Не гламур. Страсти по Маргарите

«То, что женщине хорошо…» Отчего же женщине так плохо после того, как ей было хорошо? Кто же вчера сказал эту фразу, почти на пике отчаяния? Ну конечно, такой закоренелый феминизм может быть только у женщины, которая всю свою сознательную жизнь доказывала, что она – ничуть не хуже мужчины. Бывший следователь Рита. Даже имя у нее такое жесткое – Маргарита. Просто припечатывает.
….И эта пара глупых фраз Как карусель кругов в аду С тех пор мне голову кружила…
Да, эту жизнеутверждающую сентенцию относительно женщин и мужчин, мучившую меня всю ночь, сказала Маргарита Лаппа. Наш новоиспеченный главный редактор. Тьфу ты, Боже мой, как вспомню… Нет, не вчерашний наш «совет в Филях». Он, кстати, в свете нашего нового прожекта может считаться фактически первой редакционной летучкой. И как он все-таки отличался от тех «собраний», которые устраивались у нас в учительской! К счастью, теперь это в прошлом. В который раз убеждаюсь: что ни делается – все к лучшему.
Нет, ну зачем нужно было все так смешивать? Коньяк, текилу (из заветной Розиной фляжки), шампанское? Полное бескультурье, как сказала бы моя категоричная сестрица Натка. Я бы – из чувства противоречия – возразила: полновкусие. Во имя наших будущих побед. Но, как говорил легендарный маршал Семен Буденный, побед без жертв не бывает. И жертвой – пока только неумения вкушать спиртные напитки – оказалась я. При том, что до побед еще было очень далеко. Хотя опять же кто-то из военачальников говорил: главное – это стратегия. А стратегию мы себе выработали. Не унижаться, используя свою внешность, а уничтожить всех врагов их же оружием. На их же территории. Это я о нашей дерзкой (если не сказать – утопической) идее издавать журнал. И о нас, «лапушках». Нас – семь, и мы… Мда, мы все такие разные. «И все-таки мы вместе», – сказал черт в телерекламе, помахивая облезлым хвостом.
* * *
«Ты помнишь, как все начиналось…»
– Вот а ю дуинг? – хриплый женский голос в телефонной трубке в семь часов утра не внушал оптимизма.
– Айм слипинг, – так же хрипло со сна ответила я.
– Нет, ну хватит выпендриваться! Я – понятно, к аспирантскому минимуму готовлюсь. А ты-то чего? – в незнакомой хрипотце стали проглядывать знакомые – с первых моментов жизни, как казалось мне, – нотки. Понятно, Наташка. Вот ведь не спится! А у меня сегодня только второй урок. Могла бы спать еще и спать… Хорошо, что сестра не видит гримасы, исказившей мое лицо. Впрочем, если она в это время смотрит в зеркало…
Мне всегда было любопытно наблюдать, как эмоции, которые испытываю я, находят отражение в моем абсолютном двойнике – сестре-близняшке Натке. Как только моя правая бровь в недоумении поднималась вверх, Наташкина бровь автоматически ползла в том же направлении. Ехидная усмешка на моем лице зеркально отражалась в Наташке. Мы даже икать начинали почти одновременно – с разницей в минуту, с которой, собственно, и народились на этот свет. Я, понятное дело, раньше. Сестрица – вдогонку. Но это было только тогда. Сейчас Натка развивается такими темпами, что догонять – в прямом и переносном смысле – приходится исключительно мне.
– И?! – прервала я поток возмущения. – Если ты хочешь в очередной раз рассказать мне, какие мужики – сволочи, то уволь. Я и так постоянно об этом помню. В общем, я не лукавила. На прикроватной тумбочке – как памятник мазохизму – красовалась фотография, где мы с Кириллом, залитые солнцем, стояли, обнявшись, на развалинах Херсонеса. С тех пор солнце не раз закатилось, развалины стали еще масштабнее, а наши объятия – разомкнулись. А фотография все стояла… Иногда, взглянув на нее, я почти физически чувствовала тепло солнечных лучей.
– Какие мужики? – обиженно ответствовала Наталья, все так же подозрительно хрипя. Такое впечатление, что о существовании этих особей в данный момент она не имела никакого представления. – Ты мне друг или портянка?
Ох, уже этот подростковый сленг!
– Я тебе, если ты забыла, сестра. И, между прочим, старшая, – не преминула я поставить ей на вид. Я понимала, что выгляжу как типичная училка, но – что делать, привычка есть привычка. Я даже родителям иногда, говоря о Наташке, сообщала, как на родительском собрании: «Ваша дочь…»
 
– Катюнь! – голос сестры стал почти жалобным. Она надсадно закашлялась и, сквозь приступ, прохрипела: – Выручай, а?
У меня заныло сердце. Противно так, тягуче. Когда Натка говорила «выручай», это почти всегда означало, что дело дрянь. Таким же жалобным у нее был голос, когда она просила меня сходить за нее на вступительный экзамен в университет. Нет, в том виде, в каком она была тогда – с ярким бланшем, происхождение которого так и осталось неизвестным, под глазом, – в универ действительно ходить не стоило. А если учесть, что к истории Наталья готовилась по методу героя Евгения Леонова из «Большой перемены» – во сне, то это мероприятие и вовсе могло окончиться плачевно. Тонкость ситуации состояла в том, что я накануне уже сдавала историю – в том же универе, только на другом факультете. И когда, вняв мольбам сестры и сдержанной просьбе родителей, я предстала пред очи экзаменаторов, с одним из них случился нервный тик. Потому что он лично вчера принимал у меня экзамен. И, поскольку я проявила поразительные познания относительно восстания саперов в Ташкенте во время революции 1905 года, историк меня запомнил. Через несколько минут после того, как я вытащила билет, нервный тик случился уже со мной. С моей везучестью мне мог достаться только тот же билет, по которому я отвечала накануне. Так мы и сидели – друг против друга, нервно подмигивая. Не старый еще экзаменатор жалобно – почти как Наташка – спросил:
– Что вы можете рассказать о действиях армии и флота во время революции 1905–1907 годов?
И вздрогнул, когда я, сочувственно вздохнув, стала рассказывать о восстании ташкентских саперов. Не скажу, что мне было смешно. Хохотала Наташка, маскируя вечером свой бланш тональным кремом и собираясь на дискотеку.
Еще раньше, в школе, Натка втравила меня в историю с соседским парнем, в которого она втюрилась. В общем, он и мне был симпатичен – спортивный такой, без растопыренных пальцев и приблатненного мальчишеского гонора. Старше нас года на три. В тот день сестра то и дело изучающе смотрела на меня, пока мы сидели на уроках. На физкультуре, как мне показалось, даже сравнивала – у кого из нас грудь больше и ноги стройнее. Вот дурочка-то! У нас вся разница – в минуте рождения. В общем, к вечеру Натка созрела и, мучительно подбирая слова, сказала почти вызывающе:
– Ты ведь целовалась уже? – Я тогда еще испуганно оглянулась – чтобы, не дай Бог, не услышали родители. Вообще-то, от сестрицы я такой подлости не ожидала. Ведь я сама ей месяц назад рассказывала, что целовалась с Темкой из параллельного класса.
– С ума сошла?! – я была вне себя от злости. А потом и вовсе дар речи потеряла, когда сестрица сделала мне предложение, от которого уже невозможно было отказаться. У нее назначено свидание с соседом. Ей кажется, что дело может дойти до поцелуев. Ей, конечно, хочется, но она боится показаться неопытной. А вот этого ей не хочется вовсе. А я старшая, и у меня уже есть опыт(!). И потом, мы для него – на одно лицо.
Я до сих пор не могу понять, благодарна мне Наташка или же злится за то, что я все-таки согласилась ее выручить. Мне, конечно же, не хотелось, чтобы парень, которому приглянулась моя дорогая сестрица, подумал, что он у нее – первый даже в деле поцелуев. Потому что это почти дискредитирующая характеристика в нашем возрасте. Возомнит потом о себе Бог знает что. И потом – я уже говорила, что мальчишка был и мне симпатичен…
Короче, домой я вернулась с опухшими от поцелуев губами. Губы Натальи тоже были опухшими – ожидаючи меня с докладом почти три часа, она искусала их в кровь. На следующий день она сказала мне: «А ты классно целуешься!» Мне оставалось только гадать – ее ли это личное мнение или же того парня. Спросить сестру об этом я так и не решилась. А она молчит до сих пор. Но по этим примерам хотя бы можно судить, до какой степени самопожертвования готова я дойти, чтобы помочь сестре.