Белое море (СИ)
— Эти экспонаты какие-то особенные? — с любопытством спросил Илья.
— Конечно. Картины написаны великим художником-маринистом, все частные коллекционеры готовы дорого заплатить даже за самую плохонькую его работу, а в музее были представлены семь превосходных картин! Теперь их шесть, одну уже не восстановишь, увы. А доспехи принадлежали кролу Пшемыслу Третьему, который собственно и выиграл битву.
Постепенно новость стала распространяться по столовой, и то и дело отовсюду доносились восклицания всех оттенков:
— Ну и скандал!
— Бедные наши ученики, страшно представить, что могло случиться!
— Каковы злодеи, покусились на доспехи великого крола, общественное достояние!
— Надеюсь, их подвергнут самой суровой из возможных кар!
— Вряд ли, по Кодексу об уголовных наказаниях кража не наказывается так сурово, даже столь дерзкая! Их скорее сошлют на рудники, или заточат надолго. Преступники еще сами запросят смерти, ибо нет ничего хуже для драконов, чем всю свою долгую жизнь провести в подземелье.
Угомонились они не скоро, и лишь необходимость следовать на занятия заставила учеников на время оставить разговоры о преступлении. Александр с Олегом и другими парнями неохотно поплелись на занятия живописью. Глеб же — талантливый художник — как мог их подбадривал.
— Не унывайте, вы еще оцените плоды своих стараний в будущем. Наше цивилизованное общество ставит данный вид изобразительного искусства превыше всех остальных, и вам самим будет стыдно, если вы не сможете на должном уровне поддержать беседу о живописи.
Его брат раздраженно возразил:
— Ты так говоришь, потому что сам любишь рисовать.
— Рисовать? — с презрением переспросил Глеб. — Ты называешь это «рисовать»? Для тебя живопись сводится всего-навсего к «рисованию»? Да ты хоть одно занятие посетил, убогий?
— Ну не так выразился. Называй как хочешь, если портреты пишут, а не рисуют, я спорить не буду, хотя почему их пишут, если фактически их рисуют, — для меня остается загадкой.
Лицо Глеба отразило такую смесь удивления и раздражения, что без слов был понятен его посыл: «Ты безнадежен, брат, безнадежен!»
— Ой, все! Давай не будем спорить, — отмахнулся Олег под смех друзей, но тут же продолжил. — Признай, ты бы вряд ли был рад заниматься тем, что чуждо твоей натуре. Ладно еще для дракониц умение набросать портрет или натюрморт — признак их образованности и достойного воспитания, но зачем это нужно мужчинам? Зачем мне знать историю этой треклятой живописи, или уметь смешивать краски для достижения идеального оттенка? Зачем мне учить биографию этой родоначальницы живописи, Коры Сикионской из глиняных драконов? Ну зачем мне забивать этим голову, уж лучше полет потренировать!
Я шла позади них, посмеиваясь, и не зная, прав Олег или нет, но вдруг мою ладонь подхватили, резко дернули, и, не успев даже удивиться, я влетела обратно в опустевшую столовую.
Чтобы остаться наедине с Матвеем.
— Прости, — смущенно сказал он. — Не следовало этого делать, но я хотел узнать, как твои дела, как ты себя чувствуешь, и не обижает ли тебя кто-нибудь из сокурсников?
Я всегда любовалась его утонченным лицом, но сейчас опустила глаза, чтобы не видеть, как искренность его тревоги украсила и без того прекрасный лик. При посторонних он лучше меня скрывал чувства, однако в настоящую минуту от деланного безразличия не осталось ни следа.
— Благодарю, меня никто не обижает. И чувствую я себя вполне хорошо.
— Хорошо, — повторил он, и повисла напряженная тишина.
— Ах, забыла спросить: были ли письма от госпожи Тобольской?
Матвея огорчила формальность разговора, но как могло быть иначе? Что я еще могла сказать или спросить, если между нами нерушимой стеной стояла дочь крола Казимирова, и принесенные им добровольно обеты.
— Еще до нашей поездки. Все пребывают в добром здравии. Павла так поразил турнир, что он только о полетах и способен говорить. Все пытается трансформироваться, но, ясное дело, безуспешно.
Улыбнулась, представив милого малыша, выдавливающего резерв, днем и ночью мечтавшего о полете. Наружностью он походил на Тобольских, такой же темноволосый и голубоглазый, в отличие от кареглазых Ясногоровых с их узнаваемыми светлыми волосами.
— Какие у тебя планы на зимние каникулы? — он всеми силами старался подобрать нить для разговора.
— Еще не знаю, нужно время, чтобы обдумать, а я каждую свободную минуту уделяю учебе. И забываю о каникулах.
По идее надо бы задать ему ответный вопрос, чтобы соблюсти правила приличия, но Матвей резко сократил дистанцию, заключив меня в объятия.
— Хватит уже болтать об этих глупостях, мы не на светском приеме, — с отчаянным гневом сказал он. — Элиф, неужели ты не понимаешь, что мы не сможем быть счастливыми друг без друга?
Я отлично это понимала, и каждую ночь лила слезы из-за нашей разлуки, но ведь все было сказано, все точки были расставлены, а он снова травит мои раны, колеблет мою решительность, и ради чего? Что мы можем исправить?
— С тех пор, когда мы в последний раз говорили, что-то изменилось? Ты говоришь, что мы не можем друг без друга, но разве обстоятельства позволят нам вернуть отношения? Ты придумал, как быть с твоей невестой?
Он разозлился, судя по тому, как напряглось его тело, но возразить ему было нечем.
— Матвей, мы же все обсудили. Зачем надо мучить меня?
— Я люблю тебя, — последовал краткий ответ.
От несправедливости этой жизни я готова была выть во все горло. Какая девушка не была бы рада услышать заветные слава от любимого парня? Такого красивого, образованного, благородного, лучшего среди лучших! Не каждой выпадает шанс так сильно полюбить самой, и быть любимой, но какой толк от любви, если она не имеет перспектив? Я вижу, Матвей искренне меня любит, в его словах нет ни капли фальши, но какое он имеет право мне их говорить, если скоро, уже, наверное, этой зимой крол объявит о помолвке?!
Эти горячечные объятья, пожалуй, станут последними в нашей жизни: я не позволю больше играть моим сердцем. И даже сейчас у меня возникло стойкое чувство, будто его невеста королевской крови стоит рядом, и с силой отталкивает нас друг от друга. Я никогда не видела дочь Казимирова, но она должна быть высокой и черноволосой, с белой кожей и надменным лицом. И именно этот образ каждый раз приходил мне в голову, когда я мечтала о Матвее, вспоминала наши прогулки по берегу, тайное путешествие к гавани, посвященные мне стихотворения.
— Какая она, эта драконица, Касия?
Матвей отстранился, взяв меня за талию. В его глазах плескалась досада.
— Почему ты спрашиваешь об этом сейчас, после моих слов о любви? Неужели для тебя они ничего не значат?
— Они делают мне больно, и ты уже должен был это понять! И я лишь хочу знать, как выглядит, та, которая даже никогда не была мне соперницей, потому что имела полные права на тебя. Она получит все, о чем мне и мечтать не позволено, вот и хочу примерно представить ее портрет в голове.
Его пальцы сильнее сжались на моей талии.
— Я никогда не любил ее, слово чести! Мы росли вместе, потому что наши родители были дружны, а когда я остался сиротой — крол часто забирал меня в свой дворец, где я гостил месяцами. Я был готов где угодно проводить время, лишь бы не в нашем доме, где каждый предмет словно насмехался надо мной, крича: «Они мертвы, они не вернутся!» Касия была добра ко мне, много веселых воспоминаний связывает нас, но я испытывал к ней лишь уважение и дружескую симпатию.
— Зачем же ты сделал ей предложение, если не любил?
Парень горько усмехнулся.
— Нас определили друг другу еще до того, как мы родились. Родителям лишь нужен был сын для осуществления их матримониальных замыслов, а у Казимирова дочери всегда были в избытке. Я рос с той мыслью, что женюсь на Касии, и не испытывал к этому отвращения. Вообще ничего не испытывал! Пойми, моя милая, я был еще мальчишкой, и не понимал, что значит быть мужем, и что такое любовь. Мне твердили о долге перед родом, перед нашей фамилией Ясногоровых, и я стремился становиться лучше и лучше ежедневно, чтобы сохранить честь и величие нашей семьи. Я был единственным сыном, а после смерти отца — и последним мужчиной древнего рода. Продолжу я его, или все закончится на мне — вот такое бремя мне приходится нести всю свою жизнь. Так что против брака с дочерью крола я не возражал. Не имел права.