Следствие ведут знатоки
«Нет, будем самокритичны — для тебя я сегодня не в форме».
Хоть бы позвонил кто. Сорок одна минута казенного времени, а аппарат молчит. Небывалый случай. Старший следователь Знаменский никому не нужен. Никому заботы нет, что у него скулит сердце, что он раздосадован, сердит и не желает трудиться на ниве законности.
«Ладно. Хватит дурью мучиться! В конце концов…»
И тут Пал Палыч понял, кого не прочь повидать. Кудряшова. Крепенького, пышущего здоровьем и оптимизмом Кудряшова. Потому что встреча у газетного киоска взбаламутила воспоминания полугодовой примерно давности. Тогда Знаменский заканчивал дело о хищениях в ресторане «Ангара». Кудряшов работал там зав производством, а в кондитерском цеху (приносившем львиную долю доходов) заправляла Маслова. Молодая, очень хорошенькая — тогда, — обожавшая двух дочек и слепо боготворившая мужа. Душу Пал Палыча она тронула тем, как с искренним стыдом и слезами рассказывала о махинациях в ресторане. Не хватило ей характера устоять перед Кудряшовым, соблазнявшим легкими деньгами. Так жаждалось порадовать своего ненаглядного обновкой, купить ему машину, вкусно накормить-напоить…
И тот принимал как должное сыпавшиеся с неба дубленки и золотые портсигары, за особым столиком (и, разумеется, бесплатно) обедал в «Ангаре», посещал курсы, готовясь сесть за руль. Круглый год загорелый, пахнувший импортным одеколоном и свежим бельем. Самодовольный и самовлюбленный. Он умудрялся чувствовать себя честным, порядочным, занимался какими-то научными изысканиями и не желал опускаться до житейской прозы, до цены на какой-нибудь там кожаный пиджак.
А когда грянуло следствие — о, гром средь ясного неба! о, позор! — занял «твердую гражданскую позицию», то бишь принялся обеими руками открещиваться от жены. Чуть не довел ее до самоубийства.
Знаменский не верил его наивности, непрактичности, считал попросту котом и, словом, терпеть не мог. Пригрозил, что поломает ему всю научную карьеру, коли тот не примирится с женой, не даст ей надежды после срока вернуться в семью, к нему, к детям…
Вот с этим-то красавцем и свело его нынче утром желание обзавестись свежей газеткой. Почти прежний кот, только пахнул значительно дешевле. Мужественно смотря следователю в лицо — чуть ниже глаз, — он отрапортовал о своей поездке в колонию: первое свидание с женой после суда. О ней Пал Палыч услыхал что-то невнятное и вскользь, зато получил полный обзор переживаний самого Маслова, «травмирующих психику культурного человека». «Уродливо… угнетающе… нравственная духота… я прямо потрясен… в поезде грязь… я же человек брезгливый…»
«Ну, еще бы! Ты любишь красиво и уютно. А она как, небось, готовилась, прихорашивалась. Как ждала. Бедняга. И сердце неважное».
— Будя сопли разводить! — оборвал Знаменский с несвойственной грубостью. — Вы, пардон… переспали с Ириной Сергеевной? Или проявили культурную брезгливость?
Маслов ошарашено заморгал, даже скулы закраснелись. После паузы стал давиться словами:
— Нет… то есть да… в смысле, я старался не проявлять… Но я поражен вашим…
— На здоровье, — буркнул Пал Палыч и пошел своей дорогой.
А потом, препровождая казенное время, сидел на диване и ворошил прошлое. «На суде она была уже с седыми висками. В тридцать четыре года… Все ли я тогда сделал? А что тут вообще поделаешь?.. Домогаюсь склеить, а черепки друг к другу не прилегают и клей никудышный».
Почему-то некоторые судьбы сидят в печенках годами. То ли судьбы такие горемычные, то ли печенки дурацкие.
2
На то, чтобы увидеться с Кудряшовым, имелась законная юридическая зацепка. Знаменский, любитель дотошно доводить все до конца («до тошноты» — как шипел порой Томин), выделил часть «Ангарских» материалов в отдельное производство, да руки не доходили заняться.
Утренняя встреча дала толчок. Пал Палыч скоренько составил надлежащую бумажку и отправился доложиться начальнику отдела Скопину.
Тот вздохнул (работы по всем линиям невпроворот), помолчал (укоризна), но отпустил его «смотаться» на денек туда, где пребывал ныне осужденный — ударение на «у», это профессионализм, как, к примеру, «добыча» у шахтеров. Скопин ценил Знаменского, примерно понимал его внутреннее устройство и не стал ни о чем допытываться. Раз просится «в отрыв» — значит, приспичило.
…Вагон попался сносный, двое попутчиков тоже. Потолковали меж собой о политике, женщинах и собаках (о последних — уважительно). Под конец, правда, загомонили громче приличного: когда «душа с душою говорит», где бы найти третью. Но, не найдя (Знаменский соблюдал следственное правило не пить с посторонними), взгромоздили пожитки на пустую полку и полегли спать.
Под поездной перестук и поскрипывания Знаменский тоже закрыл глаза. Почему-то всплыл плакат, стоявший в конце платформы. «Берегите свою жизнь!» и картинка: беспечный гражданин в старомодной шляпе с легким чемоданчиком переходил железнодорожный путь перед надвигавшимся локомотивом. Но поскольку локомотив был изображен на почтительном расстоянии, а гражданин практически миновал рельсы, его жизни ровным счетом ничего не грозило. Наглядная пропаганда била впустую. Сюда бы стенд с некоторыми фотографиями из музея криминалистики. Ох, наша наглядная пропаганда… Бесчисленные лозунги по городу. Гигантскими буквами: «Слава советскому народу, строителю…», «Решения Пленума — в жизнь!», «Досрочно выполним…» У матери знакомая есть, переводчица при иностранцах, так она замучилась с этими воззваниями. Заезжим все интересно, приходится переводить.
— Полной дурой себя чувствуешь, вы не представляете! Да еще спрашивают: а зачем это висит?
Действительно, зачем висит? Никто ж не читает. И на гражданина в старомодной шляпе не смотрят.
Почему я, собственно, не сплю? Проводник подымет в половине шестого, пора отключаться… Кошка была мудрая в кафе при «Ангаре». С большим жизненным опытом. К многолюдным компаниям вовсе не приближалась. К парочкам редко — заняты друг другом. Выбирала одиночек. Ты, мол, один, я одна. Я тебе помурлычу, ты мне кинешь огрызочек. И круглая была, горя не ведала.
Что за чушь в башку лезет! Пустяковое путешествие — пустяковые и мысли. Выделенные когда-то материалы «законченного криминала» не содержали. Проще бы всего (как большинство коллег и поступало) вынести постановление, что за отсутствием состава преступления на материалы эти плевать. И наплевать. Кабы не дотошность.
Но в ту пору абсолютно некогда было доискиваться, через кого Кудряшов приобретал дорогостоящие ювелирные изделия. «По знакомству, по случаю, по блату». Неопределенные ответы могли прикрывать контакты с крупными поставщиками не только Кудряшова, но и иных, ему подобных. В картотеке полно «висячек» о кражах драгоценностей. На памяти Знаменского унесли украшения самой супруги индийского посла. Надо думать, не побрякушки.
А сколько ценного, даже бесценного растащено было, когда по залпу «Авроры» «хижины» ворвались во «дворцы». И так и кануло в подполье — в тайники современных миллионеров и в нелегальный оборот.
«Давненько не навещал я Ивана Тимофеевича», — упрекнул себя Пал Палыч уже в полусне.
Одно время он подолгу сиживал в комнате старика при архиве, слушая любопытнейшие рассказы о прошлом преступного мира, о несметных богатствах, разметанных бурей 17-го года.
— Поставить бы грамотных сторожей — сэкономили бы стране целую электрификацию! — восклицал Иван Тимофеевич.
ЗнаТоКи тогда расследовали дело, которое вывело их на Черного маклера, нэповского зубра, благополучно дожившего до наших дней. И немалая доля успеха принадлежала Ивану Тимофеевичу — человеку с феноменальной памятью, неистощимому кладезю информации о давнем и не столь давнем уголовном прошлом.
С мыслью об уникальном старике Пал Палыч уснул.
3
А мы пока позволим себе отступление. И начнем без затей — с цитаты из повести «Черный маклер».
«В начале 70-х патруль милиции, — как принято выражаться, по подозрению — задержал двух субъектов „без определенки“. Один другому передавал бриллиант невиданных размеров. Субъекты, явно бывшие лишь чьими-то посыльными, не сказали ни слова правды. Дело поручили следователю по важнейшим делам, но и он уперся в тупик… Ни один реестр, включая перечни камней в царской короне и личной сокровищнице Романовых, подобного алмаза не упоминал. Предположение, что он заплыл к нам после революции из Британского королевства или Арабских Эмиратов, разумеется, отпадало. Стало быть, относился к тем незнаемым сокровищам, что были разграблены под флагом свободы, равенства и братства».