Это лишь игра (СИ)

Я слушаю его отрешенно, словно до меня едва доходит смысл его слов. Бабушка, наоборот, комок нервов. Сидит прямо, нервно теребит ручку сумки, дышит тяжело, часто.
– Это опасно? – спрашивает она.
– Да. Если начнется расслоение аорты, то… – он замолкает, покачав головой и не закончив фразу. Наверное, чтобы не пугать нас еще больше. – Если бы обнаружили раньше, до развития осложнений, то лечение было бы гораздо проще и безопаснее. Но, к сожалению, это заболевание протекает практически бессимптомно и обычно его выявляют случайно, вот как у вас. Ну либо когда уже случился разрыв…
– Как же так… но можно же что-то сделать? – всхлипывает бабушка.
– Нужно! Чтобы не допустить разрыва сосуда, необходима хирургическая операция по замене расширенного участка аорты. Протезирование аорты, аортального клапана… в сочетании с коронарным шунтированием. Но операция эта достаточно сложная. В процессе потребуется применять искусственное кровообращение и системную гипотермию. Опыта проведения подобных операций у нас нет. А учитывая, к тому же, вашу врожденную патологию сердца… в общем, риск очень серьезный. Мы соберем консилиум…
– А нам-то что сейчас делать? – спрашивает бабушка с надрывом.
– Ну вот, смотрю, ее прокапали уже, состояние пока компенсированное… Значит, продолжаете принимать поддерживающую терапию. В самое ближайшее время решим, что будем делать дальше. Сейчас постарайтесь взять себя в руки, не нервничать…
– Но я себя хорошо чувствую! – в отчаянии говорю я. Словно надеюсь, что это какая-то чудовищная ошибка.
– Да, как я уже сказал, до поры до времени болезнь протекает бессимптомно. Болит, когда уже началось расслоение аорты… но тогда и шанс спасти жизнь пациента крайне мал.
– Что же это получается? – бабушку мелко трясет. – Моя Леночка… в любой момент может…
Она, не договорив страшное, охает и прижимает ладонь ко рту. Зажмурившись, качает головой, будто не соглашаясь. По ее щеке бежит слезинка, оставляя мокрый извилистый след. Видеть такой бабушку – сердце разрывается…
– Давайте не будем думать о плохом. Ситуация сложная, но не безнадежная. А вообще аневризму недаром называют миной замедленного действия. Потому что без лечения рано или поздно она приведет к разрыву сосуда. Чтобы этого не произошло, повторюсь, нам и необходима хирургическая операция.
– И потом что? После операции? Все будет нормально?
– Ну, в принципе да. Если все пройдет успешно…
***
Дома у нас теперь плохо. Вроде всё то же самое, но заходишь – и чувствуешь: здесь поселилось горе. Или, может, это всё мое воображение, не знаю.
– Ничего, ничего, Леночка. Сейчас они там соберутся, всё обсудят, придумают, как тебя лечить. Сделают эту их операцию и вылечат, – вроде как утешает меня бабушка, хотя на самом деле скорее себя. – Обязательно вылечат. Он же так и сказал, этот доктор…
Я киваю. Шепчу ей – голос почему-то сел:
– Конечно, бабушка. Все будет хорошо.
Мне больно на нее смотреть. Эти дни она почти не ест и не спит. Осунулась, посерела и как будто резко состарилась. Вечерами включает телевизор по привычке, сидит перед ним в оцепенении, но даже не смотрит, целиком погрузившись в себя. Иногда тихо плачет, когда думает, что я не вижу.
Я тоже боюсь. А еще до безумия хочется увидеть Германа. Но он в минувшее воскресенье улетел в Москву, на соревнования по плаванию.
Мы, конечно, с ним созваниваемся и списываемся, но это ведь совсем не то. У него даже голос другой по телефону. Живьем я чувствую его тепло, оно как будто греет душу. Когда он рядом, все плохое меркнет. А сейчас внутри пусто, страшно и холодно.
Герман еще ничего не знает про меня. В первый момент я чуть было с расстройства не вывалила на него свои горькие новости, но вовремя спохватилась. Зачем его расстраивать? Сбивать с настроя? Ему же там выступать. Надо быть в форме. Так что пусть думает о победе и скорее возвращается…
___________________
* Негатоскоп - экран для просмотра рентегновских и томографических снимков на просвет
  
46. Лена
  
Дома стоит гнетущая тишина. Так у нас теперь всегда. Даже настенные часы не тикают, остановились. Батарейка, наверное, села, а поменять – не доходят руки. Не до того. Я даже не знала, что тишина может так давить.
Я сижу у себя, за столом, делаю уроки. Точнее, пытаюсь. За последнее время я сильно отстала. И вчерашний пробник по алгебре написала очень плохо. Можно, конечно, грешить на пропуски, но на самом деле я просто не могу собраться. Не могу сосредоточиться. И постоянно прислушиваюсь к своим ощущениям. Из головы никак не идет мысль: у меня в груди мина замедленного действия, которая может рвануть в любую минуту.
Нет, я немного вру, что больше ни о чем не могу думать. Это первые несколько дней так было. Сейчас уже получается отвлекаться на что-то. Всё-таки человек ко всему привыкает. И даже острый страх постепенно ушел. Сменился какой-то обреченной грустью и апатией. Потому и с уроками совсем всё плохо.
Герман даже предложил меня подтянуть. Позаниматься со мной английским, алгеброй, геометрией, физикой. Он и так мне помогает с уроками и во время тестов, подсказывает, разжевывает формулы. А тут, глядя как я резко съехала, решил основательно за меня взяться. Но я отказалась. Я и так от него слишком завишу – в моральном смысле, конечно. Привязалась так, что самой страшно. У меня всегда так – привязываюсь к людям, врастаю в них душой, словно дерево корнями, а потом страдаю. Вот и с Германом так. А ведь он скоро уезжает. Меньше, чем через два месяца. Если не насовсем, то очень надолго…
Зачем-то выяснила в интернете всё про технический институт Южной Альберты. Это действительно в Канаде, в Калгари, где Герман учился в колледже, где прожил полжизни. И где полно нефтеперерабатывающих компаний, с которыми ведет бизнес его отец. И факультет, куда поступил Герман, тоже связан с нефтяной промышленностью. Значит, он идет по стопам отца. Будет его преемником, что, в общем-то, и так было понятно с самого начала.
А я… я и раньше в картину его мира не вписывалась, просто в эйфории об этом не задумывалась, а теперь – тем более мимо.
Как-то он сказал в запале: «Кто ты и кто я». Тогда я очень обиделась, но ведь это правда. Германа ждет блестящее будущее, а мне остается тихо-смиренно ждать, когда не наступит завтра. Ну и радоваться каждому лишнему дню. Правда, радоваться у меня пока не очень получается. Только наедине с Германом я ненадолго забываюсь. И, наверное, только благодаря этим моментам еще как-то креплюсь. По этой же причине я наотрез отказалась учиться дома, как хотела бабушка.
– Я хочу ходить в школу! Я не могу все время сидеть здесь и думать о том, что… все плохо. Оставь мне хоть кусочек нормальной жизни!
Бабушка уступила. Я хожу в школу, готовлюсь, как все, к ЕГЭ, встречаюсь с Германом. Цепляюсь изо всех сил за видимость этой нормальной жизни. Хотя в душе не отпускает ужасное ощущение, что я пытаюсь прибиться туда, где мне не место, притворяюсь, играю чужую роль.
Оперировать здесь меня отказались. На консилиуме решили, что с моей патологией это слишком рискованно, потому что нет нужного опыта, нет оснащения, еще чего-то нет. Результаты обследования отправили в ведущие кардиологические центры страны. Из Астраханского кардиоцентра уже пришел отказ. Теперь вот ждем ответа из других клиник.
Я, наверное, в сотый раз перечитываю параграф по географии, но ни строчки в голове не откладывается. Хотя с географией у меня никогда проблем не бывало. Откладываю учебник, берусь за контурные карты – там хотя бы особо думать не надо. Механически переписывай данные и всё. И вдруг тишину разрывает телефонный звонок. Так неожиданно и резко, что я вздрагиваю.
Звонят на сотовый бабушке, и я напряженно прислушиваюсь.
– Да… и что, что там? … Значит, отказ? … А другие клиники? … Да, могу приехать… Нам с Леной вместе…? Могу сейчас… До пяти? Успею…
Я выхожу из своего закутка. Бабушка сидит как в ступоре и отрешенно смотрит перед собой. Рука ее, все еще сжимающая телефон, безвольно лежит на коленях.