Неблагая

И кстати — хотя, может быть, совершенно некстати, — моей сестре-двойняшке сегодня семнадцать.
Я не уверена, что мы с сестрой родились строго в один день, потому что у подменышей нет как такового дня рождения. Кажется, никто толком и не знает, откуда мы беремся. Я знаю лишь, что моя сущность не одно столетие просто парила где-то в облаках волшебной пыли.
А может быть, я вдруг соткалась прямо из воздуха ровно в тот момент, когда фейри вынула Исольду из колыбели, впиваясь в ее нежную медовую кожу тонкими острыми пальцами, чтоб подсунуть меня вместо нее.
Не знаю.
Зато я знаю, что с тех пор, как родители приняли меня, мы с Исольдой вместе праздновали каждый день рождения. Еще до того, как мы остались только вдвоем, были и подарки, и праздничный торт, а потом вечером мы сидели вместе на траве и считали звезды. На самом деле было не очень — как всегда в конце лета, когда все вокруг становится до тошноты слащавым, а потом рассыпается и крошится, — но какая разница?
Все равно я любила этот день больше остальных. А еще дата часто попадала на Ревелнокс.
Человек в козлиной маске перехватывает мой взгляд, на миг ослепляет меня белизной зубов и исчезает в толпе таких же закрытых лиц.
Я дрожу, вцепившись в руку сестры.
— Шумно, да? — бормочет Исольда, прижимаясь ко мне. Она неизменно вся в черном — от мысков потертых ботинок до кончиков блестящих волос.
Я киваю. Да, шум громкий, но каким-то образом этот переизбыток впечатлений даже успокаивает. Я твердо стою на брусчатке, и все тело ощущается более живым и цельным, чем прежде. Даже жар — от людей, от пылающего костра, от последних теплых выдохов лета — приносит мне непривычную легкость вместо липкого чувства ничтожности.
Нет. Пусть я напряжена, но это всё из-за гудящей в воздухе магии, и ее вибрацию я не столько слышу, сколько ощущаю — будто возле шеи вьется комар. Вряд ли Исольда ее чувствует.
Технически, магия — часть меня. Она у меня в жилах, в крови фейри — и только нынешней ночью не считается опасной и запретной. Именно сегодня я могу смело быть той, кем вынуждена быть ежедневно. Может, поэтому мне настолько страшно — я ведь своими глазами видела, на что способна магия.
Я резко торможу, дергаю Исольду за руку, потому что прямо передо мной вдруг выскакивает дама с небрежно висящим на плечах маленьким красным драконом; дама отвлеченно бренчит на чем-то струнном и напевает песню, которая заставила бы покраснеть даже прожженного солдафона.
Сестра с размаху в меня врезается; приходится остановиться, чтобы поправить маски. Они у нас самые дешевые — прикрывают только глаза и скулы, а на голове держатся с помощью хлипких ленточек. Зуб даю, что они сделаны из рябины — для защиты от фейри, — потому что лично у меня под ней все страшно чешется. Знакомое ощущение: на мгновение мне будто бы снова десять, и несколько таких же десятилеток держат меня, поочередно прижимая к моей коже амулеты из рябины и железа, а она вспухает волдырями.
Наваждение проходит, и я каким-то образом беру себя в руки, чтобы не сорвать маску.
Я поправляю ее, провожу по ней трясущимися пальцами и притягиваю к себе Исольду. Потом, несмотря на общий шум, в котором вряд ли кто-то способен меня расслышать, как можно тише спрашиваю:
— Ты уверена, что все будет хорошо?
— Это же Ревелнокс, — успокаивает меня Исольда. — В поместье пусто, а все обязательно так напьются, что нас даже не заметят. Пока они сообразят, что мы там были, нас уже и след простынет. Правда, Сили.
Тут я остановлюсь и скажу: да, я в курсе, что у меня максимально неподходящее имя для той… кем я являюсь. Жаль, что родители об этом не подумали, прежде чем годовалая Исольда начала коверкать слово «Исилия», да так оно и прилипло.
Я колеблюсь, но возражать сестре у меня никогда особо не получалось. Порыв ветра сдувает с меня весь пыл, я расправляю плечи, зажимаю в кулак мягкий потрепанный край подола любимого платья.
— Тогда давай по-быстрому.
— Быстрее молнии, — отвечает Исольда.
Я взволнованно вглядываюсь в чистое черное небо, на фоне которого в воздухе пляшут сверкающие оранжевые искры костра.
 
Мы прокладываем путь вверх по реке, а вокруг виньетками хаоса вспыхивает мир.
Друзья и знакомые, крепко сцепившись руками, живой цепью движутся сквозь толпу, их пение смешивается с громким звучанием музыкальных инструментов. Кто-то машет флагами, швыряет в воздух цветы. Маленькая собачка с залихватским тявканьем хватает за ноги каких-то ребят, которым на вид едва ли есть тринадцать. Обычно унылые здания сегодня украшены цветочными гирляндами всех цветов радуги и маленькими флажками.
И еще — здесь фейри.
Несмотря на то, что фейри — важные гости на сегодняшнем празднике, они гуляют среди смертных практически незамеченными. Но ведь и я не вполне человек, и потому непроизвольно слежу взглядом за витающими над толпой сгустками света, а то и ловлю луговые ароматы в дыхании кого-то, промелькнувшего рядом. Я случайно встречаюсь взглядом с женщиной, чье лицо от скул и до самой макушки укрыто маской из перьев, — и вдруг цепенею от осознания, что это не маска.
Она подмигивает, кроваво-красные губы изгибаются в усмешке. Потом оборачивается и посылает воздушный поцелуй парочке гуляк, сидящих возле пивной за шатким деревянным столиком. Они увлеченно беседуют, как старые друзья, обхватив ладонями кружки и держась на таком расстоянии, чтобы наверняка не столкнуться коленями. Дыхание фейри окутывает их, но тот, который как раз что-то говорит, ничего не замечает.
Зато его собеседница вдруг настораживается и застывает с каким-то странно голодным выражением лица.
Мое сердце замирает. Магия фейри опасна, и я не представляю…
Внезапно, в ту же секунду, слушательница резко встает и целует говорящего прямо в губы.
Вздрагиваю. Что ж, это хотя бы не смертельно.
Но все равно опасно.
Тот, которого поцеловали, замирает, его рот открыт в недосказанном слове, прерванном прикосновением спутницы. Потом они оба блаженно закрывают глаза и сливаются в еще одном поцелуе.
Я отвожу взгляд и так горячо краснею, что маска, кажется, вот-вот вспыхнет на моем лице. Наверняка эти двое завтра пожалеют о случившемся. Думаю, если я вмешаюсь, то сделаю только хуже.
Покрытая перьями женщина все еще в упор смотрит на меня огромными совиными глазами. Когда она отворачивается, в зрачках перекатываются красные блики — как у кошек в темноте. Если до этого момента я и сомневалась, что она фейри, то теперь уверилась окончательно. Эти сумрачные сполохи — то, что неподвластно контролю фейри.
Они же и выдают настоящую суть подменышей.
Мы покидаем место действия, и холодок мурашками проносится по моей коже.
Исольда отпускает мою руку и движется дальше с преувеличенно пьяной развязностью. Она врезается в человека с покрытыми сусальным золотом скулами и губами, бормочет извинения, похлопывает его по плечу.
Потом она догоняет меня, и мне ничего не остается, кроме как закатить глаза.
— Ты можешь обойтись без этого, пока мы не доберемся до места? — ворчу я, едва шевеля губами.
Исольда вынимает руку из кармана, держа в ней маленькое серебряное зеркальце, которого пару секунд назад у нее точно не было.
— Тогда в чем фокус?
— Это не ради фокуса. Твоя задача — попасть в дом, набрать там всего и побольше и уйти, причем в идеале — не в наручниках. — Я сама понимаю, что мой голос звучит слишком жестко, но поделать с этим ничего не могу, так что просто начинаю пихать ее локтем в бок.
Исольда косо на меня зыркает, будто только сейчас вспомнив о серьезности нашей затеи, потом с укоризненным вздохом сует свою добычу обратно в карман.
Я не карманник.
Не в том смысле, что я морально выше этого, вовсе нет — просто даже если бы я и захотела быть карманником, у меня к этому никаких способностей. В отличие от Исольды.
Исольда ворует, жульничает, подрезает кошельки и закладывает украденное. А я слежу за тем, чтобы мы были сыты. Богатство нам не нужно. Нам нужно всего лишь выжить, дотянуть до того момента, когда мы наскребем достаточно, чтобы вместе начать новую жизнь там, где никто меня не знает.