Следователь по особо секретным делам

О существовании «Ярополка» в Главном управлении госбезопасности НКВД СССР знал только очень узкий круг облеченных особым доверием лиц. Но и среди них бытовало ошибочное мнение, что данный проект возник в качестве ответа германскому институту «Аненербе». В действительности это было не так. Ибо, в отличие от «Аненербе», основным предназначением «Ярополка» являлось не пестование оккультистов, а выполнение функций вполне прагматических: расследование преступлений сверхъестественного свойства. То есть, таких, каких на территории СССР, страны победившего материализма, совершаться не могло в принципе. Отсюда и проистекала как особая секретность невероятного лубянского проекта, так и специфика формирования его кадров. И этими кадрами, которые решали всё, становились люди с весьма специфическими способностями – отнюдь не материалистического толка. Такие, как Николай Скрябин – руководитель одной из самых успешных следственных групп в составе «Ярополка».
Впрочем, самого Николая собственные способности радовали далеко не всегда. Да что уж там, хлопот они ему доставляли – выше крыши! Вот и в то воскресное утро именно из-за этой своей аномальной одаренности Николай Скрябин видел на редкость мерзопакостный сон. Молодой человек осознавал, что он спит. И всё равно – часть его сознания была твердо уверена, что это не сон вовсе. Во всяком случае, не совсем сон.
В этом не-сне Скрябин оказался заперт в каком-то длинном и узком помещении с невысоким потолком. Освещалось оно едва-едва: его озарял мутноватый красновато-оранжевый свет. Николай сидел, скособочившись, на коротком диване с жесткой спинкой. А к его шее – чуть пониже левого уха – кто-то прижимал комок упругого липкого теста: небольшой, размером примерно со сливу. Так, по крайней мере, Скрябину показалось вначале. Тесто было теплым, влажным и слегка подрагивало – словно бы всасывая в себя воздух. И до Николая с опозданием дошло: это не тесто вовсе, а губы – женские! Глазами неведомой (сущности) женщины он будто увидел самого себя со стороны: долговязого, со встрепанными черными волосами, в белой летней рубашке с распахнутым воротом. Его сон – это оказалась своего рода камера обскура: Скрябин мог наблюдать за происходящим в ней, хоть и сам находился внутри неё.
Демоническая женщина склонилась к его шее так низко, что Николай не мог разглядеть её лица. Зато в поле его зрения попала её рука, которая лежала на подлокотнике дивана: очень высоком, увенчанном стальной трубой. Сталь неярко поблескивала в красноватом свете. И короткопалая, без маникюра, женская рука при таком освещении выглядела полупрозрачной – точь-в-точь как матовое стекло незажженных электрических светильников, что висели под низким потолком.
«Где же это я?» – подумал Николай. И упустил момент, когда влажные, подрагивающие губы от его шеи отклеились: женоподобное существо перестало его целовать.
Но, прервав свой липкий поцелуй, женщина не распрямилась, а, напротив, опустила голову еще ниже. И на её макушке возникли шесть удлиненных бугорков, сходившихся вместе в геометрическом центре её головы. Волосистая кожа на этих бугорках разошлась, словно её рассекли лезвием бритвы, и голова женщины-демона начала раскрываться, как бутон цветка. Только вместо лепестков наружу стал медленно выползать черно-серый, скрученный спиралью продолговатый конус. Это было подобие толстого каната, сделанного из тьмы, который на конце истончался до нескольких волокон. Причем этот канат ритмично пульсировал – попадая в такт внезапно наполнившему помещение монотонному колокольному звону.
А в голове у себя Николай внезапно услышал незнакомый голос:
– Ежели не вникнешь, в чем тут суть, – с ехидцей растягивал слова какой-то немолодой мужчина, – эта тьма тебя сожрет. Даже потрохов не оставит. И тьма эта будет – в человечьем обличии. Вот и давай – соображай!
Странное дело, но, едва эти слова успели отзвучать, как освещение из красноватого тут же сделалось обычным: яркий электрический свет полился из матовых круглых плафонов, привешенных к потолку. Так что Николай мгновенно понял, где он находится. Вот только – понимание этого нисколько не уменьшило мерзости снившегося ему кошмара. То, что это происходило именно здесь, создавало ощущение, что он, старший лейтенант госбезопасности Скрябин, попал в само настоящее преддверие преисподней.
 
Однако в преисподней, как известно, царит нестерпимый жар. А Николай ощутил вдруг у себя на лбу обжигающий холод, как если бы он был пассажиром «Титаника», на которого капает с потока каюты ледяная влага, источаемая врезавшимся в лайнер айсбергом.
2
Николай открыл глаза – проснулся. И снова очутился в красном помещении – освещенном, как фотолаборатория. Только теперь красный оттенок свету придавали бордовые шторы на окнах его спальни, за которыми уже вовсю полыхало солнцем июльское утро. Будильник на прикроватной тумбочке показывал двадцать минут восьмого, но сегодня он никого не будил: начиналось воскресенье.
Тут новая ледяная капля шмякнулась на лоб Скрябину. И он машинально стер её. А потом посмотрел на свои пальцы – и так резко сел в кровати, что его легкое каньевое одеяло свалилось на пол. Вещество у него на ладони испускало слабенькое, но вполне явственное зеленоватое свечение.
Николай вскинул голову и оглядел потолок.
Двухкомнатная квартира старшего лейтенанта госбезопасности располагалась в одном из красивейших новых зданий, выстроенных в Москве: в Доме Жолтовского на Моховой улице. Поговаривали, правда, что скоро всех жильцов отсюда выселят и передадут роскошное строение американскому посольству. Но верить в это никто не желал. Слишком уж незаурядные люди здесь проживали, чтобы их можно было вот так запросто расселить. В левом крыле этого дома, где жил Скрябин, квартиры получали в основном крупные инженеры и другие выдающиеся специалисты технической сферы, но – проект «Ярополк» был кем-то причислен именно к этой сфере. И Николай получил отдельную квартиру в доме № 13 на Моховой еще два года назад, будучи двадцатилетним юношей. Стал самым молодым в доме квартиросъемщиком.
Каждая квартира в этом доме являла собой образчик советского классицизма. И квартирные потолки украшала затейливая лепнина. С лепестков одной из гипсовых потолочных роз и капала сейчас на Скрябина, словно утренняя роса, та самая светящаяся жидкость.
– Меня что – залили? – громко и почти с иронией произнес Николай. – Но ведь над моей спальней – не ванная комната!
И его голос услышал из коридора еще один жилец этой квартиры: Вальмон – белый персидский кот. Его Скрябин еще пять лет назад получил в наследство от своей бабушки – как он всегда называл тетку своей матери, убывшей невесть куда еще много лет назад. Котяра просунул морду в дверь, потом ввинтился в комнату и вальяжной рысцой потрусил в ту сторону, где стояла кровать его хозяина. На круглой морде перса явственно читалось: я – сущий ангел в кошачьем обличье, и только изверг может меня не заласкать и не накормить до отвала. Однако на полпути к хозяйской кровати котофей внезапно прервал свою побежку – застыл на месте. А потом выгнул спину дугой, зашипел, вздыбил шерсть на загривке. И вперил взгляд ярко-желтых глазищ в потолок – с которого уже почти беспрерывной капелью стекала фосфоресцирующая жидкость.
Николай вскочил с кровати и начал одеваться. Он натянул полотняные летние брюки и уже просовывал голову в ворот рубашки-тенниски, когда услышал стук – приглушенный, но вполне отчетливый. Кто-то явно долбил кулаком в дверь квартиры этажом выше.
3
Со своим соседом сверху, инженером-железнодорожником Сергеем Ивановичем, Скрябин водил только шапочное знакомство. Зато он хорошо знал приходящую домработницу инженера, Нюшу – Анну Степановну, поскольку она была и приходящей домработницей самого Николая. Её-то он и увидел первой, когда поднялся со своего третьего этажа на четвертый. Домработница что-то взбудоражено говорила управдому, Ивану Кузьмичу Киселеву, явно поднятому ею с постели: тот был небрит и походил на взъерепенившегося ежа. А тем временем дворник Феофил – пожилой, бородатый, осанистый, как швейцар из старорежимной гостиницы, – продолжал стучать в дверь квартиры инженера своим кулачищем.