Ненасыть

Юфим кивает, улыбается, но не двигается с места, а в глазах пляшет ирония. Он явно не собирается ничего менять.
– У вас много знаний, Марина Викторовна, и мы всегда готовы вас выслушать, – вежливо говорит он и напоминает: – Но у вас сейчас другие дела, не так ли? Ваших друзей здесь нет, как видите. Впрочем, они могли просто уйти из этой деревни.
– Не могли они уйти без предупреждения. Они даже вещи не взяли, – бросает Прапор хмуро.
– Отчего вы так решили? – безмятежно отзывается Юфим и разворачивается к престолу. – Мы никого не держим. Если кто-то того пожелает, то может уйти в любой момент. Особенно когда самое сокровенное уже исполнилось и желать больше нечего.
Он что-то достает из чаши, заворачивает в платок, выходит, закрывает царские врата, оставив свечу гореть внутри.
– Что это у вас? – тут же интересуется мама.
Юфим протягивает руку и разворачивает платок. Все невольно подходят ближе и смотрят, в том числе и Серый. На белой ткани лежит пара продолговатых коричневых зерен с пушком у широкой части. Они грязные, будто присыпанные пеплом. Вадик морщит нос и отворачивается.
– Палеными волосами пахнут, – едва слышно поясняет он Серому.
– Семена? – удивляется мама.
– Да, это семена Centauréa, или по-русски василька синего, – говорит Юфим. Он шевелит пальцами, и семена перекатываются по тонкому хлопку, стукаясь друг об друга. – Очень интересный цветок. Когда-то в Риме жил синеглазый юноша Цианус. Он так любил васильки, что целые дни проводил в поле, плетя венки из них. Всю жизнь он воспевал эти цветы, и больше ничего другого не желал. Жизнь его, впрочем, оказалась очень короткой. Однажды его нашли в поле мертвым, а его тело было усыпано васильками. Богиня Флора так растрогалась, что обратила его тело в васильки. Чудесная легенда, не правда ли?
Ночью, в разрушенной церкви посреди кладбища, да еще рассказанная человеком, обладающим какими-то мистическими силами, эта легенда кажется вовсе не чудесной, а леденящей душу. Серый невольно делает шаг назад.
– Но то Рим, – продолжает Юфим, рассматривая семена в задумчивости. – В Риме васильки были всего лишь сорняками. Они заполоняли поля, с ними сражались и выкорчевывали с корнями. Безуспешно, ведь василек – очень стойкий и упрямый цветок, он выживает даже в таком холоде, какой другие цветы не выносят. А вот в Греции это прекрасное лечебное растение, символ верности и преданности, а верность и преданность всегда были в цене… Сорняки, да, но такие красивые и полезные, – он заворачивает семена в платок и бережно прячет их в карман. – В нашем саду давно не было подобного. Посажу, а там посмотрим на их поведение. Если уживутся с другими, пусть цветут в свое удовольствие. Пойдемте отсюда. Я вас провожу. В потемках здесь легко потеряться.
Тимур идет за Юфимом первым. Прапор и мама переглядываются, еще раз обводят фонариками церковь и тоже идут на выход, разочарованные и угрюмые. Серый с Вадиком послушно идут впереди мамы.
– А где вороны? – спрашивает Тимур, светя фонариком на дорогу.
– Они живут дальше, за пределами нашего холма, – Юфим, не оборачиваясь, машет рукой в сторону закрытых ворот.
Прапор и мама идут позади. Серый отчетливо слышит их перешептывания.
– Куда они могли деться? Марина, может, сходить за границу? Мы не проверили только там, а возвращаться к Верочке вот так…
– Завтра. Ночь уже, я в темноте по хмари уже ходила – больше не хочу, – шепчет мама в ответ и вздыхает. – С Верочкой я уж как-нибудь поговорю… И верни пистолет, пожалуйста. И надо раздать оружие другим.
– Извини, но пока нет, – заявляет Прапор. – А то опять пальнешь в какую-нибудь тень с перепугу, а это окажется Зет.
– Слушай, сами Михась с Васильком уйти не могли. Они же шашлыки сегодня устраивали, улья смотрели, никуда не собирались! Значит, что? Что их увели! Так что верни пистолет, я хочу быть готовой к приходу новых гостей. Вдруг они ночью придут?
– Вот в караул пойдешь – тогда верну. Насчет автоматов – выдам парням. Серый умеет стрелять?
– Конечно! У него отец был полицейским!
 
– Что думаешь? – тихо спрашивает Серый, толкнув Вадика в бок. – Ну, про чужих?
Вадик наклоняется к нему.
– Что нет никаких чужих. Ты лучше нашего хозяина спроси, куда эта сладкая парочка делась.
Серый хмурится. Да, он чувствует, что Юфим имеет отношение к исчезновению, но это всего лишь смутное ощущение. Даже догадок нет – на их месте лишь размытые тени. И то лишь из-за семян в кармане.
– Паленые волосы, – шепчет Вадик. – Внутри алтаря, в кубке с семенами хозяин жег волосы.
– Ой, смотрите! – ахает мама позади, и они дружно оборачиваются.
Мама наклоняется у одной из оград и шарит под невысоким кустом акации. Кладбищенскую тишину разрывает громкий шелест целлофана. Прапор подходит ближе, светит, и Серый заключает:
– Михась и Василек все-таки здесь были. Это пакет из нашего дома.
В руках мамы покачивается пакет, в котором Василек хранил свою отрезанную косу.
Серый моментально вспоминает, как Василек предлагал косу хозяевам в качестве оплаты, а ему посоветовали придержать ее на потом, потому что это «слишком много». И затем жутковатая легенда о васильках, запах паленого в церкви и семена в кармане Юфима сплетаются в ослепительное, пробирающее до самых костей знание.
  
Глава 17
 
Серого прибивает, пришибает так, что дорогу до дома он воспринимает словно сквозь толщу воды: все далекое, гулкое и искаженное. Вот мама и Прапор что-то обсуждают за спиной, кажется, что-то про проверку деревни, вот Юфим провожает их до самых ворот, вот Тимур обнимает выскочившую Олесю и молча качает головой, а вот Верочка стоит, вцепившись в косяк, и темные пряди ее волос ярко выделяются на фоне белой кружевной шали. Голубые глаза такие огромные, что в них можно утонуть.
– Что значит нет? Он должен быть там! Вы просто плохо смотрели! – бормочет она. – Марина, вы плохо смотрели!
– Там нет, Вер, – мама подходит, осторожно прикасается к ее плечу. – Но мы не проверили деревню.
– Но что им делать в деревне? – растерянно спрашивает Верочка.
– Да, что могут делать два человека ночью в пустом доме? – саркастично шепчет Вадик. – Потрясающая наивность!
– Что? – переспрашивает Верочка. – Что ты сказал?
Эти слова выдергивают Серого из созерцательного состояния. Он пихает брата в бок, тот послушно замолкает, хотя его взгляд так и сочится неодобрением. Но уже поздно.
– Миша и Вася?.. – тянет Верочка и качает головой с нервным смешком. – Глупость какая! Они друзья! Миша меня любит, у нас все замечательно. Они, наверное, правда пошли в деревню… А там… Там же нет щита… Они потеряли дорогу, просто заблудились. Их надо найти.
Она отталкивает маму, сходит с крыльца, делает пару шагов к деревне и с оханьем хватается за живот.
– Больно… – растерянный, беспомощный тон бьет по нервам.
Серый подхватывает ее под руку. Первую мысль, что это, подсказывает сама Верочка удивленным:
– Ой, это… уже?
– Уже?! – подхватывает Прапор. – Это… В дом! Срочно в дом! Это… что надо-то? Марина, скажи чего-нибудь!
Серый еще никогда не видел, чтобы этот мужчина терялся, но вот он – исторический момент. Впервые в жизни Прапор не знает, как реагировать, и начинает бестолково суетиться и размахивать руками. Тимур и Вадик дружно белеют, Олеся молча прижимается к Тимуру. Юфим же спокойно подхватывает Верочку под другую руку, они вдвоем с Серым ведут ее в дом. Догадка о родах испаряется со словами мамы:
– Еще слишком рано!
Спокойствие покидает Прапора окончательно, а в голове у Серого поселяется гулкая черная и очень страшная пустота, с каждой секундой разрастаясь все сильнее. Что делать, как помочь? В их группе нет ни одного толкового врача…
– Сначала следует зайти в дом и уложить Веру Петровну, – говорит Юфим. – Тимур Ильясович, Вадим Алексеевич, будьте так любезны, сообщите моему брату, что Вера Петровна очень сильно перенервничала. Марина Викторовна, застелите диван полотенцем или простынею. Вера Петровна будет огорчена, если испортит обивку. Вера Петровна, дышите между спазмами и будьте спокойны. Я знал женщину, которая родила четырнадцать детей. Поверьте, с ней во время беременностей случались вещи и пострашнее, чем эта нелепица. А вы идите на кухню и вскипятите воды в кастрюле побольше, найдите самого крепкого вина или водки и чистые тряпицы, – велит он Прапору.