Следователь по особо секретным делам

А дальше одновременно произошли две вещи.
Во-первых, демоническая сущность внезапно схлопнулась. Николай не мог подобрать другого слова, чтобы описать её исчезновение. Вот – только что она была, а затем – с тихим хлопком обратились в облачко мрака, тотчас растаявшее.
А, во-вторых, свет в вагоне загорелся снова. И сразу же поезд тронулся с места – покатил, набирая ход, к станции «Охотный ряд», увозя с собой и Николая Скрябина, и предмет, выпавший из головы исчезнувшего существа.
Николай достал из кармана брюк носовой платок в красно-зеленую шотландскую клетку и через его ткань, сложенную вчетверо, поднял упавшую вещь – не притрагиваясь к ней руками. С полминуты он её разглядывал в свете матовых плафонов, а потом тщательно обернул платком и положил в брючный карман вместе с картонным веером, который он так и не пустил в ход. Класть свою находку в бумажный пакет, где лежал разлезшийся по швам красный мячик, Николай не стал: по поводу этого пакета он уже принял решение. И оно заставило его повременить с возвращением домой.
5
В то самое время, когда Скрябин миновал свою станцию – «Охотный ряд», – проследовал на поезде дальше, к «Библиотеке Ленина» и «Дворцу Советов», в Театре Вахтангова происходила прелюбопытная беседа между Самсоном Давыденко и Валерьяном Ильичом.
Первая половина этой беседы являла собой монолог Валерьяна Ильича – который излагал историю открытия, сделанного его отцом. Но по мере этого рассказа Самсон постепенно стал оттаивать. Мышцы его начали подергиваться и обретать чувствительность. Непреложное ощущение того, что он стоит, сменилось полным осознанием правды о своем истинном – лежачем – положении. Главное же: лейтенант госбезопасности Давыденко снова обрел дар речи. Он тут же попросил воды – и выпил разом целый графин, принесенный ему снизу театральным сторожем. А, напившись, вопросил:
– То есть, вы утверждаете, что ваш отец взял бутылку – наподобие той, которая сейчас находится у вас. Потом пошел с ней на Донское кладбище. И каким-то образом сумел заманить в неё душу Дарьи Салтыковой – похороненной там знаменитой изуверки?
– Не душу, нет, – поправил его Валерьян Ильич, – но некий отпечаток её физической и ментальной сущности.
Самсон хмыкнул в удивлении: услышать подобные слова от пожилого вахтера он никак не ожидал. Однако сразу же он задал новый вопрос:
– И благодаря Салтычихе – то есть, этому её отпечатку, – замораживающий призрак был обезврежен?
– Скорее – законсервирован. Как оказалось, далеко не навсегда. Обнаружение духов – тяжкий труд. Их пленение – дело почти невыполнимое. А их вечное удержание – не под силу никому из людского мира.
6
Николай доехал до станции «Дворец Советов», совершенно безлюдной в половине первого ночи, вышел из метро и размашисто зашагал вдоль забора, который ограждал гигантскую стройплощадку, подсвеченную желтыми лучами прожекторов. Там даже ночью суетились люди в рабочих комбинезонах. И пятнами сумрака темнели опорные конструкции будущего дворца, возводимого на месте взорванного храма.
Однако Скрябина строительная площадка не интересовала. Он быстро шел в сторону Кропоткинской набережной. И приостановился только один раз – чтобы поднять с земли несколько крупных кусков щебенки, которая там и сям белела возле забора циклопической стройки. Николай опустил эти шероховатые неровные камешки в бумажный пакет, который нес в руках. А когда подошел к парапету набережной, стянул красно-зеленым носовым платком верх этого пакета, предварительно выпустив из него воздух. Правда, подобранный в метро предмет остался в итоге без обертки; но Николай рассчитывал, что и в таком виде он уж как-нибудь донесет свою находку до дома.
Его не смущало, что бумажный пакет очень быстро размокнет в реке. Проточная вода – это тоже был антидот против разного рода сил, вредоносных человеку. Быть может, не менее сильный, чем железо.
– Счастливого плаванья… – прошептал Скрябин и бросил утяжеленный пакет в серую воду, чуть подсвеченную тонким серпом растущей луны.
 
Но, сделав этого, особого облегчения он не ощутил. Во-первых, он не знал наверняка, и вправду ли именно тряпичный мячик магнитом для инфернальной сущности с головой-бутоном. Во-вторых, Николай отнюдь не был уверен, что вник, в чем тут суть. И, стало бы, опасность, о которой предупреждал его неизвестный доброхот из сна, никуда не исчезла. А, главное, он так и не сумел понять, чей голос говорил ему тогда «Давай – соображай!» Почему-то именно это более всего раздражало старшего лейтенанта госбезопасности.
Однако он просто не мог придумать, что еще ему предпринять. Чуть ли не впервые в своей жизни ощутил себя в неком подобии интеллектуального тупика. Но одно он знал точно: желание экспериментировать с подозрительным артефактом у него пропало напрочь.
7
Вахтер явно предпочел бы ничего больше не рассказывать. Но Давыденко прекращать свои расспросы отнюдь не планировал.
– Почему же, – спросил он, – в духовскую бутылку не поместили саму Ганну? И как можно было вытягивать из земли такое – ну, часть этой самой Салтычихи? А если бы она решила возобновить свои бесчинства?
– Да, такой риск имелся, – признал вахтер. – Но сосуд, в который мой отец её заточил, удерживал её, как крючок рыбу. Салтычиха – то, что от неё осталось, – должна была оставаться там, где этот сосуд находился. А саму Ганну запереть не представлялось возможным. В то время еще был жив её сын, которого она когда-то очень сильно любила. Так что Ганнина душа сразу же ускользнула бы через него. И тогда Ганна уже не была бы привязана к месту своей гибели – отыскала бы своих недругов где угодно.
– Но ведь Стефания приходилась ей родной сестрой! А Платон Хомяков – тот и вовсе к этой истории имел косвенное отношение, с Ганной даже знаком не был. С какой же стати она так вызверилась на них после своей смерти?
– Ох, тут имелись особые обстоятельства… Мой отец не знал их тогда. А то, может, и не стал бы этим двоим помогать.
Валерьян Ильич повздыхал, глядя в пол, пожевал губами, но потом всё-таки принялся рассказывать.
  
Глава 12. История Ганны
 
Февраль 1844 года
Минская губерния
1
Ганна Василевская еще накануне вечером поняла: не следовало им с Артемием назначать встречу на сегодня. Метель, начавшаяся в середине вчерашнего дня, ночью превратилась в самый настоящий буран. И поутру отец Ганны едва сумел открыть входную дверь флигеля, выделенного им в поместье Гарчинских – столько снега намело на крыльцо .
Правда, к полудню немного посветлело, да и снег стал потише. Зато ударил вдруг мороз – такой резкий и яростный, какого Ганна не помнила за всю свою жизнь.
«Не выйду сегодня к Артемию! – решила она. – Он увидит, что меня нет в условленном месте, и поймет, что в такую стужу я сижу дома».
Но тут же другая Ганнина часть – которая вечно перечила всем её мыслям и решениям – произнесла: «Если ты не придешь, он явится прямо сюда. И что тогда скажет отец? А главное – что скажет Войцех, если увидит его?»
С отцом-то она еще могла бы договориться! А вот её бывший любовник, у которого – в огромном господском доме – жил теперь её сын Мариус, церемониться с непрошеным визитером не стал бы. В лучшем случае послал бы своих лакеев выставить его, а то и вовсе – приказал бы спустить на Артемия собак. Хотя – от лакеев и от псов Артемий, пожалуй что, отбился бы. Еще вопрос, кому не поздоровилось бы при их встрече! Так что совсем не этого Ганна боялась в действительности.
Её сын был не с ней – вот что служило для неё устрашением.
Отцом мальчика был Войцех Гарчинский, в браке с которым Ганна не состояла. Он забрал сына в свой дом сразу после его появления на свет, нанял ему кормилицу и нянек, и заявил: о младенце он позаботится. А Ганна должна считать: никакого ребенка она не рожала. Но – так, хотя бы, сын её находился рядом с ней. Нянька мальчика – знавшая, кто ему Ганна, – почти каждый месяц устраивала так, чтобы они могли повидаться, тайком от пана Гарчинского. И Ганна даже сумела передать Мариусу изготовленную ею самой игрушку: набивной тряпичный мячик на веревочке, сшитый из красного сатина. К счастью, Войцех не спросил, откуда эта игрушка взялась. Он вообще не слишком-то вникал в жизнь своего внебрачного ребенка. И во время прогулок Мариус всё время брал мячик с собой: Ганна видела это, наблюдая за ним и за его нянюшкой из своего флигеля, из-за занавески.