Бардадым – король черной масти

– В магазине! – зловещим шепотом зашипел Ермолай. – Там его для нас приготовили… Свинцовый сурик, парень, если хотишь знать, только у частника добудешь.
– То есть как это – у частника? Какой в наше время может быть частник?
– Такой самый! – Ермолай искоса взглянул на Максима Петровича. – Сопрет где-нибудь на стройке ай где – и будь здоров – пожалуйте, пять целковых за кило… Хоть пуд.
– Ну и дела! – покачал головою Сигизмунд.
– Как же не дела! У него, у частника, то есть чего хочешь достанешь, чего душе твоей угодно. Хотишь резину для автомашины, хотишь – шифер, хотишь – что…
– И все – ворованное?
– Дак ить – как сказать… – затруднился сразу ответить Ермолай. – Конешно, этта, в обчем сказать, вроде того… Теперь возьми это, – продолжал шипеть Ермолай, – по сейчасошнему делу – видал? Все строятся. Легко ли? Хо! Сбираешься, допустим, ты избу поставить, ну этта… деньжишки какие-никакие завелись, и так и дале… А ить ничего нету из матерьялов, как сказать, куда ни кинь. Лесу, допустим, на избу тебе – это самое малое шашнадцать кубов требовается, а лесничий резолюцию на три накладает. Понял? Теперь что? Теперь ты дальше соображаешь? Идешь это, как сказать, к Ваньке к рыжему в магазин, берешь две пол-литры. Ну? И прямиком, значит, прямым, как сказать, ходом – до Жорки до лесника… Теперь ставишь ему, конешно, угощение, ну… денег там, это, как сказать… в обчем, с полсотни ай сколько – как с ним договоритесь, и в завтрашний день ведет это он тебя в лес, клеймит – чего рубить…
– Что значит – клеймит? – спросил Сигизмунд.
– Ну, как сказать, этта… насечки, стал быть, производит на дереве – одну пониже, под корень, другую – чуток повыше. Пили промеж насечками. Свалил, в лесину – и вот тебе: одна насечка на пенькю, другая – на дереве. Навроде бы как в конторе – фитанцию на руки, а корешок – при деле… Вот так-то пометит, стал быть, чего рубить, и вот тебе – все шашнадцать, стройся на здоровье!
– Позволь, – сказал Сигизмунд. – Как же это – все шестнадцать? Отпущено-то три ведь только? Что ж он, лесник-то, невзирая на резолюцию, сам своей волей отпускает лишние тринадцать кубометров?
– Зачем? Избавь бог! Как написано – три, так три и клеймит.
– Так как же, сеньор, получается шестнадцать?
– А полсотни-то ты ему давал? Магарычу литру ставил? – засмеялся Ермолай, явно потешаясь над бестолковостью образованного инженера. – Это, как сказать, в обчем, соглашение такая: три валяй смело, а что сверх того… как сказать, ну… с оглядкой.
– Но ведь это же преступление! – ахнул Сигизмунд.
– Дак ить – как сказать… оно, конешно, тово… чего ж исделаешь-то? А ну как старая завалюшка-то детишков придавит – это как? То-то вот и есть… Тут, парень, такая чепухенция!
Все время молчавший Максим Петрович встал и неторопливо зашагал по тропинке в сторону лодочной пристани.
– Что ж ты при нем так откровенно? – Сигизмунд кивнул на удаляющегося Щетинина. – Милиция все-таки. Неловко.
– Хо! Милиция! – у Ермолая что-то заклокотало, защелкало в горле, и это надо было понимать как смех – опять-таки над Сигизмундовой простотой. – Милиция! Да им про всю эту потеху не хуже нашего известно. Так ведь сигналов к ним не поступает, ну? А раз не поступает – им, как сказать…
– Но как же так? – возмутился Сигизмунд. – Как же вы допускаете, чтоб какой-то Жорка наживался на вас, грабил…
– Зачем – грабил? – невозмутимо сказал Ермолай. – Он государственную цену не превышает. Ежели в ценнике за кубометр шесть целковых – и он, стал быть, берет шесть.
– Да, но эти деньги он кладет себе в карман!
– Ну ясно, к себе, – согласился Ермолай. – Не ко мне же…
– Черт возьми! – воскликнул Сигизмунд, наконец-то разобравшись, что к чему. – И все у вас лесники такие? – помолчав, спросил он.
– Кабы все! – вздохнул Ермолай. – А то такие собаки попадаются, не приведи господь… Этта вон до Жорки, значит, какой был, Валерка Долгачев, тоже, сказать, молодой малый, из армии возвернулся… Ну, с энтим мы, конешно, хватили горюшка! Ты ему – пол-литры, он тебя – в шею, ты ему, как сказать, в обчем, по-хорошему, дескать, – ну, погоди, мол, Валера, постой, иди потолкуем… как сказать, ну, не по шесть, ну, по семь возьми – об чем, парень, разговор! Куда! «Я, шумит, тут – что? – постановлен государственные антиресы соблюдать, ай с вами, с чертями, спекулянничать? Я, шумит, научу вас, дьяволов, моральному кодексу! Понял?
 
Ермолай с искренним негодованием произнес последние слова и даже плюнул и махнул рукой, как бы и вовсе не желая вспоминать про такого несуразного и злого человека.
– Постой! – спохватился он. – Куда ж наш начальник-то подевался? А, вон он!
Ермолай кивнул куда-то в темноту, но как Сигизмунд ни вглядывался в ту сторону, так ничего и не мог разглядеть.
– Возле лодок пристроился, – прошептал Ермолай. – Ну, бог с ним, нехай его там…
– Это ты капитана своими разговорами расстроил, – засмеялся Сигизмунд.
– Как так?
– Да очень просто: как никак – блюститель порядка, а ты в таком свете все представил…
– В каком таком свете?
– Ну, сам посуди: ведь по-твоему – что получается? Все, кому не лень, тащат.
– Зачем – все? Я про всех этта, как сказать… ну, в обчем, ничего про всех не говорю. Мы с тобой такие-то – чего утащим? А кто, конешно, ну, как сказать, к чему приставлен – к какому там матерьялу, допустим, и так и дале…
Сигизмунд от смеха уже и говорить не мог, он только руками махал.
– Чудно ему! – с некоторым как бы раздражением сказал Ермолай. – Конечно, как вы там у себя, в городе, на производстве… жалованье вам идет хорошая, и так, в обчем, как сказать… ну, фатера там, допустим, и топка, и вода подогретая… вам чего? Сиди, бумажки пиши ай что… Вам этта, стал быть, чего сообразить – ну, как сказать, без надобности… Ты ворованный пинжак покупать будешь? Нет, не будешь. Твоя дело – пошел в нивермаг, выбил чек, – пожалуйте, товарищ, получайте ваш пинжачок! Так ай нет?
– Ну, допустим, – согласился Сигизмунд, понимая, что у Ермолая зреет какая-то притча и с любопытством ожидая ее.
– А мне, – продолжал Ермолай, – мне, дорогой товарищ, по хозяйству иной раз так приспичит – хоть верть круть, хоть круть верть, а частника не миновать. Это как, по-твоему, дюже сладко? Не приведи господь! Ить как сказать, весь издрожишься с этим делом – а ну как накроют, а? Ить это – что? Тюрьма!
– Не связывайся, – назидательно сказал Сигизмунд.
– Да, не связывайся! Нужда прижмет – свяжешься… У меня летось с кровельным железом такая, парень, приключение вышла! – горячо зашептал Ермолай. – Чистый спектакль, ей-богу! Хотишь, расскажу?
– Интересно, – сказал Сигизмунд.
– Ну, тогда слухай…
Рассказ о железе
Мне летось железо добыть понадобилось, ну, просто, понимаешь, как сказать, край… Тык-мык – игде его возьмешь? Я, конешно, и в город – в стройматериалы, и в райпотреб – до самого товарища Малахина достиг… туда-сюда, в обчем, – нигде ни хрена! А дело, между прочим, как сказать, к осени – за все просто так и зазимуешь без крыши…
Однова так-то лежу на пече́ ночью, все, конешно, спят без задних ног, один я ворочаюсь – все, значит, железо из головы не идет – как, мол, быть, что делать… Уже и радио замолчала, самая что ни на есть пора глухая, одни собаки гомонят. А я все лежу, соображаю. Думаю про себе это, как сказать, как прежде старики болтали – вот бы какая нечистая сила, что ли, пришла… какой бы, как сказать, в обчем, вражи́на, – душу б за эту самую железо – не задумался б, продал! Да-а… Теперь это – только я про нечистого подумал, слышу – тук-тук! В окошко стучится ктой-то, осторожно этак, вроде бы по тайности. «Что, думаю себе, за черт? Накликал, дурак, на свою шею!»
Ну, сробел, конешно, прижук на пече́, а он обратно – тук-тук! Вижу, делать нечего – надо иттить. Вот вышел в сенцы, шумлю: кто? А он мне: «Да не шуми ж ты, хозяин, за ради бога! Отопри, дело, мол, есть…» – «Ишь ты, говорю, едрена-ворона, ловкой какой! Отопри! Какое ночью может быть дело?» – «Фу ты, говорит, какую прению развел! Раз, говорит, я к тебе ночью пришел, стал быть, как сказать, и дело, говорит, у меня ночная… Тебе, говорит, хозяин, я слухом пользовался, железо нужно?» – «Нужно-то нужно, дак что? Привез, что ли?» – «Привезть не привез, а ежли, в обчем, сговоримся, дак и привезу за все просто, сколько требовается…» Понял? – «Ах, думаю, так твою наперекосяк! А ну как – взаправду? Погоди, шумлю, сейчас отопру!» А сам, конешно, в избу, сына толкаю: вставай, мол, такой-сякой! Объясняю ему – что как. Сам, ну, этта… двустволку беру, сыну на топор моргаю. В конец того зажигаем фонарь, – у нас в ту время еще электричества не было, – выходим, стал быть, в сенцы, отпираем. Он, как увидел огонь, так еще из-за двери шумит: потуши! Ну, ладно, потушили. Вижу – махонький такой, чисто мальчонка, в дождевику в брезентовом, колпак надвинул, личность ничуть не видать. «Тебе, говорит, сколько железа требовается?» – «Да вот, мол, столько-то». – «Это, говорит, можно, со всей удовольствией. Двести пятьдесят целковых осилишь?» – «Почему не так? Осилю. Когда привезешь?» – «Через неделю, в эту ж пору». – «Ладно, говорю, давай, действуй!» – «Ну, говорит, тогда, хозяин, гони задатку четвертной». – «Ишь, умный какой! Привози – тогда и расчет». – «Нет, говорит, так не пойдет. Давай задаток, а нет – будь здоров, без тебя найдем, кому загнать…»