Следователь по особо секретным делам

Он придержал жеребца, стал озираться по сторонам, но в белесой мути почти ничего не видел. А потом до него снова долетел крик. И теперь Артемий отчетливо уловил, что кричала женщина.
– Эй! – звала она. – Сюда! Помогите мне!
Голос показался ямщику вроде как знакомым, но он решил: слух его обманывает. В здешних местах он бывал только проездом и никого здесь не знал. А его Ганна проживала с отцом в десяти верстах отсюда.
Первым побуждением Артемия было – свернуть с дороги, поспешить к замерзающей путнице. Хотя бы для того, чтобы вывести её на почтовый тракт, по которому она худо-бедно могла бы добрести до людского жилья. Однако пакет у него за пазухой вдруг словно бы шевельнулся, напоминая о себе. Господин Уваров предупредил: для отправителя каждая минута важна. А главное, если бы Артемий сошел с коня сейчас, при ветре в лицо, это куда сильнее задержало бы его, чем на обратном пути, когда он скакал бы с наветренной стороны.
– Помогите! – снова услышал он женский крик. – Бога ради! Я замерзаю!..
Но Соловцов уже принял решение. До почтовой станции, куда он спешил, оставалось всего полторы версты. И он положил для себя, что на обратном пути непременно поможет заплутавшей селянке. Посадит её на круп лошади и подвезет до какой-нибудь крестьянской избы, где она сможет переждать непогоду. Но сейчас – сейчас он никак не мог терять драгоценные мгновения. Его ждала служба. А главное – его ждала она: Ганна. И он, пришпорив чалого жеребца, рванул с места.
У Артемия и вправду не имелось часов. Но он готов был целовать крест, что обратно он воротился не позднее, чем через полчаса. Ну, самое большее – через три четверти часа. Конверт он передал на станции другому почтальону, и тот, проклиная беспокойную службу, отправился в путь по заносимому снегом тракту. На это ушло едва ли больше десяти минут. Но потом, правда, Артемию пришлось еще чуток промедлить: вот-вот должны были доставить другой пакет, который следовало передать лично в руки господину Уварову. И всё же – когда Соловцов, не переложив коня, вскакивал в седло, у него не мелькнуло ни одной мысли о грядущей беде.
Тот поворот, где он слышал голос одинокой путницы, ямщик отыскал почти сразу. Его конь потоптался там давеча, и оттиски его подков на снегу еще не полностью замело. Да и сам чалый, не доскакав сажени до этого места, вдруг встал, как вкопанный. И тихонько, будто в испуге, заржал.
– Ну, что ты, что ты… – Артемий потрепал его по холке. – Притомился? Так ведь домой уже едем. Там, на конюшне…
Но он не договорил: понял, куда смотрит, скосив глаза, его жеребец.
Прямо на дороге, шагах в пяти от него, намело длинный продолговатый сугроб – там, где меньше часу тому назад его не было в помине. И следы конских подков терялись прямо возле этого снежного пригорка.
Артемий не первый год возил почту по тракту «Санкт-Петербург – Варшава» и сразу смекнул, что этот сугроб означает. Но, вместо того чтобы немедля соскочить с чалого и поспешить к (трупу) сугробу, он еще несколько долгих мгновений всматривался в снежный холмик – прямо на глазах прираставший новыми наслоениями. И только потом спрыгнул наземь, бегом преодолел те пять шагов, что отделяли его от сугроба, рухнул на колени и стал руками разгребать снег.
Но осознанно он еще ни о чем не догадывался. Ведь его Ганна не выходила зимой из дому без шубки и шапочки из беличьего меха. А на замерзшей девице, лежавшей лицом вниз, были только фланелевая юбка да бархатный салопчик. И Артемий лишь тогда прозрел истину, когда увидел её растрепавшиеся, рассыпавшиеся по плечам темно-каштановые кудри.
Забыв дышать, он перевернул её на спину. А потом сдернул рукавицу с правой руки – не мог же он коснуться её лица рукой в рукавице! И счистил снежный налет сначала с её подбородка, потом – с обеих щек, и, наконец – с закрытых глаз с полупрозрачными веками. Под снегом лежала она – прекрасная, как мраморный ангел.
На один миг – на счастливый миг! – Артемий уверовал в то, что это не Ганна, его невеста, лежит перед ним теперь в виде окостеневшего трупа. Это он сам упал с лошади, когда скакал по тракту «Санкт-Петербург – Варшава». И замерзает сейчас в сугробе: с разбитой головой, с переломанными ногами. А в предсмертном бреду ему видятся всякие ужасы.
 
– Хоть бы перед смертью еще разок в глаза её взглянуть! – прошептал он – подразумевая свою смерть, не её.
И целую минуту после этого он пытался разлепить Ганнины смерзшиеся от слез веки, чтобы исполнить желаемое. А когда ему это не удалось, он для чего-то принялся отогревать своим дыханием её руки. На них даже не было перчаток.
Вот тут-то он и заметил, что в посиневшей от холода правой руке девушка и по смерти продолжает что-то стискивать. Артемий стал её пальцы разжимать – сам не понимая, что делает. И не остановился, даже когда услышал отчетливый хруст: один из мраморных пальцев его ангела переломился в суставе. А когда замерзшая Ганнина рука всё-таки разжалась, на снег выпала поистрепавшаяся детская игрушка: маленький тряпичный мячик на веревочке – ярко-красный, словно спелое яблоко.
3
– Так что она всё-таки выбрела на тракт, – закончил свой рассказ Артемий. – Верно, увидела меня и стала пробираться ко мне по снегу. Может статься, глядела мне в спину и звала меня, когда я уезжал. А вы, ваше превосходительство, не хотите предать меня суду!
В голосе его не было ни обиды, ни досады – только беспредельное разочарование.
Платон Александрович с силой потер виски, которые ломило у него всё сильнее. Его голову как будто сдавливали между печной заслонкой и раскаленной стенкой печи. А за окном по-прежнему мелькала какая-то белая тень – то ли огромная птица, то ли оптическая иллюзия, порожденная бураном, этакая снежная Фата-Моргана. Белесый контур то припадал к заиндевевшей поверхности стекла, то чуть отдалялся, но не исчезал вовсе. И это продолжалось уже третий вечер кряду. Господин Хомяков даже выскочил один раз во двор – так ему загорелось разглядеть: что же это он видит? Однако кабинет его располагался на третьем этаже присутственного здания. И снизу из-за метели он так ничего узреть и не сумел. Только ноги застудил.
И теперь Платон Александрович в сердцах подумал: «Да пропади он пропадом – этот мираж!» Он отступил от окна на два шага, а потом медленно, чтобы не вызвать новый приступ обжигающей боли в голове, подошел к своему креслу и опустился в него.
– Вы сочли, что Ганна оказалась одна в поле во время бурана, потому что заблудилась, когда шла на свидание с вами? – спросил он и, не дожидаясь ответа Артемия, продолжил: – Ну, так вы, милейший, ошиблись. Вы не задавались вопросом: как ваша невеста преодолела по снегу десять верст, отделявших её от дома? На ней ведь даже лыж не было. – И Платон Александрович приподнял с толстой стопки бумаг на столе пресс-папье в виде Медного всадника, вытянул из-под него один листок и протянул его Артемию: – Вот! Вы ведь знаете грамоту? Читайте! Это – показания её отца, Болеслава Василевского. Он ещё третьего дня у меня побывал. Жаль только, что это – слабое доказательство… Я должен был бы привлечь к суду того – другого, однако он заявил мне, что ваша невеста сама убежала в поле. И доказать обратное я не могу.
  
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДУХ ИЗГНАНЬЯ. 
   
Глава 1. Смерть инженера
 
16 июля 1939 года. Воскресное утро
Москва
1
Николай Скрябин, следователь проекта «Ярополк», множество раз слышал присказку о том, что нужно быть осторожнее со своими желаниями. Но – осторожничать Николай не умел. Ни в чем. И он всегда мечтал не просто о крупном деле. Крупных дел он успел уже расследовать немало – а иначе не стал бы в свои двадцать два года старшим лейтенантом госбезопасности. Ведь в системе ГУГБ НКВД мало кто дослуживался до этого специального звания и к тридцати годам. Нет, Скрябин мечтал заполучить уникальное дело – небывалое даже для «Ярополка». Такое, расследование которого раз и навсегда положило бы конец шепоткам у него, Николая, за спиной – когда его исподтишка именовали выскочкой и фанфароном. И утверждали, между прочим, что вся его карьера в сверхсекретном проекте НКВД зиждется единственно на его особых способностях, которые Николай Скрябин уж точно не мог поставить себе в заслугу, поскольку получил их от рождения.