Женский день
Она бросалась к нему, трясла его за плечи, а он как всегда усмехался и советовал ей «подлечить нервишки».
Однажды, встав ночью в туалет, она увидела, как он, сидя за кухонным столом, вдыхает через бумажную трубочку белый порошок, аккуратно насыпанный узкой полоской.
Она замерла на пороге, а он, обернувшись, подмигнул ей и игриво спросил:
– Попробуешь, детка?
Она заперлась в ванной и долго смотрела на бегущую струю горячей воды, пока огромная ванная комната не заполнилась густым горячим паром и ее не начало мутить.
Пошатываясь, она вышла из ванной и по дороге в спальню рухнула на узкий диванчик.
В полубреду, в кошмаре, в угаре она кое-как начала понимать, что в ее жизни происходит что-то ужасное. И еще поняла, что выбраться из этого ада не сможет… Сама.
Потом она обнаружила, что исчезли некоторые вещи. Например, старинная китайская ваза, столовое серебро, рюмки Александровской эпохи, на глазах редели знаменитые дедовские книжные шкафы.
Она спросила его, а он пожал плечами и не стал отпираться.
– Ну, да. И что? Тебе что, жалко этого дерьма?
В этот момент она вдруг впервые четко и ясно поняла, что способна его не только любить, но и почти… ненавидеть.
В этот день она напилась. Напилась так, что пришедшая Валечка, застав ее в беспамятстве, срочно вызвала «Скорую». А вслед за ней и хозяйку, Нину Захаровну.
Бабушка умоляла ее уехать от Аристархова. Возвратиться домой. Выгнать его – слишком мягкая мера. Сопротивляться ему она не сможет и снова простит. Бабушкины доводы, логичные, четкие, пугающие и справедливые, она понимала. А вот бабушкины слезы, почти истерика, что было совсем необычно для Нины Захаровны, ее почти не тронули. Ей хватало своего ужаса и своих кошмаров. И все же бабуле удалось увезти ее на Петроградскую.
Там, в родном до боли доме, где прошло все ее детство и было столько счастья, она так и не пришла в себя – лежала весь день на диване, отвернувшись лицом к стене.
Нина Захаровна, дед Борис, Валечка пытались ее образумить. Но она лишь коротко отвечала:
– Уйдите, пожалуйста!
Вызвали врача, старого приятеля деда, известного невролога. Она даже не повернулась к нему лицом.
Он вышел к застывшим от горя и страха родным и произнес всего одну фразу:
– Скорее всего, пройдет само. Все эти страсти-мордасти. Молодость, что говорить! Ну, сами знаете…
Нина Захаровна дернулась, прошипела: «Неуч!» – и ушла к себе, не отдав врачевателю конверта с гонораром.
Дед Борис вяло оправдывался в прихожей, жал руку приятелю и вытащил из кармана помятую десятку, от которой тот отказался.
Валечка втихомолку съездила в свою деревню и пошла к тамошней «ведунье» – как называли старую знахарку и травницу местные.
Старуха дала ей какие-то травки, святую, заговоренную воду и объяснила, что надо ходить в церковь отмаливать девку и просить милости Господа.
Валечка в церковь ходила исправно, а вот бабкины травки Аля пить отказалась.
В доме стало тихо, словно в нем находился приговоренный к смерти больной. Нина Захаровна даже написала сыну – сама не понимая, правда, зачем. Там была совсем другая жизнь, другая семья и уже двое детей. Сын позвонил, говорил обеспокоенным голосом и, смущаясь, сказал матери, что на носу отпуск, путевки в Кисловодск, Светлане нужно подлечиться – колит и гастрит. Сама понимаешь, какие у нас продукты и какое питание!
– Гастрит! – возмутилась Нина Захаровна. – А здесь твоя дочь умирает!
Трубка была брошена, и больше звонков от сына не поступало.
Однажды Аля оделась и сказала, что пойдет в Летний. Погода была чудесная, ранняя и неожиданно теплая, совсем не питерская весна.
Валечка и Нина Захаровна стояли у окна и провожали Алю тревожными взглядами.
Она шла бодро и даже сорвала по пути веточку пушистой вербы.
Они вздохнули и присели на стулья. Так и промолчали почти три часа, иногда подходя к окну.
В чувство их привел звонок из милиции. Гражданку Ольшанскую Александру Андреевну необходимо было забрать из отделения.
Сорвав пальто с вешалки, прямо в тапочках, они бросились вниз по лестнице. Такси, по счастью, попалось сразу.
Аля сидела на банкетке, прислонившись к батарее. Глаза ее были закрыты.
Нина Захаровна бросилась к ней. Та открыла глаза и прошептала:
– Бабуля! Жить совсем не хочу.
– Напилась, – коротко сообщил капитан и дернул подбородком, – с моста вздумала прыгать!
Потом, спустя много лет, вспоминая «эту историю», Аля испытывала такой стыд перед собой, что ее начинало подташнивать. И как она могла… Как могла так попасться! Наркоман, подонок, предатель. Ее первый мужчина, чтоб его…
Видимо, слишком многим Аристархов принес горе и беды.
Наверное, бог его наказал. Хотя все в его судьбе было вполне логично – через пару лет он сошелся с очень небедной женщиной, женой ювелира. Уговорил ее обокрасть богатого мужа и сбежать. Дамочка повелась, потеряв голову от страсти к молодому любовнику. Сейф мужа обчистила, все отдала Аристархову, потом собрала чемоданчик и стала поджидать милого под дверью.
«Милый», понятно, не появился, и тут она словно очнулась. Взяли его через несколько дней, где-то в Молдавии, под Тирасполем.
Обманутый муж постарался, денег не пожалел, и срок Аристархову впаяли солидный. Свою роль сыграл и кокаин, найденный в дорожной сумке.
Ходили слухи, что в тюрьме Аристархов повесился, не выдержав суровости тамошней жизни.
Впрочем, поделом, подумали все. Хотя… Жаль человека. Сколько было дадено богом! А распорядиться не смог. После него осталась всего одна картина, где красавец сыграл довольно приличную роль. Все.
А Аля с бабулей уехали в Ригу. На полгода. К сестре Нины Захаровны, оформив Але академический отпуск.
Там она постепенно пришла в себя, а вернувшись в Питер, решила перевестись в Москву. Было невыносимо видеть взгляды студентов и преподавателей, считавших именно ее виновной во всей этой истории. К тому же все знали, что Аля пыталась покончить с собой. Откуда?
С дедовой помощью – а все это было совсем непросто – Аля перевелась в столицу. И только тогда ей показалось, что все это она пережила. Новая жизнь оказалась вполне сносной и даже хорошей. Аля была человеком в узких кругах известным, преподавательский состав был сильнейшим, и даже появилась подруга. Близкая подруга, которой Аля, совсем не болтливая, рассказала про «свой кошмар и затмение». Подруга выслушала и сказала, что раз в жизни необходимо пережить «дикую, умопомрачительную страсть». Раз в жизни. Вполне достаточно. И в этом есть резон и даже благо – больше Аля на такое «не поведется».
После этого разговора и своей исповеди Аля как-то еще больше успокоилась, поверив умной Наташке. И еще – она отчетливо понимала, что прежней Али Ольшанской уже нет. Наивной, доверчивой, глупой. Готовой во имя любви бежать без оглядки. Куда? Да куда позовут. Готовой отдать всю себя и даже свою драгоценную жизнь. Нет и не будет. Точка. Теперь она другая – опытная, обжегшаяся, недоверчивая. Умная.
На третьем курсе она вышла замуж. Любила ли она своего первого мужа? Да нет, вряд ли. Ей вообще стало казаться, что на большие чувства она неспособна. Теперь она принимала любовь. А принимать было что – муж ее, преподаватель, доцент, был человеком хорошо обеспеченным, известным и уважаемым. В ранней молодости Терлецкий снялся в парочке неплохих фильмов, порой играл в хорошем театре – как приглашенный артист, была у него такая привилегия, писал критические статьи в журналы и был преподавателем театрального института, обожая делиться богатым опытом.
Его считали заядлым холостяком, и все посягательства студенток и прочих отвергал годами. А вот на Але женился.
В холостяцкой, при этом огромной квартире на Чистых прудах он сразу объявил молодую жену хозяйкой. И она с удовольствием занялась обустройством нового дома. Муж ее в средствах не ограничивал, и Аля моталась по комиссионкам в поисках антикварной мебели и посуды.