ребенка. Девочка — Тринити, как я предполагаю — сидит на полу с миниатюрной деревянной лошадкой между ног. Ее волосы взъерошены, а штаны испачканы. Все это не является чем-то необычным для малыша. Я и взрослая-то с трудом держу себя в руках. Я переворачиваю фотографию.
 
Рейвен, Тринити, малышка Кейси, 1996 год. 
На обеих фотографиях они в маяке, с одинаковыми книжными полками. Думаю, это объясняет наличие детских книг на полках. В какой-то момент у Сильвестра появилась семья.
Я перехожу к последней фотографии. Это закат на пляже. Он темный, зернистый и трудноразличимый, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что кто-то стоит в воде.
Я прищуриваюсь, пытаясь понять, на кого именно я смотрю.
Молодая женщина. Она стоит лицом к камере, и похоже, что она обнажена, рука скрещена на груди, чтобы прикрыться. На мгновение я все еще в замешательстве, пока не понимаю, что ее ладонь поднята, скрывая лицо.
Мой желудок опускается, а сердце ускоряется по причине, которую я не могу определить.
Не успокоившись, я кладу фотографии обратно в ящик и тихо закрываю его.
— Нашла что-нибудь?
— У Сильвестра были жена и дети... — Я запнулась, не зная, как объяснить, насколько зловещими казались эти фотографии. Часть меня не хочет подтверждать опасения Энцо, но я была в достаточно опасных ситуациях, чтобы знать, что лучше не скрывать этого.
Прежде чем я успеваю продолжить, в коридоре раздается стук.
Мои глаза расширяются, и я в панике поворачиваюсь к Энцо.
Его взгляд устремлен на дверь, он медленно закрывает ящик комода и одновременно тянется к дверце шкафа.
Ритмичный стук продолжается по коридору, направляясь прямо к нам. Это звук деревянной ноги Сильвестра.
Стиснув челюсти, он открывает металлическую дверцу шкафа настолько, чтобы проскользнуть внутрь.
Энцо наконец встречает мой взгляд, и что-то мелькает в его глазах. Я точно знаю, о чем он думает — оставить меня здесь одну.
Но если меня поймают, он знает, что я не пойду вниз одна. Поэтому он отходит в сторону и приглашает меня войти.
Сильвестр открывает дверь спальни как раз в тот момент, когда мы закрываем шкаф. У меня сбивается дыхание и сдавливает грудь, когда мы заглядываем через ставни. Меня начинает трясти от адреналина.
Хуже того, мы заперты в замкнутом пространстве. Хотя мы достаточно широки, чтобы поместиться бок о бок, нам тесно в фланелевых рубашках и затхлых пальто. Мое зрение затуманивается, и кажется, что стены смыкаются вокруг меня.
Я не люблю маленькие пространства. Мне не нравится чувствовать себя в ловушке, из которой нет выхода.
В отчаянии я оглядываюсь по сторонам, но идти некуда, и паника только усиливается.
Энцо стоит рядом со мной, не обращая внимания на нашу ситуацию, а Сильвестр сидит на кровати, пружины прогибаются под его весом. Он с ворчанием снимает деревянный штырь, позволяя ему тяжело упасть на пол.
О, Боже. 
Он не уходит.
Расширив глаза, я смотрю, как он закидывает ноги на кровать и устраивается поудобнее.
Черт меня побери. Старый задрот дремлет, черт возьми.
Я не могу оставаться здесь вечно. Я уже держусь на волоске и подумываю о том, чтобы выскочить за дверь, к черту последствия. Он разозлится, если узнает, что мы здесь?
Он убьет тебя, мелкая. 
От голоса Кевина мое сердце замирает в груди. Мое дыхание становится еще короче, а легкие превращаются в лапшу.
Если нас поймают, он либо наставит на нас пистолет, либо выгонит. Мы будем вынуждены противостоять стихии, не имея практически ничего, что могло бы нас защитить. Выжить можно, но вдруг эта кровать и ведро кажутся такими заманчивыми.
Но это только в том случае, если он решит действовать рационально.
Медленно я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Энцо, чувствуя себя не в своей тарелке, в судорогах и так злюсь на него. Я знаю, что сама пошла за ним сюда, но, черт возьми, это все его гребаная вина.
Несмотря на темноту, воздух потрескивает, когда он встречает мой взгляд. Я не знаю, что он видит, но что бы это ни было, это побуждает его поднять руку и приложить палец к губам. Его ореховые глаза смотрят на меня с предупреждением, но я не могу сделать достаточно глубокий вдох, чтобы дать ему понять, что я ничего не скажу.