Ненасыть

– Иди ты! – злобно отвечает тот и крепче сжимает руки.
Вид у Тимура испуганный до крайности. Он смотрит то на часовню, то чуть в сторону, на мраморных ангелов, застывших со сложенными ладонями над могилой Грозовых Захара и Ефима.
– Серый, – голос у Тимура предобморочный. – Они шевелятся!
Серый дергается, широко распахивает глаза и смотрит на ангелов.
– Ерунду не болтай! – шипит Вадик. – Камни не двигаются.
– Одежда шевелится, – не умолкает Тимур. – И крылья… Перья колышутся…
– Это тени играют.
– А голоса? Слышите, там внутри часовни кто-то поет…
– Это ветер воет. Успокой свое творческое воображение! – отвечает Вадик и для убедительности отвешивает подзатыльник.
Подзатыльник помогает. Тимур ойкает, пинает Вадика, но успокаивается и молчит. Пока они пихают друг друга, Прапор с мамой поднимаются по ступенькам и светят внутрь.
– Михась? Василек? – кричит внутрь Прапор. – Вы здесь?
Отвечает ему лишь слабое эхо, какое бывает в любых пустых зданиях.
– Поют же, – вновь скулит Тимур, цепляясь уже за Серого. – Ну вы что, не слышите, что ли?
– Хватит нагнетать! Умолкни! – рявкает Вадик в полный голос, и его тень на земле раздраженно щелкает огромным клювом.
Тимур замечает ее, захлопывает рот, белеет и стискивает плечо Серого так, что тот шипит от боли.
– Мальчики, тихо, – вмешивается мама. – Имейте уважение к покойным!
Тимур медленно поворачивает голову в ее сторону. Глаза у него дикие и золотые, пряди завиваются прямо на глазах в кудри, и рыжий блеск в них становится все ярче с каждой секундой.
Серый хватает капюшон его куртки и нахлобучивает ему на голову по самый нос, пока никто не заметил. Мама еще раз шикает на них и бесстрашно заходит внутрь. Прапор тут же идет за ней.
– Нет, это все-таки церковь! – уверенно говорит мама, водя фонариком по стенам и аркам. – Вон, смотрите, вот тут притвор, а это стена иконостаса. Ого, тут даже царские врата сохранились!
Тимур затаскивает Серого в церковь и останавливается, глядя назад. Вадик насмешливо улыбается.
– Ты чего? – непонимающе спрашивает Серый у Тимура.
– Ничего. Это святая земля, – нервно отвечает Тимур, все еще косясь на ангелов и Вадика. – Нечисть сюда не может войти.
Вадик спокойно поднимается по ступенькам, останавливается в дверях и с насмешливой улыбкой ступает на каменный пол.
– Когда она святой-то была? – бросает он, отбирая у Тимура последние крохи спокойствия, и оглядывается.
Серый тоже вертит головой, ведь в прошлый раз им с Тимуром было не до того, чтобы рассматривать стены.
Фрески внутри сохранились гораздо лучше, чем снаружи, хотя ни одного сюжета на стенах нельзя увидеть толком. Потеки, облупившаяся краска напрочь стерли лица святых, оставив лишь окружность нимбов да одежды. Как ни странно, одежды на всех изображениях видно отчетливо. Иконостас пуст. Единственное, что выбивается из картины полной разрухи – большие двустворчатые двери царских врат, потемневшие от времени, но абсолютно целые.
– Слушайте, Михася и Василька тут нет, – добавляет Вадик.
Да, их нет. Некоторые колонны обвалились, на полу лежат куски стен, но их недостаточно, чтобы придавить кого-то насмерть. Мама и Прапор бродят между ними, а потом переглядываются.
– Алтарь, – говорит мама. – Остался только он. Мальчики, проверьте.
– А ты? – удивляется Прапор.
Мама смотрит так, словно он ляпнул глупость, и поясняет:
– Я женщина. Женщинам туда заходить нельзя.
В разрушенном храме это звучит до того нелепо, что ни у кого не находится возражений. Серый, Тимур и Вадик подходят к дверям, налегают на них, готовясь выламывать, но те вдруг легко и распахиваются, чуть скрипнув.
Из алтаря, закрывая собой все, выступает высокая фигура в белом, сияющая и ослепительная. Тимур издает оглушительный вопль:
– Ангел!
Вереща, он отскакивает назад. Вадик шарахается прочь от дверей. Серый от них не отстает – полный ужаса вопль гонит не хуже плетей. По ушам бьет выстрел, и ангел небрежным, каким-то ленивым движением наклоняет светловолосую голову набок. Пуля выбивает каменную крошку на стене позади него – буквально в сантиметре от того места, где еще секунду назад была голова.
 
– Как нелюбезно с вашей стороны, Марина Викторовна… – укоризненным и очень знакомым голосом говорит ангел и спокойным, совсем человеческим движением отряхивает темные брюки.
Серый понимает, что никакой это не мраморный ангел, а очень даже живой Юфим в белой рубашке, и сияние ему придает самый обычный желтый свет от их собственных фонарей.
– Господи, Юфим Ксеньевич! – ахает мама, опустив руки. – Простите, бога ради, я не хотела!
– Дура! Дура, в царя мать! – рявкает Прапор и отбирает у нее пистолет. – А ты идиот! – набрасывается он на Тимура и в сердцах отвешивает ему оплеуху. – Чтоб еще раз заорал под руку! Я тебя на трёх березах раскорячу и через сито пропущу! Из-за тебя чуть человека не убили, етить-колотить! Что бы мы потом Зету говорили?!
Он еще пару раз отвешивает Тимуру подзатыльник и останавливается, когда Юфим перехватывает его руку.
– Не нужно рукоприкладства, – доброжелательно говорит хозяин. – Все же ничего не случилось.
– Ладно, – кивает Прапор и поддает Тимуру ногой по пятой точке. Тот пролетает пару шагов, спотыкается об обломки колонны и цепляется за остатки каменной стены, чтобы не упасть.
– Сударь, я же просил! – восклицает Юфим.
– Про ногоприкладство речи не шло! – с достоинством отвечает Прапор и выдыхает. Руки у него едва заметно дрожат. – Вас точно не задело?
Юфим с неизменной улыбкой пожимает плечами и трет ухо, мимо которого пролетела пуля.
– Меня спасла привычка наклонять голову, – говорит он. – Но что вы здесь делаете в такое время?
– Михась и Василек, – отвечает Прапор. – Мы их так и не нашли. Это последнее место, где мы не искали.
– Ах да, Тимур Ильясович справлялся о них у Зета Геркевича, – вспоминает Юфим, и тон у него такой безразличный, словно он припоминает ничего не значащую мелочь. – Что ж, их здесь нет, как видите.
– А что вы здесь делаете в такое время? – спрашивает мама, отдышавшись.
Серый в который раз поражается ее самоконтролю. Вот так взять и отложить переживания на потом может не каждая женщина, а уж маме с ее тревожностью, казалось бы, это вовсе не по силам. Однако нет. Она всегда собирается, делает все, чтобы выплыть, и только потом плачет и переживает. Вот и сейчас она искренне испугалась, что выстрелила, но едва убедилась, что человек цел, как взяла себя в руки и пошла в наступление.
– Время уже позднее, что вы тут делаете?
– О, ничего секретного. Можете посмотреть.
Юфим взмахивает рукой по направлению к алтарю, и мама светит фонариком внутрь. Серый невольно придвигается ближе, загораясь любопытством. Первое, что он видит, – прямоугольный короб, накрытый красной тканью. На нем стоят горящая свеча и затейливая чаша из желтого металла, подозрительно похожего на золото. Спустя секунду мозг узнает в непонятном предмете импровизированный престол, обычный для любой церкви. Чуть дальше, как и полагается по всем канонам, располагается жертвенник. Вопреки всем известным Серому правилам тот заставлен красивыми тарелками с самыми разными овощами, фруктами, встречается и жареное мясо. По церкви пробегает ветер, огонек на свече дрожит, и Серому чудится едва уловимый запах чего-то паленого.
От понимания, что близнецы пользуются алтарем по самому прямому назначению, перехватывает дыхание. Постоянные визиты Юфима на кладбище сразу становятся понятными.
– Вы что делаете? – возмущенно говорит мама. – Вы что тут устроили?!
– Алтарь для богослужений? – с легким оттенком непонимания говорит Юфим и выгибает бровь.
– Сразу видно, что вы в этом ничего не смыслите! На престол нужно положить Евангелие и крест, на нем хранятся лишь Тело и Кровь Христовы для служений. Эту свечу следует переставить к горнему месту, и она должна быть не одна – должен быть семисвечник, – наставительно говорит мама. – И что вы устроили на жертвеннике? Это место для хранения священных сосудов, а не стол для еды! Нужно убрать всю пищу и обязательно поставить крест и зажечь лампаду!