Следствие ведут знатоки

— А Серов и там разговаривал на «ч». То есть…
В переводе с блатного — прикидывался честным.
— Увидал меня с ребятами, глаза выпучил, руками машет. Гадина. Ну и пришлось… А что еще я для них мог сделать, по-вашему? Что?! Сирые, голодные. Игнат — талантливый парень, значит, будет прозябать, жиреет одна посредственность. А Афоня… Гражданин следователь, отдайте мне письмо!
— Для чего?
— Порву. Не надо это уже. Ни им, ни мне. Разве теперь Афоня меня примет? Зачем я ему?..
Пал Палыч колебался. Негоже, конечно. Но приобщишь к делу — где-нибудь выплывет. На следствии, в суде. А ребята нахлебались горькой правды под завязку. Хорошо, если ее сумеют переварить. Взвалить на них еще альковные тайны родителей — нет, это слишком. Не всякая правда благотворна, от иной впору удавиться!
Он протянул письмо. Михеев осторожно разорвал его пополам и еще пополам — по светящимся сгибам. Лицо исказилось в гримасе, и Пал Палыч отвернулся.
Отворившаяся дверь впустила Томина.
— Эй-эй! Из-ви-ните! — он прыгнул и отобрал письмо, сочтя, что Пал Палыч недоглядел за допрашиваемым.
— Саша, я разрешил, — сказал Пал Палыч.
— Уничтожение вещественных доказательств на обыске? Ты, случаем, не переутомился?
Знаменский встал, притворил дверь.
— Это письмо матери Афони к его отцу.
— Он?! Отец Афони Никишина?
— Тише. Отец. Ну, подумай, каково будет парню? Для него это отрава. Для обоих отрава. И вообще, кому нужно знать? Адвокату, если захочет выжать слезу? Или обвинителю для пафоса. «Глубокое моральное падение подсудимого, не пощадившего собственного…»
Михеев переводил с Томина на Знаменского глаза умирающей собаки и по-нищенски держал на весу ладонь, прося письмо. Рука казалась дряхлой, как весь он сейчас, но это она двенадцать дней назад бестрепетно всадила нож в спину Серова. Легко представить, каким он был жестоким паханом в местах отдаленных, как повелевал жизнью и смертью заключенных, душил остатки достоинства и человечности. Он преподнес бы Никишиным свое прошлое живописно и значительно — умел красно говорить, умел подавать зло в обличье силы и свободы. Серов — успей он сделать это первым — рассказал бы все, низменно и страшно, с гадкими подробностями. И уже не отмылся бы Михеев от грязи перед ребятами, перед Афоней. Не обрел бы сына. Вот что решило судьбу Серова А. В., тридцати четырех лет от роду.
Томин повертел в пальцах клочки, сложил часть текста. «Пусть никогда не узнает… Прощай, не пиши…»
— Я не совсем понимаю.
— Она вернулась к мужу. Потом я сел. Письмо пришло уже в колонию.
Томин в сомнении тер подбородок. Между прочим, ради этого конверта он перетряс четыре полки пыльных книг. «Не в этом суть, разумеется… просто то, что выгодно преступнику, невыгодно нам… как правило».
— Пока не кончат с обыском, давайте составлять ваше жизнеописание, Сергей Филиппович, — взял Пал Палыч ручку.
«Уже по имени-отчеству?» — неодобрительно отметил Томин.
— Какое жизнеописание? — вяло ворохнулся Михеев.
Траурные круги у глаз. Борозды на лбу и щеках налились густой чернотой.
— Сгинул я. Был человек, и нет человека.
— Звучит гордо, а толку чуть, — в сердцах припечатал Томин, хлопнул на стол обрывки письма и ушел к Зине.
Михеев смахивал на головешку. Может быть, от этого сходства Знаменский ощутил себя чем-то вроде пожарного. Когда горит и рушится дом, заботятся, как бы не занялись соседние. А отстояв их, можно покопаться на пепелище: не уцелело ли и там что-нибудь?
Вот только недолго копаться — завтра он передаст дело в прокуратуру.
  
― Дело № 6 ―
 
ШАНТАЖ
 
 
 
 
 Арестован работник антикварного магазина, занимающийся спекуляцией золотыми вещами. При обыске у него находят весы, после экспертизы которых становится ясно, что обвиняемый занимался также скупкой золотого песка. Но кто поставщик? Неожиданно он появляется сам, но не с повинной, а шантажируя эксперта-криминалиста похищением ее племянника…
 
 
 
  
1
  
Во вторник Знаменский пришел на работу хмурый, сердитый на себя, на работу, на человеческую природу. Пожалуй, даже на природу вообще: конечно, в Москве золотой осенью не больно насладишься, но все-таки неделю-полторы деревья украшают город, каждый кустик старается из последних сил. А тут по живому еще, по зеленому ударило морозом, листья почернели, скрючились, глаза бы не смотрели. Пал Палыч отвернулся от окна, открывавшего вид на краешек сада «Эрмитаж» с погубленной листвой.
Петровка, 38, пятый этаж, корпус «Б». Хорошо, на пятом только два кабинета следователей, целиком же отдел занимает второй этаж. Поэтому удалось пройти к себе, ни с кем почти не общаясь, не утруждая лица бодрой улыбкой.
Он поерзал по столу пластмассовой пепельницей, календарь уровнял с царапиной на столешнице, прикинул, под каким углом и где пересекутся прямые, если их проложить от спинок кое-как стоящих стульев. Привычная проверка — не побывал ли тут без него посторонний. Разные пластилиновые печати и особые ключи были для специалиста, по убеждению Знаменского, легко преодолимой ерундой. А вот такой простенький «беспорядок» чужак непременно нарушит. И нарушали несколько раз. То ли забегали сменить дежурного «жучка», то ли проверить по службе, не держит ли он у себя чего неположенного. Миномет, может быть? Или едкий «самиздатский» манускрипт? Шут их знает. Даже неинтересно.
Трюк, с помощью которого уберегались от досмотра наиважнейшие документы, был давно разработан вместе с Зиночкой Кибрит, и его Знаменский от всех скрывал. (Скроем и мы на случай, если он в употреблении у кого-то из берегущих тайны своих сейфов).
Протекло четверть часа казенного времени. Пал Палыч сидел на диване, мысли его блуждали далеко, дурное настроение усиливалось.
«Я не собираюсь сегодня работать, что ли?»
Вон их, сколько на очереди — целая коллекция физиономий таращится под стеклом на углу стола. И все «сидят за ним». В литературе для удобства автора и читателя следователь ведет одно дело. В жизни — кучу. Одновременно. Да еще групповых. Чтобы не завалить сроки, надо волчком вертеться.
А следователь посиживает на диване.
Открыть ящик, взять блокнот с закладкой. Страничка исписана сверху донизу. Это вторничный график. Хорошо, если треть пунктов не переползет на среду.
Рука уже потянулась, машинально минуя белеющий в прорехе обивки колпачок от авторучки — один из способов обуздать на редкость колкую и упрямую пружину. Ею старый диван потчевал неосторожных посетителей, и чего только Пал Палыч не перепробовал, сражаясь с нею. Глупый колпачок, примотанный липкой лентой, держался чудом. Скоро соскочит.
«Если мне пофартит арестовать хорошего матрацного мастера, пусть только справится с этим бедствием — немедленно отпущу за недоказанностью!»
Знаменский достал блокнот, пересел за стол. Перечень предстоящих дел окатил его рутиной. А сейчас требовалось чем-то перешибить впечатление от встречи у газетного киоска, которая и отравила утро.
«Но я ведь сделал, что мог. Больше я не могу ничего. Надо просто забыть и работать, и как-нибудь рассосется».
Он отодвинул блокнот и воззрился на скопище фотографий. График побоку. Кем бы заняться для отвлечения?
Самоуверенные усики, крепкая шея культуриста. Нет, не отвлечет, жидковат нутром. Пышноволосая красавица с улыбкой кинозвезды. Наводчица грабителей, которых Томин обещал со дня на день взять. Тогда и полюбуемся на звезду. Разношерстная компания веселых шоферюг. Директор автобазы сколотил из них шайку угонщиков. Грузовики «отстаивались» на базе и позже продавались колхозам, а те регистрировали их как самостоятельно собранные из запчастей. Ну и что мне даст сегодня горластая шоферня? К шутам их, пусть дозревают. Вот этот… смирненький такой с виду, податливый, губки обиженные, полон недоумения — за что сижу? Этот способен капитально отвлечь, за пять-шесть строк в протоколе все нервы измочалит. Он, пожалуй, в самый раз.