Женский день
Витька запил по-страшному, по-звериному. Мать Вики слегла – отказали ноги. Мальчишки держались за руки и дрожали от страха.
А Вероника… Вероника потеряла самого близкого и дорогого человека. Подругу, сестру. Сиамского близнеца. Оказалось, что разорвать их можно. Разорвать, растащить, разделить.
Физически – да… оказалось, что можно.
Просто разорвалась в клочья, покрылась льдом Вероникина душа. В который раз.
Только от этого не менее больно. А даже совсем наоборот!
Уже на четвертом курсе она поняла, что пойдет в ординатуру по акушерству и гинекологии. Профессор Куцак считал Веронику лучшей из своих учеников. Он был совсем стар, страдал сильной астмой, передвигался с трудом, но лекции читал так, что заслушивались даже самые легкомысленные студенты. Она часто провожала его до дому. Он был одинок, поговаривали, что жена его бросила, бросила некрасиво, уйдя к его руководителю, забрав с собой их общего сына. С ребенком видеться не давала, и профессор уехал из столицы в Р. подальше от «горя». Хозяйство вела Фрося, простая женщина из местных. Деревянный барак стоял на окраине города и продувался всеми ветрами. Позже, когда она попала к нему в дом, даже она, совсем неизбалованная, удивилась той нищете, той убогости, в которой существовал профессор на пару со своей «домоправительницей».
Фрося казалась суровой и вредной, но потом Вероника поняла – тетка она душевная и несчастная, совсем одинокая. Тогда профессор Куцак показал Нике свои тетради. «Готовая докторская, – посмеялся он. – Возьми, пригодится!»
Она долго отказывалась, но он уговорил, и тетради она скрепя сердце взяла.
Диплом она защитила с блеском, закончила интернатуру по хирургии, а в ординатуру профессор Куцак уговорил ее поехать в Москву. В Р. ее ничего не держало. Кроме Викиной осиротевшей семьи и старенького учителя. Как она бросит их? Как уедет? Но Викина мать сразу же пресекла подобные разговоры: «Из-за нас? Тратить свою молодую жизнь? Да ни за что!» То же сказал и профессор.
И Вероника уехала. Перед отъездом сходила на кладбище к Вике и попросила прощения.
Потом зашла к любимому учителю – попрощаться. Фрося обняла ее, и обе заплакали. А профессор утешал их и повторял, что она поступает правильно. В столице возможностей больше, а уж ей, Веронике, с ее-то талантом…
Общежитие, где ей после поступления дали место, находилось на окраине города. Точнее, это была уже не Москва, а город Химки.
В центр столицы Вероника попала только спустя пару месяцев. Настроение было такое, что ничего не хотелось. А когда приехала и вышла на улице Горького, замерла от восторга. Это был ее город! Она поняла это сразу. Не испугалась его суеты, шума и ошеломляющего количества машин и народу. Она, словно наркоман, не могла надышаться его свободой – здесь никому до тебя не было дела. Все спешили по своим делам, отчего-то хмурились, почти никогда не улыбались, и все же… Ей было так легче – легче затеряться в его водоворотах, в его сумасшедшем ритме, в его равнодушии – почти ко всем, так было легче сбежать, укрыться, спрятаться от себя самой.
После окончания – блестящего окончания! – ординатуры пошла работать в роддом на окраине. А спустя два года поступила в аспирантуру.
В аспирантуре ее сразу заметили. И даже две печатные работы попали в известный медицинский журнал. А спустя полтора года она получила приглашение принять участие в конференции молодых акушеров. Требовалось выступить с докладом.
Вероника почти ничего не помнила – слышала только аплодисменты, когда осторожно, боясь упасть, спускалась с трибуны.
Через неделю ее пригласили в роддом в центре Москвы. Старый, с отличной репутацией. На должность завотделением.
Она так растерялась, что мычала в трубку что-то невразумительное, сбивалась и заикалась – словом, выглядела законченной дурой.
Перед сном она распахнула шкаф и стала выкидывать из него вещи. И вот тут разревелась. Ей не в чем было пойти туда завтра. Категорически не в чем! Старая юбка, две кофточки, купленные с рук у метро. Дурацкий синтетический шарфик с колокольчиками и стоптанные туфли из искусственной замши.
Она села на кровать и закрыла лицо руками.
Потом, словно очнувшись, побежала по коридорам общаги и в каждой комнате просила денег – первый раз в жизни. Собрав приличную сумму, побежала в торговый центр и купила строгий серый костюм, белую блузку, простые черные лодочки и маленькую сумочку-конверт.
На парикмахерскую и маникюр денег не хватило. Но выглядела она теперь вполне прилично – так ей казалось.
А вот деньги она отдавала еще долго, почти восемь месяцев.
Однажды в роддом привезли роженицу. Молодую женщину сопровождал симпатичный мужчина. Все, конечно, решили, что это и есть супруг будущей мамочки. Он очень тревожился, было видно, как сильно он переживает. Вероника выходила в холл для беседы с родственниками. Оказалось, что встревоженный мужчина вовсе не муж роженицы, а двоюродный брат. Случай с той женщиной был сложный, неоднозначный, и Вероника взяла его под свой контроль.
Она была так наивна, так неискушена в любовных делах, что поначалу не заметила ухаживания молодого ученого по фамилии Стрекалов.
Стрекалов был хорош собой, прекрасно образован и интеллигентен. Однажды он пригласил ее в театр. Вероника растерялась, но согласилась. После спектакля прошлись по центру – конец мая, погода прекрасная, уже распустилась сирень. Посидели в саду «Эрмитаж» и зашли в кафешку. Вероника очень хотела есть, но постеснялась и попросила только чаю с пирожным.
Потом Стрекалов отвез ее в общежитие, поцеловал руку и предложил в выходные поехать на дачу.
«День рождения матушки», – объяснил кавалер, чем сильно смутил Веронику.
Ночью она не спала. Он нравился ей, безусловно. Но сразу – и на семейное торжество? Это было непривычно и странно. И еще страшновато. В ней по-прежнему жила робкая детдомовская девочка, навсегда оставленная родней.
В субботу утром он заехал за ней. Она, увидев его в легких джинсах, кроссовках и тенниске, окончательно расстроилась – она-то, дурочка, нацепила строгий костюм и надела туфли на каблуках.
Разве она знала, что такое дача? А это была еще какая дача! Настоящая подмосковная старая дача. Недалеко от Москвы, в пятнадцати километрах, стоящая в густом сосновом бору, и пределов участка было не видно.
Вадим объяснил, что эти дачи давали выдающимся деятелям науки еще в тридцатых. Земли тогда не жалели – нарезали по гектару и больше. Дед Вадима был большой ученый-электротехник. Бабушка – известная детская поэтесса. Они зашли на участок, и Вероника остолбенела – дом стоял далеко, в глубине леса, и к нему вела сквозь сосны извилистая карминовая дорожка. На крыльце стояла моложавая женщина в светлом платье и скромных жемчужных бусах.
– Вера Матвеевна, – представилась она и тепло улыбнулась: – А вы тот самый молодой гений, спасший множество жизней?
Вероника залилась пунцовой краской и развела руками.
– Да нет… какое там… Это чьи-то фантазии!
И сурово посмотрела на спутника. Вадим загадочно улыбался и поддакивал матери:
– Да, она! Она, мамуль. Не сомневайся. И наша Лизка обязана ей по гроб жизни!
Стол был накрыт на огромной полукруглой и светлой террасе. Веронику удивила посуда – тонкая, почти невесомая, в скромный бежевый цветочек. На кружевной скатерти, рядом с волшебными тарелками, лежали тяжелые ножи и вилки с затейливо крученными черенками. На черенках стояли инициалы: «ВС».
Немолодая женщина в белом переднике ставила на стол закуски и пироги.
– Шура, – представил ее Вадим, – наша домашняя руководительница.
Шура махнула рукой.
– Иди уж, «руководительница»! Не руководительница, а начальник, – рассмеялась она и подмигнула оторопевшей гостье.
Вера Матвеевна проводила Веронику на второй этаж и открыла дверь в маленькую и очень уютную комнатку.
– Отдыхайте, – кивнула она, – здесь тихо, прохладно и очень спокойно. Это – моя любимая комната. Я здесь в молодости обожала укрыться от своей шумной семейки.